И невозможен человек (подборка стихов)
Мартиросян Оганес* * *
Я беден, беден, боже мой,-
Умрем далеко друг от друга-
на расстоянии спины.
Не сохранив ни капли, звука,
не удержав, поняв струны
пронзительно в сердцах, упруго
звучащей. Жизнь- тоска слюны,
и мелочи нам режут руку.
Основы матерной весны-
изнеможение и мука-
затмили солнце: черный век.
И невозможен человек.
* * *
Сдвигалось небо. Шел погром.
И тенью скрадывало лица.
Пока спадающим плющом
не опрокинуло ресницы.
Прохладой сгладило углы
задернутого покрывала;
раскрылись карты и легли,
чтоб их водой перемешало.
Пригоршнями переполох
бросал листве: «Мы раньше стихнем
людей, застигнутых врасплох
существованием и ливнем».
* * *
Реальность камнем пролилась
на головы живущих завтра.
Рычит вселенная на нас,
детей томительного старта.
Живые, братья хлебных крох,
одежда долг земли не скроет.
Кто в эпицентре тела сдох,
тот саркофаг семейный строит.
* * *
Ничто не предвещало тишины.
Сидели лампы в тесных абажурах.
объятые мучительностью сны
винтом стояли в затененных шкурах.
Вошел вожак. Не дрогнувшим ножом
обрезал сухожилия рассвета.
Упало утро скошенным дождем,
и захлебнулось трепетное лето.
* * *
Похолодало. Нечего терять
и надевать. Погрязших в настоящем
с утра работа будет отмерять,
бетонный выворачивая ящик.
Раздвинута небесная плита.
Лимон луны плывет в прохладе чая,
и звезды пузырятся, как мечта,
самоубийством радостно кончая…
Редеет ночь – как волос. И конверт
квартиры опечатывает взоры.
Пора вставать, твоя работа – смерть.
На горизонте вырезаны горы.
* * *
Прощай, отец, пока живой.
Слабей, чем ты, в толпе вмещаясь,
из глубины тебе чужой,
со всеми бывшими прощаюсь.
С гор проповедуемый бег
мне тяжело даётся в поле.
Лишь сверху то, что человек,
я зверь, разбавленный неволей.
Где перводвигатель письма –
нерв оголённого скелета,
там грифель ломкого ума
затачивает надфиль света.
* * *
Деревьев золотовалютчик,
озвучивающий шаги,
припав к поверхности колючей,
стал одеянием, погиб.
Изнеможение безумства
сдавило обручем виска
гранату спрятанного чувства,
где страсти сорвана чека.
Огонь непонятый творенья,
я невозможен, как мечта.
И перебарывает тленье
во мне не пламень – пустота.
Кочует плоть в тисках забвенья.
Сочится солнце, как арбуз,
на беспощадное рожденье
в серийной сутолоке уз.
* * *
Ты постучала и ушла...
Как ненавязчиво мгновенье!
Как даль печальна и светла!
Убийца жизни – вдохновенье.
Ты на ладони сентября,
Как книга, ждущая продленья,
Раскрыта на главе «заря»,
А тучи требуют затменья.
* * *
Еще не скрыли лопухи
Припухших почек разговора,
Заполнившего, как стихи,
Пустые строчки коридора.
Ты говорила, но не мне,
И, как подснежник утром ранним,
Тянулась, вся – весна,- к весне.
А я стоял кустом багряным,
И голова, бумажник дней,
Огнем горела филигранным...
* * *
Упало солнце невзначай.
Мы мчимся с горки, взяв салазки.
А после – кухня, жаркий чай...
Жена – двойной синоним ласки.
Архитектура спящих драм
Плавна, как маленькое пузо.
От наваждений только в хлам,
Шепчу: приехала Пипуся!..
Ах, если б мог тебя прижать
К груди и верностью согреться!..
А не по капле провожать
Незабинтованное сердце.
* * *
Есть грезы непролазные внутри,
Набухшие без слез воспоминанья.
Исполненная кровоизлиянья,
Мой ваххабит, звезда моя, гори!
На Новом кладбище – черновики:
Зачеркнуто, почти не приглядеться...
Гробы зарыты, как призывники,
В окопы по приказу жить без сердца.
За городом раскинуты войска,
Покрытые победными цветами;
Их поступь останавливают дани;
Их копья, словно школьная рука,
Застыли в запряженном ожиданье...
Их пятая колонна – облака
Подпиской о невыезде страданья!
* * *
Мой разум выпит и забрит.
«Тьма» Байрона и «Лондон» Блейка.
В лоб иноходец рифм стучит.
Льет ночь стихи из звездной лейки.
Снег озарений скользко, слепо,
Небрежно павший, как слюна,
Сползает, впредь – не белизна.
А лужи отражают небо,
Чтобы никто не видел дна.
* * *
Я вам самец и послан богом
И переменчив, как волна,
Виновник чувств, что вышли боком,
Не хлынув спереди сполна.
Я одинок и я жесток,
Конец корпоративных истин,
Строкой взметающий клинок,
Непревзойденный Монте-Кристо.
Встречает ноздри шаурма.
Бросаясь умственной дырою,
Ты говоришь, что мир тюрьма,
И мир становится тюрьмою.
Не приподнять: живу я,что ли,
Успевший все-таки дышать...
Любовь, воскресшая от боли, -
Любовь, и мне тебя решать.
