Мы будем говорить, что мы любили (подборка стихов)
Ларина Тая* * *
Если сердце болит
- это крылья растут.
Прямо сквозь кости,
Прямо сквозь кожу.
Эта боль ни на что не похожа.
От неё валидол не поможет.
Можно лишь промолчать,
А чуть позже –
Белой рыбкой в ближайший пруд,
Чтоб намокли пушистые перья.
А дне таких же немерено.
И не птицы, и даже не звери,
Что-то вроде струсивших ангелов.
Этим самое место тут.
Если сердце болит – что-то новое
Прорезается в ношеном теле,
Заключенном в часы и недели.
В заколоченном сердце дрелью
Дырки сверлит какой-то шут.
* * *
Дышу на небо,
между белых облаков рисую в запотевшем синем солнце
и пальцами веду к земле лучи,
и путаюсь в лучах как будто в кольцах
чужих.
Без оправданий, без стихов,
прошу прощения, как хлеба
и счастья просят у богов.
И кажется, не так нелепо
рукой касаться облаков.
Вечернее
А вечерами сладкой ваткой по лицу
Пройтись, и смыть усталость грима
И грим сочувствия, что так неотразимо.
В зеркальной глади улыбнуться подлецу.
Все сказки, подошедшие к концу
В конце-концов начнутся с середины,
И будут Родина и Партия едины.
И все доходы с партии дельцу
Не проиграть. В вокзальном автомате
Смешались кофе, сахар и газеты.
И девушки с замашками Джульетты
Грызут конфеты, поправляя платья,
Так кстати открывающие мимо
Спешащим принцам девичьи секреты.
Но принцам их старанья не к чему.
За ужином в уютном ресторане
Мадам грустит, её приятель курит.
Давно бы уж признаться этой дуре,
Что всё идёт к тому, неумолимо.
Что им придётся… В этом третьем Риме
Так бестолковы даже расставанья.
И расстоянья, прожитые в фуре
Шофёром и случайным пассажиром,
Сменившим тихую и пыльную квартиру
На шумное и пыльное шоссе,
И на такие дыры, что не все
Хотя бы точкою помечены на карте.
Но этой непутёвой жизни хватит,
Чтобы хоть раз по встречной полосе.
Спасенья ищет в голубом эфире
Политик Эр за мир в своей Пальмире,
Что к северу от города Москвы.
Ведущий, накурившийся травы,
Никак не может выговорить имя,
И эта неполадка между ними
Возводит идеологический барьер.
Не дожидаясь чрезвычайных мер,
Здесь хорошо бы выключить TV.
И ванной комнате на два замка закрыться,
Набрать воды в ладони и умыться,
И в зеркало взглянув, понять, что лица
Бывают злей и старше, например.
И всех простить, предав улыбкой в спину.
Послать их прочь. А все до половины
Дочитанные, сказки будут сниться
С заложенного места и в карьер. Всю ночь.
Джульетта
Лолита превращается в Джульетту.
Всему виной дурацкие стихи сонеты
и ужасная планета Луна,
пятнадцать лет и лето,
две сигареты, сад и ночь без сна.
Ещё духи, подаренные мамой,
и шрамы на запястье, но про них
не надо больше. Дальше по программе
письмо Татьяны и смешная драма –
в колготках драных, пьяной от стакана
дешёвого вина (месье де Саду и не снилось) –
выдохнув – себе под дых – «люблю».
Решилась. Раньше было просто: дразнить,
капризничать, смеяться, «не хотеть».
Цветы, конфеты… Видишь перекрёсток
И стрелка указателя «для взрослых»?
И смерть. Лолита умирает.
Слишком поздно. Не нужно доктора,
оставьте телефон. Для Ада это слишком не серьёзно.
Для Рая слишком глупо. Он –
Он сумасшедший, он её не стоит.
Что ж – Будет Маргарита к тридцати.
Не ново. Или Кармен – пораньше, для другого.
Скучно. Противно думать…
А пока - лети!
И бессердечную ничто не беспокоит,
Все части тьмы и света впереди.
Всё тлен.
Лолиты больше нет – играет где-то.
Но в муках родилась на свет Джульетта.
