| * * * Бадру Ширвани,
придворному поэту ширванских шахов 1. "Алла-алла!" -
по черным веткам
крепостных кипарисов каспийский ветер
шелестит, налетая на зимний город.
"Алла-алла!" -
музейный сторож,
старый бакинец, пальто в побелке,
перебирает ключи как рыбу
перед базаром. Он отворяет
двери в гробницу, но сам не входит.
У рассеченного кипариса
ждет, поднимая ладони к небу.
Я прикрыл створку и остался один
в голых стенах. Посреди склепа
застыли семь каменных надгробий.
Они были похожи на лодки
(или вагонетки), вмерзшие
в холодный известняк.
Кто лежал под этими лодками?
Когда отправились в путь?
Несколько строк куфической вязью -
вот и все, что от них осталось:
"Величайшего шаха поэт придворный,
оды писавший, певший гимны,
ныне печальный я стих слагаю.
В год восемьсот девяностый хиджры
умер Халиллуалла!
под этим
камнем лежит его прах и кости"
Кто бы узнал о тебе, скажи мне,
князь Апшерона, имевший земли
от Шемахи до Шеки и дальше?
Кабы не строчка на камне, ныне
кто бы с тобой перемолвил слово?
Как ни ложись ты, каким узором
ни покрывай на руках запястья,
прах отличает от пыли время.
Но и оно проходит. 2. На третий день мы решили
поехать за город, в сторону Баилова.
Я слышал, там еще сохранились
нефтяные вышки братьев Нобель
и мне почему-то хотелось их видеть.
День стоял погожий -
когда море сливается с небом -
за два ширвана таксист в ушанке,
в прошлом московский инженер-химик,
подбросил нас на холм по трассе
и высадил подле большой мечети.
Эту мечеть
построили недавно и она
лоснилась, как эклер, на фоне
портовых кранов.
Обмотав голову платком от ветра,
ты осталась у парапета
и смотрела вниз, на слепое море.
Я же полез по сыпучему склону,
где лежал террасами старый погост,
и чем выше я забирался, тем меньше
становился твой силуэт; тем старше
казались камни; тем больше
сухой травы в головах кустилось.
Какие-то норы и дыры зияли в земле,
и просто обломки могильных склепов:
все перемешалось наверху. Ничего
не разобрать - только воздух
ревет и грохочет в ушах все время.
............Так они и лежали,
продуваемые гирканскими ветрами:
пятки наружу, без имени-отчества,
в своих неуютных, дырявых норах,
а ржавые башни братьев Нобель
все кивали и кивали
своими головами.
И тогда я подумал: умру, пусть
крошится камень и пятки мерзнут,
пусть выдувает слова на плитах
ветер - или гоняет мусор -
буду ворочаться с боку на бок,
то лицом на восток, то лицом на север,
и повторять на чужом наречье:
"Алла-алла!" -
по ночам пересчитывая
качалки.
|
