Танина ламба
Костюнин АлександрТАНИНА ЛАМБА
рассказ
...С целью создания семьи желаю познакомиться с
доброй, отзывчивой девушкой, любящей природу и
рыбалку, имеющей лодку. Фотография лодки обязательна.
Из брачных объявлений
Мой сосед Коля Ефимов, или попросту Ефим, работал тогда в автоколонне. Много лет ездил он на рыбалку своей компанией. Звал и меня.
Сам я больше охотник, потому и мало трогают все эти байки про «сумасшедший» клев, про «оживший» поплавок, про «во-о-от такого» леща.
Хотя после длинной вьюжной поры уху на костерке, под солнышком – люблю.
К тому же погода…
Еще третьего дня крутила поземка. Сухая холодная крупа обжигала лицо. Казалось, зима по второму кругу пошла. И вдруг солнце, словно устав заигрывать с метелью, наклонилось гигантским рефлектором к земле: дохнуло жаром на спящих в дуплах деревьев насекомых, пробуждая их ото сна; на деревенских кошек, заставив их нежиться на крыльце; на людей, укутавшихся в зимние шубы с глухими воротниками, предлагая высунуть нос наружу и вдохнуть полной грудью запахи ошалевшей природы.
Такой оттяг после зимы!
В народном календаре конец апреля обозначен так: «Пришел Федул – теплом подул». Начался снеготай. Появились первые лужицы, принимая в себя голубое небо. У воробьишек наступили «банные дни». Они порой так накупаются, что не могут ни взлететь, ни чирикнуть: сидят у края лужи, осовело поглядывают на плывущие кучевые облака, говеют.
Ефим второй день сам не свой:
– Сань, поехали. Вот-вот нерест у щуки. Мы завтра выезжаем. Даже плохой день на рыбалке лучше, чем хороший день на работе, а тут, гляди, как погода разошлась.
– Где ночуем?
– У костра. В «Москвич» все не влезут. Мы с тобой в спальниках, у Славки Кочнева свой способ. Помнишь Славку-то? Мой напарник. Длинный такой, тощий, гибкий. Все люди, когда сидят – нога на ногу. А у него не просто нога на ногу, она еще и два оборота делает, как змеевик. Со стороны посмотреть – эмблема аптеки. Так вот он берет два больших камня, размером, чтобы только смогал трелевать. Закатывает оба в костер. Камни нагреются, он вынимает один из костра, обвивается вокруг, прижимается животом, и на полчаса тепла хватает. Потом остывший камень закатывает в костер, горячий достает. И всю ночь он эти камни: туда – сюда, туда – сюда, как Сизиф, ворочает.
Все. Еду. Нельзя в такую пору дома сидеть. Уже тепло, и комаров еще нет. Длится этот период рыбацкого счастья не больше недели.
Поехали на стареньком «Москвиче» втроем: Ефим, Слава Кочнев и я.
Едем мимо Сяпси. Голосуют две девицы: «Довезите до Курмойлы». Мы их берем. По дороге одна спрашивает, Таня:
– Вы куда едете?
– На рыбалку.
– Возьмите нас с собой.
– Поехали.
Едем, едем. Доезжаем до отворотки на Курмойлу. Танина подружка говорит:
– Остановите. Мне ни на какую рыбалку не надо. Я сойду здесь.
Мужики хором:
– Ну, чего ты? Поехали.
Она на ходу стала выскакивать из машины. Остановились сразу. А эта сидит.
– Нет, я поеду с вами.
Чуть постарше меня: лет двадцать пять будет. В черной фуфайке, в красных литых блестящих сапожках. На лицо интересная. Темно-русый волос короткой прической. Ямочки на щеках. Бесинка в глазах.
С основной дороги свернули на грунтовку, затем – на лесную. Сколько могли, юзили по расквашенной колее. На полянке машину пришлось бросить. Озеро в километре. Дальше пешком. За всю зиму никто не ездил туда.
Собрали шарабаны, рюкзаки, острогу, резиновую лодку – пошли.
– У меня дома такая же лодка, – на ходу обронила Таня.
Она взяла в руки два ватных спальника и отправилась за Ефимом след в след, высоко и грациозно перешагивая снежные тающие комья.
Надо же: «Лодка есть». Бойкая девчонка. Мне до этого больше книжные барышни встречались. С ними о рыбалке и не заикайся…
Было раннее утро. Наст еще только стал отдавать. Прямо на наших глазах по целине то и дело пробегала трещинка, раздавалось глухое «ух!», и снег оседал. Верхняя корка, усыпанная хвойными иголками, словно рыжая щетина недельной давности, местами сменялась зеленым ковром брусничника и мха.
Мы вышли к лесному озеру.
Мелкий закоряженный залив, насквозь пробиваемый солнцем, свободен, а дальше темно-синим покрывалом еще лежит слоистый лед. Этот северный берег надежно укрыт от холодных ветров, потому и отходит быстрее.
По закрайкам, слева и справа от стоянки, узкая полоса воды вдоль берега.
