После всех праздников (подборка стихов)
Феникс Павел* * *
Обнимая спинку дивана, я засыпаю между
завтрашним днем и днем вчерашним.
Я снял с себя все: ответственность и одежду,
сорвал впопыхах злость, голос и башню.
Улегся и сплю. И вижу во сне не лица,
не детородный орган самок, не деньги,
не Бродского, лейтенанта неба, не Иванова, лейтенанта милиции,
не телефон говорящий Леснова Женьки.
Я вижу совсем другое - из ряда чистых абстракций,
то, что когда просыпаешься - забываешь.
Я многому хочу научиться у курса акций:
например, паденьям и взлетам. А так листаешь,
сидишь безо всякой цели закладки тотала,
ищешь чего-то, возможно, вчерашний день.
Все это в принципе ни о чем - мысли около,
все это, если без мата сказать дребедень.
Монолог
Монолога не существует. Монолог - это просто молчание,
тишина, отсутствие звуков - кому как нравится.
Как будто утром в маршрутке, и от недосыпания
не то, чтобы мыслей нет, но зрачок сужается,
доказывая, что ты уже приобщился к свету,
что ты проснулся и распахнул глаза,
и только поэтому жив, а вообще тебя нету.
Тишина такая, что ясно - скоро гроза.
Какое там скоро! Еще только март захлюпал,
а дальше - апрель, день рожденья, чернобыльский юбилей.
Тебе не обязательно сильно отличаться от кукол,
чтобы уметь проговорить «налей».
Монолога не существует. И потому трагедия
более не возможна, так как вокруг беседуют
друг с другом, с собой, с тем, кто не слышит. Масс-медиа
тебя все равно найдет, но отсюда не следует,
что у тебя паранойя, что за тобой охотятся,
за тобой, с твоим монологом, с желанием «неговорить».
Хочешь/не хочешь, но все же общаться приходится,
хотя б для того, чтобы не бросить курить.
* * *
Кризис среднего возраста в двадцать один год.
Вдруг понимаешь, что больше ничего не случится.
И проще идти на поводу, нежели наоборот
выдумать повод идти за очередной синей птицей.
Какая там птица? Новенький ноутбук?
Сотовый телефон? Или бутылка пива?
Или выбрать единственную из сотни подруг?
Но как выбирать? - каждая умна и красива.
Вру. Далеко не каждая. Далеко не умна.
Я бы сказал - недалека. И не умеет слушать.
Впрочем, я не умею рассказывать - значит, моя вина.
Конечно, не трудно петь, стоя на кафеле душа.
Сам виноват. Чего ж теперь лезть на рожон? -
женщины и без меня стремятся продолжить род.
А мне много ли надо? - крауссан да крюшон.
Кризис среднего возраста в двадцать один. Вот.
* * *
Воткнув голову по самые плечи в перину,
силишься вспомнить какую-нибудь подружку,
но какую вспомнить - Лену, Татьяну, Зину -
даже не выбираешь. Гнутую очков дужку
примеряешь - оказывается не в пору.
Надоело Read Only, хочется F4.
Хочется из чьей-то избы выкрасть немного сору,
чтобы всем показать, каково быть голландским сыром:
дыры в боках, плесень въедается в спину.
Видите, что приходит молоку на смену.
Хочется головою по самые плечи в перину
воткнуть - не важно кого - Зину, Татьяну, Лену.
* * *
Вес не то нетто, не то брутто
Брута, заглядывающего в метро
будущего, то есть к нам,
неизмерим, особенно по вечерам.
Вечер, (это всегда настоящее, «есть»
«is», - говорят британцы) как шерсть,
скатывается, но не в тугой клубок,
а в нечто веселое и бездарное, как колобок,
который ушел от вся и всех,
минуя слезы, постиг сразу смех:
теперь все время смеется или поет,
утверждая, что судьба не игра, а лишь ход
банальный, словно е2-е4,
а когда не смеется, курит гашиш в сортире.
