Ойнерическая антиутопия Д.Л.Быкова (рассказ "Обходчик")
Нагорная НатальяОНЕЙРИЧЕСКАЯ АНТИУТОПИЯ Д.Л.БЫКОВА
(РАССКАЗ «ОБХОДЧИК»)
Мрачные прогнозы и эсхатологические настроения 1990-х вернулись в прозу 2000-х. Подтверждением тому является последняя книга Дмитрия Быкова, выпущенная издательством «Вагриус» в конце 2007 г. Казалось бы, уже пережиты апокалипсические настроения рубежа веков, закономерно сопровождающегося ожиданием неизбежной всемирной катастрофы. Но вот вслед за прозой Л.Петрушевской и В.Пелевина появляются «Дозоры» С.Лукьяненко, «День опричника» В.Сорокина, «Метро 2033» и «Сумерки» Д.Глуховского, «ЖД» и «ЖД-рассказы» Д.Быкова. Значит можно говорить о том, что на данный момент антиутопия актуальна и тенденции ее не изжиты, хотя в критике идут разговоры о кризисе жанра. Критики затруднились подобрать точные жанровые и стилевые определения для романа Быкова «ЖД»: фантастика, антиутопия, новый трагически-реалистический эпос, сказка или пародия на национальный пафос. «ЖД-рассказы» многосоставны как в сюжетном, так и в жанрово-стилевом плане. Рассказы были написаны по заданию Александра Кабакова, редактора журнала «Саквояж», предназначенного для чтения пассажиров мягких вагонов. И, соответственно, связаны они с железнодорожной тематикой. Рассказ «Обходчик» является, на мой взгляд, экзистенциальной вершиной книги. Наряду с рассказом «Можарово», он рисует антиутопические картины будущего страны. В рассказе «Можарово» страна охвачена идеей нацпроекта, укрупняющего мегаполисы и выбрасывающего на обочину жителей сотен мелких городов и поселков. В «Обходчике» из экономии и в силу русской лени народ заставляют впадать в принудительную зимнюю спячку, которая нравится большинству населения.
Персонаж анализируемого рассказа работает обходчиком на железнодорожных путях, это само по себе обрекает его на одиночество/уединение и на бодрствование. Он носит фамилию Старцев, что семантически значимо, как и его профессия. Русское схимничество было чуждо одиночеству, притом, что идеалом его было уединение. В этом плане Старцев похож на старца-монаха, но только на диссидентствующего, как отец Николай из романа Быкова «ЖД» (кстати, одна из глав этого романа тоже носит название «Обходчик»). В конце рассказа Старцев иронически именует себя экстремистом в том плане, что он единственный не спящий человек в огромной спящей стране. И ощущает себя хранителем ее пространства. Городское пространство, напротив, безжизненно, пусто, небытийственно. Образ пустой зимней Москвы, увиденной девушкой Женей, навевает жуть.
Образ огромных русских пространств возникает в тексте не раз и в антиутопии Быкова превращается в «подмороженное болото». В рассказе чувствуется влияние поэзии А.А.Блока, Б.Л.Пастернака, прозы А.П.Платонова, персонажи которого (особенно работающие на железной дороге) воспринимали мир на уровне философских категорий пустоты и вещества существования. Встретив Женю, случайно забредшую в его сторожку, Старцев на миг обретает надежду на понимание и избавление от одиночества. Его семья давно подчинена общему ритму, а он по долгу службы из него выпал: «Первая же зимовка отделила его от них бесповоротно. У тех, кто впадает в спячку, не может быть ничего общего с тем, кто от нее воздерживается. Экстремисты, говорят, тоже все поуходили из семей» [Быков 2007: 111]. Однако Женя думает о своем экстремисте Паше, засыпая в домике обходчика, и Старцев вновь осознает закономерность своего «схимничества»: «Все правильно, думал он. Если ты кому-то нужен – ты уже не путевой обходчик, а так, дилетант» [Быков 2007: 123].
Приняв дозу снотворного, спят все слои населения, народ и власть, рабочие и интеллигенция спят, как медведи в берлогах, в специально оборудованных помещениях – дортуарах и дормиториях. Власть и народ отличаются друг от друга только тем, что они спят в разных дортуарах. Рождаемость сокращается, едва появившись на свет в перерывах между спячками, младенцы спят в младенческих спальнях. Быков сравнивает эти помещения, наполненные уснувшими людьми, с ангарами для парковки автомобилей. Т.е. человек из динамичного переходит в статичное, даже механическое состояние, утрачивая свойственные ему любопытство и работу мысли.
