Хроника вечности (рассказ)
Молотова КоктейльХРОНИКА ВЕЧНОСТИ
«Только небо, только ветер, только радость впереди!»
- Сегодня я поведу тебя в театр! – важно произнес он и закашлялся.
В театре мы с ним были раза три.
Он застегнул рубашку, и мы выбежали на залитый солнцем бетон московских джунглей.
Лето плавило голову…
Мы его звали Теном. Вообще-то по паспорту он – Алексей Юрьевич Тен, но имя Алексей казалось тогда нам, экзальтированным подросткам, слишком обычным. А Тен … в этом звучала экзотика, новизна и молодость. Хотя молодым он не был. Когда мы познакомились, ему шел тридцать девятый.
Я приехала в Москву на каникулы к подруге Женьке. Днем Женька работала официанткой в кафе, а ночью мы гуляли по клубам. Однажды вечером в кафе зашел высокий худой мужчина. Глаза у него блестели нездоровым блеском, а на щеках цвели розовые пятна.
Женька нехотя подошла к нему и поздоровалась. Весь вечер мужчина не отходил от Женьки ни на шаг. Собственно, он нас и познакомила.
Как я помню, Тен всегда очень мало о себе рассказывал. В тот день, когда мы познакомились, он вернулся из Югославии, где жил два года, после того как расстался с Женькой. Знала я, что всю жизнь он пытался написать какую-то книгу, но все никак не мог завершить ее.
«Люди могут жить вечно. Ты мне веришь?»
«Верю»
«Когда выйдет моя книжка, все узнают об этом…Когда выйдет моя книжка…»
На этой фразе от натужно закашлял, и по щекам расплылись розовые пятна.
Он знал, что книжку написать уже не успеет. Ему оставалось жить от силы полгода.
Потому что в его легких поселился рак.
«Почему же ты не остался в Югославии?»
«Я приехал умирать на Родину»
Когда мы уже стали жить вместе - а это произошло через неделю после знакомства, он часто мне рассказывал о своей неудавшейся жизни. Он не жаловался, он грустно констатировал факт. И, видимо, был рад, что под конец жизни встретил меня.
Первую неделю он приходил к Женьке в кафе. Женька хмурилась, но не выгоняла его. Я тоже часто сидела у нее в кафе, особенно в июле, когда деньги, данные родителями, закончились.
С Теном мы сошлись внезапно. Просто однажды ушли из кафе, когда к Женьке приехал ее жених. Мы гуляли по знойной Москве, пили пиво, и говорили, говорили…Меня, правда, смущала разница в возрасте. Тем летом мне не было и шестнадцати, и я чувствовала себя Лолитой. Моя подростковая угловатость оттенялась болезненной интеллигентной худобой Тена.
«Ты красивая. Твоя родинка сводит меня с ума. Я хочу целовать ее всю жизнь»
Он говорил «всю жизнь» и подразумевал несколько месяцев, которые у него оставались.
«Если бы ты жила в другой стране, я все равно бы тебя нашел»
«А если бы я жила в другом времени?»
«Я придумал бы машину времени»
Я никогда не плакала при мысли о его близкой смерти. Наверно, потому что была слишком молода и не понимала, как это может случиться, что человек, находящийся рядом со мной сутки напролет, может исчезнуть.
Он не работал. Деньги, заработанные в Югославии, подходили к концу. А мои закончились еще в начале июля.
Поначалу мы жили в комнате, которую он снимал в Подмосковье. Потом изредка ночевали у его друга на Арбате. Но бывало и так, что мы просто гуляли день и ночь.
Иногда он отводил меня к Женьке. Я понимала, что в те дни ему было особенно тяжело. И он не хотел, чтобы я видела его страдания. Но скоро не видеть их стало невозможно.
Когда он чувствовал себя лучше, он водил меня в театры, в галереи и музеи. И где только брал деньги? Потом уже я догадалась, что билеты в театры и пригласительные в кино он выпрашивал у бывших друзей. А может, они сами предлагали, видя его состояние.
Ничем другим они помочь ему уже не могли, да и не хотели, я думаю.