Она
Она не пьёт
она снимает лодочки
и босиком гуляет по воде
и волосы как мёд
стекают в лужи
который год
всё то же лето
и только глубже
тонет небо в форточке
и дождь идёт
идёт идёт идёт
но город не Макондо
стерты вывески
она сложила крылья на чердак
виски сдавило
виски
всё не так
как было бы
как надо
но не важно
даже
что смыт дождём последний добрый знак
она не курит
в городе пожар
вчера сгорело небо
и в лазури
теперь зияют дыры
белый шар
над головой
сияет со всей дури
который сон всё те же корабли
плывущие чернилами по списку
подать рукой до дна и неба близко
и бесконечно дальше до земли
не до земли
сейчас
настигнет буря
но просто жар
и снежные врачи
она молчит
молчит молчит молчи.
Падающие
В этом районе Земля особенно круглая.
Если зима и лёд, можно скатиться.
А по бокам от Земли абсолютно красное.
Это закат. И где-то в закате птицы.
Падающие с Земли.
В этом районе дома похожи на башни
Или столбы, в которые можно вцепиться,
Если летишь по наклонной и очень страшно.
Если не хочется в небо Аустерлица.
Падающим с Земли.
В этом Раю никогда не бывает завтра.
Только дорога. И эта, наверное, снится.
Белые волки-серые стены замка.
И на балконе сошедший с ума рыцарь.
Ордена Падающих С Земли.
Фонари
На мосту фонари растут.
Светят жёлтым в чёрную воду.
Через пару минут тут
Переменится время года.
На асфальтовой полосе
Прорастут золотые листья.
Будет падать под ноги свет,
Самый белый и самый чистый.
И пройдёт по воде день.
И вода за ним разомкнётся.
И у скользких речных стен
Зацветёт первоцвет солнца.
Душным вечером на мосту,
Перемешиваясь с бензином,
Прорастают сквозь темноту
Только самые сильные.
Про Море
Однажды Море вылилось на Землю,
От жажды превратившуюся в камень.
До косточки промокла в Океане Земля,
Но Море не впитала. Сквозь себя
Продев, как нитки, тоненькие ливни,
С той стороны, где Солнце интенсивней
Поджаривает жёлтые пески,
Где носят бивни… Развела тиски
И выпустила Море, им залив
Не только пыль на корочке, но миф
О том, что сверху падает вода.
Огромные плавучие суда,
Не снившиеся старенькой истории,
На много миль оторвались от дна,
Которое, казалось, навсегда
Останется так далеко и влажно,
Что клетчатым корабликам бумажным
За сотни лет не утонуть туда.
Но Море замерзало. И тогда,
Вдруг превратившись в белый снегопад,
Вода пошла, вальсируя, назад
На Небо побледневшее. Не важно - за тем ли
Чтоб оставить только остов
Иль просто превратить планету в остров,
Напоминающий останки корабля…
Ведь где-то в середине февраля
Однажды Море вылилось на Землю,
От жажды превратившуюся в камень.
До косточки промокла в Океане
Земля.
Разговоры
Мы будем говорить, что мы любили,
Бродить по улицам, врезаясь в камни.
А камни – пыль, разбитая на грани.
На грани сна и яви тоже пылью
Мы станем.
Мы будем говорить, и в разговорах
Застынем и растаем, как в тумане.
Останется дыхание и шорох
Сухих и рыжих крыльев под ногами.
Мы будем говорить о самом важном,
О том, чего не понимаем сами.
А если станет холодно и страшно –
Случается, не обращай вниманья.
Детство
В детстве ей говорили,
что от друзей бывают блохи.
Или ещё какая-нибудь зараза.
От мальчиков – дети.
От девочек – вообще никакого толку.
Она любила играть в войну и мир
на книжной полке.
И влюблялась в мужа соседки.
Целых два раза.
Потом наступила старость
* * *
И если – быть – ничего не значит,
просто катиться по времени мячиком
согласна, но жизнь однажды заплачет
в моих руках девочкой или мальчиком.
И с криком «гол!», оборвется прошлое
...моя любимая/мой хороший...
и смыслом жизни цветное платьице,
как знак прощенья, со мной покатится.