Автор создает онейрическую антиутопию, которую можно обозначить, наряду с уже существующими социальной, фантастической, экологической, постъядерной, техногенной антиутопиями, как особый жанр, у которого, возможно, есть будущее. Антиутопия всегда вступает в диалог с утопией. Утопии как часть реалий российской истории исследует в своей книге Б.Ф.Егоров [Егоров 2007]. Социальная антиутопия всегда изображает казарменную дисциплину в обществе, подчинение диктатору, отсутствие прав и свобод, упразднение институтов брака и семьи, «национализацию» жен и детей и т.д. Фантастическая антиутопия заимствует многие черты социальной, перенося действие на другие планеты или в далекое будущее. Антиутопия Быкова – это нечто среднее между социальной и фантастической. Иностранцы в рассказе выдвигают версию, почему людям, подъезжающим к границам России, не говоря уже о самой России, так хочется спать: видимо, это действуют специальные сонные генераторы. Сон традиционно считается областью свободы, блаженным, утопическим состоянием, в котором человек приходит к гармонии с самим собой. Поэтому в антиутопиях со снами борются, их методично искореняют. В романе Оруэлла вырезают фантазию, в романе Замятина существует запрет на сны, которые считаются началом вольнодумства в Едином Государстве усредненных «нумеров». «Нумера» должны быть заняты только работой, и их ум не должен производить нецелесообразных мечтаний. Поэтому вышедших из неповиновения подвергают лоботомии. У Д.Быкова все наоборот. Не сновидцы возводятся в ранг бунтарей, а не спящие во время спячки объявляются экстремистами и преследуются по закону. Экстремистов отлавливают и усыпляют принудительно. Как считает И.П.Смирнов, утопизм террористичен, а стремление создать бесконфликтное общество всегда оборачивается конфликтом [Смирнов 1998].
Тема сна, традиционно маргинальная, малозаметная, не часто обсуждаемая, в созданной Быковым новой модели общества выдвигается на первый план. Быков иронизирует, называя спячку «совсем неплохим изобретением». Ведь она экономически выгодна: армия во сне не ест, а производство в России давно символическое. На службу защиты и продвижения идеи в антиутопическом государстве будущего (кстати, весьма недалекого, судя по возрасту последнего экстремиста Лимонова, ему в рассказе 80 лет) поставлена не только идеология, но и медицина, доказавшая пользу спячки. Ведь во время сна у человека удлиняется продолжительность жизни, отдыхает мозг. Спячка обусловлена суровыми климатическими условиями России, где зимняя жизнь сравнима с зимовкой в Антарктике и похожа на подвиг. Телевидение и другие СМИ также муссируют тему сна и сновидений: в ток-шоу обсуждают сны, в НИИ выдумывают безвредные снотворные. Жизнь вертится вокруг спячки, интересы людей основаны теперь на ней, а не на реальной жизни. Спячка пестуется, как любовные переживания: о ней думают, ее предвкушают, к ней тщательно готовятся. Сон в конце концов замещает реальность.
В Рассказе Быкова политическое противостояние оказывается в итоге пародийным: отказывающиеся спать «экстремисты», как выясняется, тоже спят, только не со всеми вместе. Как говорит экстремист Паша своей обманутой девушке Жене, поверившей в особую жизнь бодрствующей молодежи в пустой Москве: «Как ты не понимаешь, нам совсем необязательно НЕ СПАТЬ. Нам важно СПАТЬ НЕ С НИМИ. Это и есть настоящая оппози… опезо… Кххр…» [Быков 2007: 118].
Образ всеобщей спячки, в которую, в соответствии с новыми правилами, на три зимних месяца погружается Россия, выстраивается Быковым на разных уровнях, как и лексика рассказа, которая относится к семантической группе сна.
Спячка – это биологическое явление, но это и метафора социальной пассивности. Страна живет по новому календарю, подчиненному спячке: учебный год начинается 1 апреля и заканчивается 1 декабря. Новый год празднуется заблаговременно, накануне «трехмесячной нирваны». Это регрессивное движение к аграрному календарю, по которому жило русское крестьянство, начиная с языческих времен. Остается только ждать появления новых богов сна или заселения сознания старыми Макошью, Ярилом и Стрибогом. Благодаря спячке происходит возврат к предшествующей ступени эволюции. Тут недалеко уже и до сравнений с животным миром, которому свойственно впадение в спячку. Недаром неоднократно в тексте возникают сравнения человека с медведем. Однако Старцев мудр и не испытывает враждебности к спящим: «Легкое высокомерие, не более. В конце концов, человек – обычное высшее животное, и впадать в спячку для него естественно» [Быков 2007: 112]. Биологическое берет верх и подавляет духовное, естественный сон организма усиливается и продлевается благодаря принимаемым снотворным. Люди становятся наркозависимыми, и в антиутопическом государстве это не наказуемо.
Автора, конечно, можно обвинять в неверие в великое будущее страны, припоминая ему его пресловутую неполиткорректность. Но рассказ Быкова – это не только пародия или фантастика, но и предупреждение, которое, как и в каждой антиутопии, направлено на пробуждение мысли вдумчивого читателя. Образ Старцева – иносказательный образ бодрствующего сознания в царстве бессознательного, безвластного, неистинного, бесчувственного. На антитезе «сонь» и не спящего обходчика держится сюжетный и композиционный стержень рассказа. Именно обходчик выступает истинным гарантом существования страны, незаметный подвиг Старцева еще удерживает в хрупком экзистенциальном равновесии все это сонное царство.
Использованная литература
Быков Д.Л. ЖД-рассказы. М., 2007.
Егоров Б.Ф. Российские утопии: Исторический путеводитель. СПб., 2007.
Смирнов И.П. Бытие и творчество. СПб., 1998.