Несколько раз мы были у его друга Игоря. Игорь рисовал картины, и ему требовалась натурщица. Я с радостью согласилась позировать, ведь нам позарез нужны были деньги, к тому же Игорь обещал поселить нас у себя на кухне.
То было счастливое время. Днем я позировала. А ночью мы сидели на кухне и вели долгие разговоры о жизни, Космосе, книгах и любви. Говорил Тен, а я слушала, иногда к нам присоединялся пьяненький Игорь. Бывало, он уезжал за город со своей высокохудожественной компанией, и мы в такие дни спали на его огромной кровати, а не на полу в кухне.
Эта кухня и сейчас, спустя много лет, стоит у меня перед глазами. Стены, выкрашенные в грязно-синий цвет и заклеенные наполовину газетами…изрезанный от игры в ножичек деревянный пол. Посреди кухни громоздился огромный черный стол. Стол был так щедро завален вещами, что порой ночью нам по голове спокойно могла прилететь книжка «Правильное изображение бликов на лакированных поверхностях», засохшая кисточка или бутылек с краской. В углу находилась буфет с пожелтевшими тарелками. Но даже в буфете на скользких полках вперемежку с тарелками стояли бутыльки и коробки с красками. В противоположном углу притулилась старчески забрызганная супом электроплитка.
И все же я полюбила эту кухню. Именно там я впервые чувствовала себя любимой, нужной и умной.
Тен много курил. Я злилась на него, хотя сама покуривала.
Но ему курить было строго запрещено.
«Маленький мой, я вышел на финишную прямую. На этом этапе жизни для меня запретов нет».
Меня передергивало от этих слов. Но я старалась не думать о смерти. Скажу честно: смертельная болезнь Тена лишь прибавляла романтики нашим отношениям.
Любила ли я его? Я была молода и совсем не разбиралась в себе. Иногда я просыпалась на кухонном полу, залитом послеобеденным солнцем, и думала как все это дико – лежать здесь на убогом полу с человеком, который старше тебя в два раза, которого ты совсем не знаешь… Но я оглядывалась на него, долго смотрела в худеющее день за днем, прокуренное лицо, такое спокойное и счастливое во сне…вспоминала, как ночью он просыпался от затяжного кашля и болей, ходил по коридору, потом ложился вновь и крепче укутывал меня клетчатым одеялом, чтобы я не простудилась.
Мы оба знали, что разлука неизбежно близка. Тен надеялся, что я уеду домой раньше, чем он «сдохнет под забором».
А между тем ему становилось все хуже и хуже. В начале августа он почти не вставал. Игорь однажды не вытерпел и вызвал врачей. Тена увезли в больницу на две недели.
Это время я снова жила у Женьки. Она возмущалась, что я так исхудала, купила мне бежевое вязаное платье и заставила поклясться, что я уеду домой на этой же неделе.
Всю неделю я гуляла по городу, сидела в клубах, знакомилась с ребятами. К Тену я не ездила – мне было неловко и страшно.
Он приехал сам. За два дня до выписки. Бодрый, веселящийся. С букетом роз.
В тот день Женька отвела его на кухню, заперла дверь, и провела серьезный разговор. Иногда до меня долетали фразы: «Она еще ребенок, перестань калечить ей психику!», «Ты козел старый. Что ты ей можешь дать? Пример как жить не надо? Да ты ходячее пособие для патологоанатома!», «Сегодня же посадишь ее на поезд!».
Я собрала вещи и мы ушли. Поднялись на Воробьевы горы. Там он прижал меня к себе, и я впервые увидела, как плачет взрослый мужчина.
В тот день я не уехала. Осталась в Москве до конца августа.
Игорь выехал с той квартиры, и мы остались без крова. Случалось ночевать на вокзалах – лето заканчивалось, и наступали холода.
К тому времени я уже знала, что показало обследование в больнице – метастазы разрослись по всему телу. Тен выглядел совсем плохо. Ходил медленно. Осунулся. Непрерывно кашлял.
Где-то достал денег и купил мне пальтишко, чтобы я не мерзла. А я, в свою очередь, стащила у Женьки мохеровый желтый шарф и подарила его Тену. Больше я ничего сделать не могла.