Этот вечер так же неизмерим, как портвейн «Агдам»,
наполовину заполнивший (или опустошивший) стакан.
Сон со среды на четверг
Будильник гадюкой в траве поднимает голову,
но все равно не прекращает кошмары
сыпать, как пепел, на темя, причитая «как здорово!»:
может быть, в этом и есть, чувак, смысл пожаров.
Может поэтому не бесполезно курить в постели,
чтобы согреться в мире, в котором метель
давно обнаружила все дыры, замочные скважины, щели.
Осень - взлохмаченный снегом хромающий спаниель,
поджимающий лапу и хвост, требующий подаяния:
«Ну что же вы? Как же вы? Ну не проходите мимо!
Я рядом с вами. Я на столь смешном расстоянии,
что чтобы меня не заметить мима
талант немалый нужно иметь и вообще уметь
улыбаться все время - так, как учил Карнеги.
А я хоть и хромаю, но шкура моя - цвета медь,
и потому я выигрываю в забеге
взапуски с мокрым снегом». В этот момент будильник
смотрит в глаза. И чудится в темноте,
что разбужен не им - просто позвал холодильник,
как обычно внезапно пустеющий к прошлой среде.
* * *
Выдумывать каждое утро продолжение сна,
считать свои волосы, похороненные на подушке,
думать о работе не иначе, как пошла она на…
Тоненький бутерброд, жидкий остывший чай в треснувшей кружке.
Первое сентября. Погода - дурак. Осень - подонок.
Юные девочки с цветами, бантами, в чулочках.
А я, сутулясь, иду. Я - от слова «потом» потомок.
Разглядываю грязную обувь свою. В моих очочках
отражается забавное шарканье ног по гравию.
Куда-то все время идут, хотя я не просил:
уж наверное не в магазин, дома и так есть, что выпить за здравие
или за упокой. И тут хочется вставить рифму «нет сил»…
* * *
Та часть пространства, которая именуется дом,
имеет свойство перемещаться в другую сторону.
Предположим: куда-то уехал ненадолго - потом
вернулся и смотришь: что-то такое построено
на знакомом месте, но не узнаешь это здание;
смутное дежа вю - будто нечто видел подобное.
Мысли несутся, словно напирают задние
ряды, и толпа их как тесто сдобное
месится. И возникает похожее
чувство новой привязанности с трудом.
Люди бывшие равные нынче просто прохожие
в части пространства, ранее именуемой дом.
Homeless
Каждый день начинать с нуля -
точнее с утра, в смысле - с нуля часов.
Жаворонок, сова - не важно. Болят
все так же ноги,
исходившие тысячи адресов
с просьбами:
- Пропишите!
- Пустите хотя б пожить!
Так никогда и не видел, как открывается дверь.
В этих подъездах не нужна никакая нить,
и акинак не нужен:
не встретится зверь
в этих подворотнях -
разве что шелудивый пес,
который и сам сторонится тебя, потому что ты
выглядишь весьма странно,
ибо так промерз,
что стал неотличим в профиль от темноты.
* * *
Ужасным голосом квашеной капусты
в нас пробуждается голубиная злоба.
Мы орем -
единственное доступное нам искусство,
выработанное многолетним прослушиванием песенок гр.оба.
Когда мы выходим в одних трусах на пустую ночную кухню,
на нас выползают глазеть сумасшедшие тараканы;
в невидных маленьких глазках у каждого:
погаси свет и сам потухни!
Подходим к раковине и роемся в ворохе антисанитарных стаканов,
выбираем тот, что почище, нацеживаем водицы,
которую мы величественно именуем чаем.
Нас нельзя обокрасть. Потому нам спокойно спится.
Нас нельзя удивить. Поэтому мы все время скучаем.
Четвертое января
Когда у меня во рту начинает кричать небо,
я прекращаю валиться,
Под стол падать.