* * *
Так много демонов над городом.
Не взлететь.
В небе пробки.
Сели на перила балконные,
Спиной в пустоту.
Одна, вот такая же,
Любила последние этажи
И людей под ногами.
Оказалась ангелом.
Улетела.
Теперь улыбается с облаков.
Возвращаться не хочет.
Сложили крылья,
Все равно не подняться вверх.
Зато есть сигареты
И бутылка пива
И ветер
Тянет за волосы
Назад. Насмехается.
Небо и так переполнено.
Скоро рассвет.
К утру разлетятся.
* * *
дорога в ад вымощена. спускайся. по головам. черный марш - мужчины сопровождают дам. в ритме вальса - соль на пальцах. не стесняйся – ври. про машины квартиры дачи... удачи! ложь старше мира. там, дальше - реки фальши, там, дальше всё чаще верят, не слушая. оставь душу. в приёмных покоях, за дверью комнаты съемной. на кой тебе этот огромный и желтый свет? - еще пару лет и лёд колотый. пьяные всегда молоды и имени им нет, и радости им нет. смоется с рук золото, станет совсем холодно, трещины в стенах города не пропускают цвет. давай улыбайся, на все стороны иди по наклонной, лети вороном. дорога в ад вычищена, защищена от дурных примет.
Этот город
Этот город похож на другой,
в котором
все дороги – к морю,
все пути – навстречу,
все приметы – к счастью,
скоро сбудутся.
не в пример чепухе из книг.
а на картах всё перепутается.
разной масти улицы
и отсвечивает
солнце в окнах.
нервно
щурится
в объективе блик.
и на память
проще надеяться.
на себя,
как в лесу на деревце –
две-три ленточки
и желание.
и по улицам без названия.
просто девочкой
и на грани
просто радости
каждый миг.
Собачий бред
1
В попытках сделать вид, что я живу,
живу, и даже не здороваюсь с соседом,
и в лифте молча и зевая еду,
чтоб не подумал он какого бреда.
Что я боюсь, что я не наяву,
и что хочу хоть в нем остаться следом,
и следом выходя во двор, траву
нарочно мну, через газон шагая.
Он думает – я просто дрянь такая,
а мне хотелось бы еще залаять,
и куст пометить, и услышать «фу!»...
ну, в общем, быть, и знать свою породу.
И не бояться превратиться в пыль.
2
Так дети или моряки в бутыль
кладут записки и бросают в воду,
чтобы какой-нибудь дурак через полгода
бутылку сдал в ларек, не прочитав письма.
Я писем не пишу, уже зима,
какие письма в эту-то погоду?
А впрочем, летом тоже не до них...
Ты знаешь, мой сосед, наверно, псих.
Он жаловаться обещал куда-то
на то, что в телефонных автоматах
написаны на стенах имена.
А я боюсь, что ты забудешь скоро,
во избежание - при встрече нахамлю,
в попытках сделать вид, что я люблю,
в сердца и буквы разрисую два забора.
Но ведь неправда. К праздникам весь город
надрают, смоют и фамилию твою.
3
...О чем еще? Ах, да, я о собаках!
Однако, повторяя, что я сука,
Ты станешь мне незаменимым другом -
Я так хочу! Я даже помню запах,
кто виноват, что не твоих духов?
Ты знаешь слишком много умных слов,
и тем напоминаешь крысолова,
и за тобой идут, один другого
сбивая с ног, какой-то слыша зов.
Я не пойду. Но, путаяся в лапах,
сбегу к другим, не став, увы, верней,
и очень много дней или ночей
провою на луну, дрожа от страха,
у чьих-нибудь совсем чужих дверей,
и по команде перестану плакать,
в попытках сделать вид, что я сильней,
и, может, научусь в дворовых драках,
быть лучше, чем была... Еще про честь
чуть-чуть почесть у Шиллера и Гете,
и дальше можно будет, как по нотам,
упорно притворяться, что я есть.
* * *
Женщина вышла.
мир сошёл с ума
как сходят с рельс пустые поезда
и издают остервенелый свист
как сходит с поезда усталый машинист
как сходит в церковь первый пассажир
Женщина вышла.