Последнюю нашу ночь я помню отчетливо. Днем он повел меня на экскурсию…куда бы вы думали? На Ваганьковское кладбище. Мы гуляли по аллеям, и я исподтишка поглядывала на Тена. Он шел, странно распрямившись, и шарф, небрежно обмотанный вокруг его тонкой шеи, вился по ветру. Неужели совсем скоро он тоже будет лежать под холодной глыбой? Совсем одинокий и никому не нужный…А кому он нужен сейчас, кроме меня?
«Люди могут жить вечно…Веришь?»
Не верю я тебе, Тен…
Я резко обняла его.
Вечером мы жгли костер в каком-то леске. Тен снова говорил про свою книгу.
«Почему ты думаешь, что люди могут жить вечно?»
«А как же? Не может ведь человек жить-жить, а потом исчезнуть навсегда? Умом я понимаю, что может, а в сердце живет у меня какая-то проклятая уверенность…»
Сейчас я понимаю – это был взрослый ребенок. Романтичный и идеалистичный до ужаса. Но мужественный. Быть может, он не боялся своей смерти, ибо не осознавал, что это такое. А может, он хорошо притворялся, что не боится – чтобы не расстраивать меня…
Не знаю, что на меня тогда нашло, но я выпалила: «Тен, у тебя остались хоть какие-то деньги?»
«Да, последние…совсем мало. Тебе до Омска и еще чуть-чуть…что ты хочешь?»
«Поехали в Питер!»
Это была сумасшедшая мысль. Денег у нас почти не было, а Тен чувствовал себя плохо. Но он понял, что это последняя возможность побыть со мною рядом еще день. Мы рванули на вокзал и утром были в Питере.
Всю дорогу Тен кашлял и валялся на полке с температурой. А я, разрываясь от жалости, лепетала что-то про зеленую качельку во дворе недалеко от вокзала.
Я была в Питере три года назад. Приезжала к бабушке. Перед поездом мы зашли с бабушкой во дворик возле вокзала. Бабушка плакала – ей не хотелось со мной расставаться. А я увидела зеленые качели. Большие, свежепокрашенные, они стояли посреди двора и призывающе раскачивались под ветерком. Я кинулась к ним и качалась до умопомрачения. И из-за этого мы опоздали на поезд. И мне пришлось еще на день остаться в Питере. И бабушка была счастлива…
Когда мы приехали и, пошатываясь от бессонной ночи, вышли на перрон, я дернула Тена за рукав и потащила в тот дворик. Радостное возбуждение детства охватило меня. Качели стояли на том же месте.
Краска на них облупилась, спинку кто-то отломал. Они ужасающе заскрипели, когда Тен попробовал раскачать меня. Потом я качалась, а Тен стоял поодаль и курил. Р-раз – и он приближался …я могла задеть его носком ботинка…р-раз – и я отлетала назад. Прямо в желтую листву тополя.
А Тен стоял и улыбался. Обмотанный дурацким шарфом, в застиранной клетчатой рубашке, озябший от холода и смертельно больной, он улыбался, глядя на меня. Такой он до сих пор и стоит у меня перед глазами.
А я летела на качелях прочь из детства. Летела в накрывшую меня с головой бурную молодость. Я летела навстречу счастью. И впереди у меня была вся жизнь, такая необъятная и длинная, что казалась мне вечной…
Вечером я уехала в Омск и больше Тена никогда не видела.
Что с ним стало потом я тоже не знала. Я не хотела верить, что он умер, но, скорее всего, так оно и было.
Теперь, спустя десять лет, я часто думаю о нем. Сегодня я работаю в библиотеке. Во мне мало что осталось от того глуповатого и эгоистичного подростка, каким я была в пятнадцать. Я полюбила книги, я могу часами расставлять их по полкам в библиотеке, откладывая в отдельную стопку те, которые хочу прочитать сегодня вечером. И ловлю себя на мысли, что вот однажды найду небольшую книжку в потертом переплете, и на обложке будет надпись: «А.Ю.Тен. Вечная жизнь».
Теперь я знаю, что вечная жизнь существует – в памяти людей и книгах.
Да, Тен, жаль, что ты свою книгу так и не написал. Но я написала о тебе в своей…