Шелестит высокий камыш.
Пока доставали из шарабана посуду, Ефим рассказал анекдот:
– Ловил старик неводом рыбу, и попалась ему золотая рыбка. Взмолилась рыбка человеческим голосом: «Отпусти меня, старче, я тебе три желания исполню». Стал старик думать, чего бы попросить. «Желаю, чтобы море-окиян стало из чистой водки». Рыбка хвостиком махнула, и стало море-окиян из водки. Старик зачерпнул кружку, пьет – не нарадуется. Рыбка уже задыхается на суше: «Скорее говори два других желания!» – «Ну, ладно. Сделай, чтобы вот эта речка тоже стала из чистой водки». – Махнула рыбка хвостиком, и стала речка из водки. Пошел старик, зачерпнул кружку, пьет – не нарадуется. А рыбка пузыри пускает: «Старик, через две секунды я сдохну. Скорей говори последнее желание и выбрось меня в море!» Старик и не знает, что захотеть еще. Махнул он рукой и говорит: «Ладно, дай на пол-литра и ступай себе с Богом!»
– Много текста, – упрекнул Славка.
– Я…
– Еще короче!
– Наливай!
– Не убавить, не прибавить. Литая проза!
Выпили.
Таня с нами на равных. Лицо зарделось.
Налили по второй.
Она поправила мальчишескую прическу, сняла фуфайку, игриво накинула ее на плечи и расстегнула молнию спортивной кофточки. Весеннему солнцу и нашему взору открылись ее белые упругие груди.
Солнце, чувствую, ахнуло!
Таня взяла в левую руку граненый стакан с водкой, в правую – пачку сметаны. Молча улыбнулась. Промурлыкала что-то себе по-кошачьи. Прикрыла веки. (Длинные ресницы, казалось, коснулись меня.) Запрокинула голову и выплеснула холодный горький напиток в горло. Едва поморщившись, припала к сметане, и было видно, как перебирая нижней губой, она сглатывала ее.
Крепкая высокая грудь при каждом глотке восторженно вздымалась. Таня сладострастно постанывала, поднимая коробку все круче и круче.
Мы не отрываясь, приоткрыв рот, следили.
Она неловко повела рукой, и белый жирный сгусток шлепком упал ей в глубокую ложбинку груди. Не отвлекаясь, продолжала смачно есть.
– Ты так все добро растеряешь, – возмутился Ефим и, сорвавшись с места, жадно припал ртом к густо-разлапистой холодной белой розочке. Он стал шумно слизывать кисломолочный диетический продукт с Таниной груди. Несколько капель угодило на горделиво набухший сосок. Ефим принялся сначала облизывать, а затем и посасывать его.
Они, в унисон, застонали.
Таня приоткрыла счастливые глаза. Встала. Посмотрела призывно на меня.
– Ну, может, пойдем, глянем на весну. А?
Я отвел глаза.
– Давай, иде-ом! – нетерпеливо подгонял Ефим. – Пойдем смотреть! Ради чего и приехали…
Чуть задержавшись, она запахнула грудь, подправила на плечах стеганку, резко повернулась и, не оборачиваясь, зашагала к лесу. От ладной фигурки ее нельзя было отвести взор. Не пойму: что удерживало меня?
Ефим, суетясь и приплясывая, плеснул в стакан водки, скосил глаза на уходящую подругу, сглотнул спиртное и бросился в след.
Славка ерзал на месте.
Он то вскидывался бежать следом, то на миг присаживался и, будто ожегшись, подпрыгивал опять. Все. Вижу, терпежа у него нету.
– Меня тоже на «мясо» потянуло!.. – глухо пробормотал он и рывком бросился догонять. Из-под сапог полетели комья сырого снега.
***
Солнце пекло совсем по-летнему.
У самого берега, на мелководье, то и дело раздавались шумные всплески.
Щука пошла на нерест.
Было далеко за полдень, а наши сети так и лежали в мешках.
Из леса доносился пьяный смех. Похотливые стоны. Треск валежника. Обрывки слов. Свой «нерест» завсегда ближе к телу!
Я взял острогу, раскатал голенища болотных сапог и направился к ламбе. Крадучись, зашел в воду. Всего в каких-то десяти метрах от берега я увидел щук: сначала они косыми стрелами проносились по мелководью, затем самцы, те, что поменьше, по три-четыре, выстраивались вслед одной крупной самки.
Икрянка плывет впереди, а кавалеры или прижимаются к ней с боков, или стараются держаться над спиной. Время от времени появляются их плавники. Возбужденные самцы нет-нет, да и выскочат из воды.
В том месте, где щука начала тереться о ветви затопленного ивового куста, вода, словно живая, забурлила.
Я, как Нептун, замахнулся зубчатой острогой и воткнул ее в центр кипящего рыбьего гнезда. Придавил длинный шест ко дну. Он задергался, закачался из стороны в сторону, вырываясь из моих рук. Я налег всем телом. Сильнее прижал.