Я скриплю зубами,
но тем самым не прошу хлеба,
а требую, чтобы сочную липкую мякоть
зимней улицы
мне под язык вложили,
заставили жить с этим,
впитывая следы
стоптанных кирзачей потных,
считать жилы,
закаленные постоянным отсутствием горячей воды.
Странный язык. Непонятный.
Сказать - трудно.
Слово «потом» все время торчит из стопки календаря.
И небо пахнет этим словцом;
заказывали к новому году чудо?
Стра-ашный день -
четвертое января.
Insomniac
Когда завтра не на работу и где-то далеко заполночь
перехватывает дыхание в горле живой окунь,
дышит за твой счет, и даже на подушке наволоч-
ка не смята, сохраняет девственность зимних окон,
в которые листва не лезет - луна да сугробы,
опять как дурак рифмуешь про пустоту,
выдираешь мысли как младенцев щипцами из утробы
и сам понимаешь, что все это продукт намба ту,
что утром снова начнется приступ - снова
придется молчать, жестами изъясняться,
и жить убеждением, воспоминанием: как клево,
как клево, когда к утру хоть чьи-то ресницы снятся.
Про Зину
Где-то
в районе паха,
не то брюха
колотит колокол,
стекла кокает.
Красна рубаха,
как девица.
Ухать
начинает об потолок сердце скомканное.
Полна ванна. Зина ложится в воду,
плещется -
скользкая холодная рыбина,
потом выходит на улицу - испытать погоду,
смотрит, как снег прилипает к выбоинам.
Заходи, заходи!
Простудишься!
Время такое
гриппозное,
что в пору дать волю ору.
Зина лежит в воде, терзает себя рукою,
но не выходит на улицу, а поджигает штору,
чтобы привлечь внимание -
Зина от страсти сгорает -
крики послышатся опасной улицы зимней.
Зина сидит у окна - но ни с того, ни с этого края -
(Зина рыдает) - никто не приходит к Зине.
После всех праздников
Выйди ночью на зимнюю улицу,
понаблюдай медведицу -
большую и малую, сопоставь их с огнем зажигалки.
Тебе верится? Нет? Правда? Так что ж что не верится!..
Сам выбирай - прятки, чехарда, догонялки;
нет детворы на улице - всех по домам загнали,
в форточки надрываясь - Женя! Саша! Вадик!
И вот на исходе дня, а точнее в его начале
начинается какой-то неведомый тебе праздник,
названия которого ты все никак не запомнишь,
и потому он неизменно проходит мимо.
Ты стоишь на улице, ты не видишь звезд, ты в снегопаде тонешь.
И населенный пункт, как Атлас, столбами дыма
подпирает небо, чтобы под ним ходить было можно,
не задевая его шапками, не провоцируя осадки.
Ты докурил и идешь домой, перешагивая осторожно
предпраздничных дней радостные остатки.
В ожидании собеседника
- Ты меня слушаешь?
- Нет, я тебя просто слышу.
Телефон давно уже превратился в шепот
моря. Абонент едет к морю. Колышет
вьюга ночью за окнами снежную копоть.
Стены шатаются, стены вместе с обоями,
голова качается в такт - такое безумное регги:
гитары звучат почему-то вместе с гобоями -
наверное, просто для рифмы. Что-то пустило побеги
в голове - видимо, сорняк или перхоть.
Остановились часы и примерз каблук,
ничего не дождался кроме снега сверху.
Затушил сигарету в плевке и выключил ноутбук.
* * *
Прожить день за днем без малого тридцать семь,
поехать в Африку, в джунгли и говорить с туземцами
об общих знакомых, и не важно совсем -
окажутся они украинцами или немцами.
Бродить по пляжу и целиться объективом,
звонить незнакомцам, предлагая послушать море,
делать какие-то выводы о том, что красиво
или некрасиво. Искать искусственный повод для горя,
искать, находить, но не становиться старше,
тем паче - старее, старость не приближается к югу.
