Пойманный мотылек

ПОЙМАННЫЙ МОТЫЛЕК
подборка стихотворений

EXEGI MONUMENTUM

Я памятник. Я сам себе гранит.
Коль скоро время растирает камни
В песок, меня оно не сохранит.

Я весь умру. Сгорят мои слова
И в памяти чужой, и на бумаге -
В осенних парках тихая листва…

Угаснет спор меж прахом и душой -
Я пригожусь обоими по праву
Величины и в сумме небольшой.

Я жил как все. Как всякий, замирал
В толпе - с лица необщим выраженьем
(Так минерал похож на минерал

Одной породы). Я всегда мечтал
Быть ниже трав и тише вод безмолвных,
Точнее - ими быть, среди начал

И мира этого прекрасного основ -
Частицей малой, лучше самой малой.
И путь мой к этому блистательно не нов:

Пройти сквозь жизнь и сбросить, как пиджак,
Себя, приобретенного случайно.
А шаг из памяти - то мой последний шаг.

В ОДИН

так вот
живешь живешь поживаешь
с полуприкрытыми как бы веками
плоско и незатейливо
день за днем отсюда туда раз два
(а кому какое дело?)
завтра складываешь из того что было вчера
меняя местами слагаемые потому что
не знаешь уже за что еще зацепиться чтобы
сделать поглубже вдох

и вдруг
в руке твоей вспыхивает коробок
спичек сам собою точно комета
залетевшая бог весть откуда
или ошибка сломавшая распорядок дней
и ты его держишь всего-то мгновенье
в ладони припоминая
этого тоже мне Моисея
(сам думаешь: черт, это все-таки больно!)

потом две недели посвящено руке
она саднит и воняет гарью
там под повязкой не помыться
как следует не удержать кастрюлю
бывает что не уснуть однако ты бодр ты
беспричинно весел ничего
деловито бормочешь ничего вот-вот
сейчас сейчас раздаешь себе щедрые авансы
(даром, что ли, вспыхивают спичечные коробки?)

но две недели проходят повязку
снимают ожог огрубел и потрескался
ладонь теперь чешется невозможно снова
уснуть принимаешься ковыряться в
потухшей ране ага вот вот сейчас сейчас
осторожно снимаешь мертвую кожу а там

но погоди на что же ты надеялся
ведь это и есть твоя новая кожа розовая
и безмятежно глупая с тем же
рисунком линий один в один

СВОИ-ЧУЖИЕ

я в понедельник заступил
спину еще вовсю ломило
но дай думаю подмогну корешкам
в эту пору всегда работы навалом
да и скучно в городе
в понедельник вроде ничего
не больше десятка их было привычно
и тоже поди помахай когда спина колом
ну вторник во вторник конечно поболе
и в среду эти дни хоть ты что
всегда наплыв как все равно сговорились
несут и несут тут уже не спина
стопку возьмешь и дальше
славка на них говорит отдыхающие
с выходных мол перебрамши хе
огня-то дай может и правда
дальше что дальше четверг рыбий день
я не пью это строго закон такой взял
мужики смеются натурально рыгочут
мне перед людьми неудобно крякнул я
и ушел пораньше тех еще подносили
пятница точно помню в пятницу их было 16 ровно
нас у отца теперь-то кто где кто в войну
кто сам по себе кого может и щас где
черти по свету носят а по мне-то
все они здесь тута свои чужие
на субботу беда мороз крепко врезал мы уж
ее и в хвост и в гриву милую чуть не зубами
лампу паяльную притащили я говорю
хорош давай их сожгем на хер где это
видано двадцать штук шучу конечно
всех прикорнули последнего уже по темну
бабка какая-то мать меня снова в спину
схватило так с ней чуть рядом и это
сёдня снова весна погляди ну чем не дача
люди с цветочками выпивают понятно некто
вон даже песню поет солнце чуешь
как пробирает до косточек прямо земля
отпускает щас бы картошку сажать а нам
эк еще одного везут подвезло кому-то
а ты говоришь праздник смерть она паря
без выходных работает ну и мы

ДВЕ КНИГИ

Я читал Бродского, "Музу печали".
Это об Ахматовой, о стихах.
Достал и Ахматову - сверить.
Она охотно раскрылась. Как раз на
"Северных элегиях". Поверх страницы,
где Бродский пишет о них.
Две книги пересеклись, и, отвлекшись
от чтения, я вдруг ощутил,
что им хорошо.

Нет, это было видно:
глянцевый Бродский учтиво
приподнялся тяжелой волной
со своей стороны;
рыхлая, с желтизной Ахматова,
казалось, была в нерешительности,
но все же, поймав сквозняк, сдержанно
помахала ему в ответ.

Первыми фразами они обменялись
еще при мне, а после
я их оставил.

ПОЙМАННЫЙ МОТЫЛЕК

Она качала твою колыбель.
Когда она отходила, ты плакал.
Возвращалась потом - постепенно.

Не балуя. Не отпуская.
Засыпала кошка. Хомячок. Попугай.
Пойманный мотылек.
Первые шаги вы делали вместе -
было весело, как летаешь.

Но вдруг умирал бушевавший всю ночь сосед,
незнакомый далекий родственник,
заставивший маму плакать,
кто-то, уехавший в кузове, в кукольном домике,
впереди оркестра -
она выбегала с тобой на улицу, взлетала на дерево,
подбиралась ближе.

По одному забирала она стариков.
Одних ты боялся, с другими был неразлучен.
Проводы их одинаково навевали скуку.
Вблизи - узнаешь и эту сторону смерти.

Позже она показала тебе букварь,
чтобы ты мог ее встретить в книгах -
не только в дворовых играх.
…Этот стоял на воротах.
…Тот был всего на год старше.
- А помнишь, вы с ним дрались? - Он всегда побеждал.
- Как это было? - Мне мать сказала... - Я сам все видел!
Свидетели смерти пользовались беспрекословным почетом.
И хотя тебя не было рядом, все, что они говорили,
ты словно бы знал заранее.

Она тебе рассказала.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С годами - все глуше голос, но ближе шепот.
Простые слова конечно, вчера и тихий
обдают сердце холодом.
Сама тишина - обольщает…
Истончается телефонная книжка.
Иссушается память. В кругу знакомых - одни прорехи.
Даже самые близкие ей теперь уступают.

Это - время финала:
черной-пречерной ночью
на черной-пречерной улице,
застав тебя одного,
она подойдет, наконец, и тихонько сзади
накроет глаза ладонями
девочки, утонувшей, когда вам было -
сколько? где? неужели было? -
и ты стоишь, ты гадаешь -
пойманный мотылек.