рухнул мир
как на обочине картонные дома
как рушится весной под лед зима
как рушатся надежды в белый лист
Женщина вышла.
мир стал слишком чист.
Герои...
Это было в одном сериале:
Довели всех героев до смерти,
Чем-то красным по белой эмали
Написали, что солнце светит,
Нервы скотчем перемотали
И заставили улыбаться.
Это было в одном сериале.
И героям было лет двадцать.
Это было в одном романе:
Женщины главных героев
Шли по стаканной грани,
(где-то в страницах Трои)
Приходя на свиданье,
Запиралися в ванне
И пальцем водили по венам.
Это было в одном романе.
И всех женщин звали Елена.
Это было в одной из песен:
Дети главных героев
– Никогда нерожденные дети –
Собирались во сне по трое,
Обсуждали сюжеты трагедий,
Говорили, что скучно на свете
И тот мир, как и этот, тесен.
Это было в одной из песен.
Грустные, умные дети.
Тени
Тень от солнца падает на землю
В виде сотен человеческих теней.
Солнце вьётся над землёй как птица.
Сердцем бьётся. Не остановиться.
Не разбиться. С тенью не свалиться
К стенам разноцветных каменных кремлей.
Тень от неба накрывает землю
По ночам. Ложится как волна.
Синим цветом. Ровно. Незаметно
Поначалу. И уже к рассвету
На другую сторону планеты
Медленно стекает в каплях сна.
Тени, населяющие землю –
Пёстрые, боятся привидений,
Одиночества. И строят семьи,
Семьями бояться веселей.
И для них сияет тень от солнца.
По ночам ложится тень от неба.
А кто-нибудь из них с утра проснётся,
И решит, что это всё нелепо.
И в мире не останется теней.
* * *
дайте мне человека с синими волосами,
руками, раскинутыми нелепо
в разные стороны лета,
с белым сердцем.
я нарисую на сердце мелом
- небо.
я превращу его руки в крылья,
на краю света столкну в пропасть.
с нами такие небыли были.
пусть эта. ещё будет.
дайте мне человека.
Домой
Я вернулась домой в неродной мне по паспорту город,
целовала гранит и кормила помоечных чаек;
в город, где каждый мост мокрым ветром до балок исколот,
в город, который фонтаны дождем выключает.
Растворилась во всех переулках, дворах, подворотнях,
в сером цвете, смешавшемся с розовым цветом и желтым;
мне не нужно дворцов и побед мне не нужно сегодня,
в мрамор закованных, старых побед потертых.
Я вернулась домой, и Неву запустив в вены –
ни глотка алкоголя – идет голова кругом,
иду осторожно, слышу, как дышат стены
и как фонари, просыпаясь, будят друг друга.
В тишине ровных линий, кроме бродячих кошек,
совсем никого, все на мосты смотрят,
а мне, без мостов, - каждым окном под кожу
пыльный луч проникает и светит насквозь, напрОсвет.
Остается – пластом на газон защитного цвета,
чтобы над головой - небо в ограде зубастой.
Я так долго ждала, я так жгуче мечтала об этом.
Я вернулась домой. Здравствуй.
Вишнёвое
Внутри Земли есть косточка, как в вишне,
Земля растёт, качается чуть слышно
от ветра. И сдувает иногда
с Земли людей, дома и города.
Да что там! Солнце, отражённое в пыли,
и то под вечер катится вдали,
как через поле лёгкая трава.
На тонких ветках держатся едва
и соком наливаются миры.
Звенящий воздух, плавясь от жары,
как крылья бабочек, касается слегка
миров. Молочная нагретая река
вскипает. Облаком клубится белый пар.
А на столе уже старинный самовар,
конфеты в вазочках, варенье и цветы.
И улыбаются измазанные рты
гостей. А самый важный господин седой
вдруг сплюнет косточку вишнёвую в травой
поросший сад. Зевнёт. Мешая чай,
он усмехнётся словно невзначай.
Чуть меньше года пробежит с тех пор,
и белыми цветами всё – от гор
до вечных льдов покроется. Поля,
моря, дороги, улицы… Земля
переродится в белоснежный сад,
где в солнечных лучах шмели жужжат,
а косточка, проросшая насквозь,
Собою создала земную ось.