Ошибаться все время, но все же не знать слов фальши,
обсуждая на суахили общего друга.
* * *
Утром ты открываешь глаза, раздвигаешь ноги,
отбрасываешь одеяло, отговариваешь идти на работу,
говоря, что погода не ангел, и что-то еще про чай и Францию.
Я хмуро стою на пороге, я весь в тревоге,
нашариваю телефоном ближайшую соту
и рукой в кармане - квитанцию.
Ты говоришь: - Я буду скучать. Когда ты вернешься?
Когда я вернусь? А куда я должен вернуться?
Ты так и не смогла ни разу мне объяснить.
На работе я вспоминаю, как ты по ночам вьешься,
обволакивая меня так, что уже не проснуться,
наматывая пять раз вокруг пальца нить.
Хоть убей не пойму - чего мы живем-то вместе?
К тому же в таком, где жить - ненормально,
при этом называя друг друга уменьшительно-ласкательно.
Вечер начинается Вторым каналом, программой «Вести»,
продолжается тем, что мы орем на кухне, вполне себе музыкально,
а заканчивается уже как-то так - по касательной…
Утром ты вновь называешь меня по имени,
но звучит оно - как любое другое,
что лишний раз доказывает твою непричастность.
Утром только и остается - вспоминать, как зимними
долгими вечерами ты оказываешься под рукою,
а что происходит дальше - сама понимаешь, гласность…
Порно
Говорят,
во сне никогда не удается кончить.
Жааалуются….
А ты не спи просто! Не спи!
Во время занятий сексом,
во время, именуемое ночью.
(Весьма абстрактный термин - как его не крути).
Да и то верно!
Когда спать? - если время только по Гринвичу,
то есть никогда неясно - который час.
И будет тебе хорошо, будешь ты выжат, выкручен,
и не за чем станет выдумывать хвастливый рассказ.
Никак не кончить во сне - говорят с кислой миной.
Да ладно! Наверняка ж помогают под утро себе ладошкой.
Домашний кинотеатр BBK демонстрирует порнокартины -
а ты сядь и смотри вместе с равнодушною кошкой.
Смотри - какая у нее обнаженная маха! -
хмуро вспоминая собственные попойки-оргии.
Видишь ли, жизнь за невостребованностью паха
становится жестче. Близорукие, дальнозоркие
и вовсе слепые просят друг друга: Дайте!
Дайте кончить во сне! Не открывая глаз!
Не отрывая глаз от липкой подушки. Кончайте,
но не задавайтесь вопросом - в который раз?
* * *
Извините.
Это просто такое пространство.
Больше уже, наверное, не стоит его заполнять.
Время растекается блинчиками: самозванство
времени - и не на кого пенять,
кроме себя и тех, кого не в силах понять.
Раньше время тикало на стене. Теперь
сели батарейки у времени. Неделя -
это только семь дней, в которые дверь
открывается утром, закрывается вечером, ибо она не умеет
более ничего (иногда еще, правда, ведет к постели).
Еще одно свойство двери в том, что кулаки немеют,
если долго в нее стучаться, пытаясь попасть
в такое простое пространство, что у него украсть
ни сантиметра нельзя, а значит, нельзя остаться
в нем собой, ни даже окурком в дальнем углу забытого плаца.
К началу весны
Ночь обступает будущее похотливой матрешкой.
Чешется правое веко - даже очки не спасают.
Малознакомая женщина играет со своею сережкой -
или своим. Впрочем, это ничего не меняет.
Веко все так же чешется, оставляя вне поля зрения
века, проведенные в поисках оправдания
еретической мысли о том, что прекрасны любые стремления,
уводящие нас от никотинового голодания.
Не сказать слова Я - еще не значит стать беспристрастным.
Ночь обступает будущее наподобие берлинской стены.
Веко чешется. Но одно стремление остается прекрасным -
стремление его почесать в честь прихода весны!