На поверхности появились алые разводы.
Трепыхание стало слабеть. Вытащил многозубец. На острых стальных стрелах извивались три рыбины: два небольших щупака и самка весом под два килограмма.
Крупная слабоклейкая оранжевая икра стекала из матки ручьем в воду.
Я уложил рыбу в заплечный рюкзак, перехватил поудобнее острогу и пошел краем берега дальше.
Солнце топило снег.
Весенние ручейки на глазах превращались в бурные потоки. Целые речушки несли талые воды к ламбе.
Все активнее вели себя щуки. Они оставили ямы под крутыми берегами, глубокие впадины под корягами и пошли путешествовать по широкому паводку. В самых припекаемых, укрытых от студеного ветра уголках озера, на отмелях, самки метали икру, чтобы дать жизнь новому поколению.
Нет препятствий для рыбы, стремящейся на нерест.
Впереди щука выбросилась на завал из веток, проползла по нему несколько метров, извиваясь змеей, и ушла в ручей, выше по течению.
Не успел подбежать…
Весна поднимала голову.
В пойменных лугах белые пятна снега исчезли раньше и уступили место земле с бледно-желтыми травами.
Над лесными полянками появились живые цветы – бабочки: черные с белой каймой – траурницы; ярко-желтые, небольшие – лимонницы.
Начинают посвистывать кулики.
Гудят бекасы. У них главный музыкальный инструмент – кончики крыльев да расправленный веером хвост. Чтобы дальше слышались его трели, бекас взлетает метров на семьдесят вверх и оттуда круто бросается вниз, наполняя воздух жужжанием, похожим на блеяние овцы. За это он и получил название – «поднебесный барашек».
Под вечер зачуфыкали голосистые тетерева. За несколько километров слышен их токовой хор. Временами причудливые звуки косачей сливаются с лягушачьим свадебным бульканьем. Эти песни похожи между собой и оттого трудноразличимы.
Разные песнопения слышны в лесу, но все они – гимн соитию.
Я вышел из-за мыска: глухой тупичок. Шумно ступил ногой – из-под берега поднялась пара чирков. Впереди летит уточка, чуть позади селезень.
Ну, что тут скажешь: на каждом шагу «нерест». Один я не участвую.
Солнце скрылось. Почернели сумерки, еще не вступившие в пору седых летних ночей.
Я далеко прошел направо от стоянки вдоль берега. Осмотрел загубин десять.
Вернулся назад. Поравнялся с костром. Пошел влево. Слышу, сзади хлюпанье по воде. Поворачиваю голову: в болотных Славкиных сапогах, зябко засунув руки в рукава, как в муфту, с непокрытой головой ко мне шла Татьяна.
– Тебе не холодно? – поинтересовался я.
– Нет.
– А где мужики?
– Упились и храпят во всю.
Она, осторожно ступая по затопленному песчаному дну, как черная пантера, вплотную приблизилась ко мне. Не вынимая рук, жарко прижалась грудью к моей спине. Сильно задышала.
– Тань, – не своим голосом произнес я, – у нас с тобой все равно ничего не получится…
Рядом шевельнулся клубок щук.
– Смотри, весна кругом… – дивным шепотом, будто древнегреческая покровительница рек Наяда, произнесла она.
А, может, мне уже слышалось?
Таня вытащила руки из «муфточки» и нежно коснулась меня…
…Лишь с рассветом мы вернулись к костру. Дрова прогорели. Серые хлопья пепла почти целиком прикрывали алые угли.
Ефим безмятежно храпел в спальнике. Славки не видно.
Ба! Да вот и он.
В этот раз, видно, камней для «правильной» ночевки не нашлось. Он с кострового шеста снял чайник, босые ноги калачиком подогнул и спит себе на березине. Ладони под щекой. Знай, пускает слюну.
– Славк, ты так в костер рухнешь! Слазь.
В ответ раздалось мирное посапывание.
Таня взяла меня ласково за руку:
– Зайка, он спросонья не понимает ничего. Снизу тепло идет. Ему хорошо.
Я решил Кочнева поддержать за телогрейку, он отмахнулся и прямо с шеста в костер. В небо искры, столб золы.
Тащу его из костра, из углей, а он на четвереньках, ногами и руками вкапывается, назад рвется. Здесь-то холоднее.
Волосы у него длинные. Переплелись с пеплом, со щепочками – как воронье гнездо.
– Не тормоши. Пускай досыпает. Недолго осталось. Светает уж.
***
В этот раз мы так и не намочили сети.
Ефим заметил:
– За время поездки никто из животных не пострадал.
Ему не жаль было упущенной добычи. Это он так. К слову пришлось.
Нашу случайную знакомую мы довезли прямо до дома, в Курмойлу.
А это озеро мы с тех самых пор называем между собой «Танина ламба».
Пора весеннего хмельного буйства закончилась.
Капли сладкого березового сока загустели и высохли.
До новой весны.
Карелия, 2007 год