Пошлое
Она много курила. Красиво: тонкими пальцами, белым вьющимся дымом, в форточку, ночами. ___полная луна отражалась в бежевом диске вечного кофе.____ Она много пила. Дешевого вина, прямо из бутылки, эффектно опрокидывая красное кислое – в себя, ночами, одна. ___тёмный, пахнущий бензином и розовыми розами ветер злобно трепал тюлевую занавеску, бил по лицу – тюлевой занавеской.___ Она много любила. С волчьим взглядом, с дрожащими бумажно-белыми синевенными руками, внутривенно(же)-суицидально, с «извини», не тех, всех, ночами. ___полная луна, сидя по-турецки на обмелевшем дне кофейной чашки, выла ей в лицо. Она давила луну окурком. ___ Она много плакала. ___пустые бутылки валялись в углу и зарастали дорогой кружевной паутиной она продавала паутину на маленьком рынке, за три остановки от дома. Ей было глупо.___ Она много смеялась. ___опаздывала в театр, с букетом лиловых рваных с нежными лепестками. В лицо – случайному. Всё равно, всегда опаздывая. Он всегда случался. За три остановки, если бегом. ___ Она читала много чужих стихов. И писала своих. Тонкими пальцами – замусоленные страницы, подчеркивая ногтями, про себя, вживаясь, изливая, выплёвывая, забывая.___ Хотя бы - год жизни – в бонус. За еженедельное опоздание, в лицо. ___ Она много раз хотела проснуться. Наркотики. И что-нибудь еще, что спасёт. Что вытащит.___ полная луна курила бычки на белых осколках. Смеялась ей – в рот, в жирно-кроваво-красные губы. (Она много и сильно красилась. Чтобы быть похожей на Марлен Дитрих, на Мэрилин Монро, на красивую женщину из соседнего подъезда, которую до безумия хотела, на мальчика с пушистыми ресницами и круглым матом в розовых карамельных губах). ___комната зарастала паутиной, ночами, чтобы не заметили. Она много ненавидела. Тех, кто лучше, того, который скучно, тупо, беспросветно любил с карамельным розовым матом по случаю ревности, ту, которая ушла к тем, кто лучше и была похожа на Мэрилин Монро, коричневый цвет, манную кашу и имя Джессика в девять лет. ___ белая тюль оказалась лунной паутиной. Она завернулась в нее с головой и замерла на подоконнике. Луна испуганно вскрикнула и нырнула в пустую бутылку, почему-то «Шардене». Она много... да, наверное, уже хватит.
А три бело....снежных ангела с пушистыми кружевными крыльями с лиловыми нежными в руках, развлекались, перематывая на кадр назад. Спасибо? Она много курила... алирук огонм...
Она...
Про цветы
Мне дарили их трупы. Приносили, яркие, безжизненные. А я запрокидывала голову, бессмысленно, пошло смеялась, склонялась ниже, к трупам, опускала в них лицо, втягивала в себя запах. Всегда – сильный, пряный. Снова откидывала голову, в небо – в лицо принесших, через запах – «какие красивые!» розовые, красные... самые чистые – белые... трупы. Потом их тела, останки, остатки стояли в комнате на столе, разлагались. Пахли пряно, втягивали в себя, внутрь, в зеленые трубки. Затем я выкидывала их мусоропровод – потемневшие, бескровные и мокрые – сырой прах. И снова дарили. И снова смеялась. Держала в руках. Губами касалась. Всегда чувствовала – что-то не так. Не то что-то. Но запах, цвет. Такое обычное выражение... чувств. Мертвые тела в руках. Девочка очень давно – «Ты не любишь цветы», я – не знаю. Не знала тогда.
И недавно – держу букет в руках, и вдруг понимаю – ЧТО держу. Желание – отбросить от себя, отпустить, отдернуть руки. Но – неприлично. Так и стояла с мертвыми цветами в руках. Нет, люблю. Люблю кактусы в горшках. Иван-чай на болоте из детства, что-то маленькое звездчатое синее в крапиве. Не эти.
