Памяти Евгения Борщева

БОЯЛСЯ ОН НЕ ПРОЦЕССИИ ТРАУРНОЙ, А ТО, ЧТО ОН ЕЕ УВИДИТ…

С Женькой Борщевым мы познакомились в 1989 году в бурный период начала реформ в стране, дебатов “есть ли в Росси секс” или нет, создания огромного количества неформальных литературных, музыкальных, художественных, общественно-политических и других объединений…

Нам удалось уже сколотить “ЭРУ”, а Борщев к тому времени прозябал где-то в политехе, где ему иногда позволяли втиснуть в вузовскую многотиражку одно-два своих стихотворения. Слава Богу, те свои ранние вещи он уничтожил, ибо “символятиной” - плохо переваренными русскими символистами от них несло за версту. Женька пришел в “ЭРУ” и стал самым яростным апологетом “нового искусства”, борцом за полное и окончательное раскрепощение человеческого сознания. Было ему тогда 17 лет, и мы, 20-летние, все его очень любили. Парадокс заключался в том, что, придя последним в нашу тогдашнюю литературную тусовку, он в своем творчестве до самых последних дней остался верен тем идеалам искусства, которые мы все вместе провозглашали. А потом так же последовательно от них отказались.Наверное, всех, кто был знаком с Евгением Борщевым, потрясала одна очень важная его черта. Дело в том, что Женька был инвалидом с детства. Страшная и жестокая в своей слепоте болезнь должна была бы навсегда сделать его пленником инвалидной коляски или постели. Однако его родители пошли на риск. Борщеву еще в детстве в Москве было сделано несколько операций, и Женька смог ходить. Правда, походка у него была такая переваливающаяся, качающаяся из стороны в сторону. Но в том-то его парадоксальная сущность: этой своей походкой он прошел почти всю Россию, побывал в Казахстане и Киргизии. Он был неутомимым путешественником, бродягой-пилигримом, сочиняющим на ходу свои песни!

Им восхищались. Восхищались мужеством человека, победившего свою злую судьбу, восхищались его неутомимой энергией поэта и музыканта, участника десятка (а то и больше) литературных, музыкальных, общественных проектов: “ЭРА”, “Свет”, “Девочка на шаре”, “Алтай-Индиана” и многих других.

Какова была его творческая позиция? - сложность. Он ненавидел “простоту” во всех ее проявлениях: от уличного скотства “гопников” до примитивной эстетики официальных деятелей культуры. Отсюда его всегдашний эпатаж, установка на непохожесть, отличительность, “самость”. Да, он любил шокировать ханжей, дразнить упертых в свой правильный примитив деятелей всех видов и рангов. За это его тоже любили и уважали.

После операции пальцы у Женьки потеряли гибкость. Но он не только приспособился быстро писать, но и стал вполне сносно играть на флейте и даже записался в этом качестве на нескольких магнитоальбомах местных рок-групп.

Основополагающим для Евгения Борщева было понятие “свобода”. Здесь он был и оставался максималистом. Либо это полная, абсолютная свобода во всем, либо это вообще не свобода.

Таким же максималистом он оставался и в творчестве. Борщев работал в сюрреалистической традиции “потока сознания”, придерживаясь принципов мантрической школы поэзии. То есть импровизировал, писал, пока ему что-то диктовало вдохновение. А когда вдохновение уходило, он забрасывал ручку и бумагу ему вослед. Отсюда и некоторая незаконченность, кажущаяся эпизодичность его произведений.

Как-то “на заре туманной юности” Женька сказал мне, что долго жить он не собирается и больше смерти боится немощной, никому не нужной старости. Короче, что “жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно”. И жил он на всю катушку: калейдоскоп подруг и возлюбленных, эксперименты с расширением сознания, бессонные поэтические ночи на кухнях и бесконечные музыкальные тусовки по всей стране…

Женька говорил мне, что в юности, ненавидя свою болезнь, он дважды пытался покончить с собой. Сначала с помощью горсти таблеток, потом пытался выброситься из окна… Но вдруг к нему пришло осознание ценности жизни как таковой, независимо от своей телесной оболочки, которую дала нам судьба или Бог, или случай. За всю свою жизнь я не встречал более жизнелюбивого, заряженного доброй, созидательной энергией человека.

В стихотворении 1994 года под названием “чего же больше всего боялся Эдгар По?” Женька писал: “Боялся он не процессии траурной, а то, что он ее увидит”. Никто из его друзей и соратников не видел траурной церемонии прощания с Женей Борщевым. Его родители решили похоронить сына на его родине, в небольшой деревне в Горном Алтае. И, наверное, потому, что никто не видел его мертвым, до сих пор думается, что он жив, а только, по одному ему известным причинам, решил спрятаться от всего мира где-нибудь в тайном скиту староверов в глубинах Алтая. Мы ждем тебя, Женька, возвращайся…