Певец любви, певец своей печали (Е.Скворешнев)

"Евгений Скворешнев (Скворцов) родился в городе Ярославле [если не ошибаюсь в 1949 году], но своей поэтической родиной считает Алтай. Окончил Алтайский сельскохозяйственный институт, работал заведующим отделом сельского хозяйства в районной газете 'Горные зори'. В настоящее время [1975] -- корреспондент краевого телевидения. Учится заочно в Литературном институте им. А. М. Горького. Печатался в газетах 'Молодежь Алтая', альманах 'Алтай' и журнале 'Сельская молодежь'." 

 В этой короткой справке, найденной мною в одном из старых изданий ["Песня юности", Барнаул, 1975] добавлю, что после годового курса повышения квалификации в исправительно-трудовом учреждении общего режима он в начале 80-х годов перебрался в Новосибирск ("как Герцен в Лондон", говорил он тогда), где по настоящую пору работает теле- и в основном радиожурналистом [в 2002 году он вел регулярные передачи на Новосибирском муниципальном радио]. 

Скворешнев -- мой ровесник -- ворвался в алтайскую литературу весомо, грубо, зримо. Ворвался, когда все места там были уже прочно занятыи распределены, и пристроиться новичку даже с краю было практически невозможно. Что ж характера и напора ему было не занимать. Буруны и завихрения скандалов постоянно отмечали его жизненный и творческий путь, и, из того немногого что я сумел выловить из Интернета, продолжают маркировать его след до сих пор. То он вдруг ставит на уши своих единомышленников по патриотизму -- людей, как правило, видящих в своей любви к родине (СССР, России или какой другой, какая не исключена объявиться еще на нашей памяти) надежный приют и сытый кусок хлеба, и вовсе несклонных отстаивать свои убеждения с риском для репутации, то он ссорится с коммунистами ("если есть немецкий Бухенвальд, то почему нет Бухенвальда советского -- Магадана?"), то еще что-нибудь выкинет. 

"Хорошо было Пушкину, -- как-то пожаловался он. -- Можно было противника на дуэль вызвать, а тут сиди пиши жалобы в крайком, или отбивайся от жалоб. Я же поэт -- хоть эпиграммой мог бы пристукнуть противника, так ведь не дадут". 

Скворешнев жил на удивление для благополучных размеренных советских времен, где всякое яркое анкетное пятно не поощрялось, активно и энергично. У него была масса друзей и знакомых. Однажды, увидев на его полках 2 экземпляра Мопассана из дефицитной тогда серии Библиотека всемирной литературы (чтобы подписаться на нее, люди, как на мебель, импортную обувь или одежду, занимали очередь с ночи), я попросил продать один из них. 

-- Здесь нет ничего лишнего. Если ты видишь, что-то не в одном экземпляре, то все это я достал для друзей. Могу пару книг обещать -- большее не могу -- достать и тебе. 

Судя по количеству дубликатов -- а на некоторые заглавия приходилось по 4--5 книг, можно было представить насколько обширен его дружеский круг 

("но как ты жалок и обезоружен,
когда бываешь нужен сразу всем
и никому в отдельности не нужен" 

-- эту запротоколированную в стихах истину ему еще предстояло постичь на собственном горьком опыте). 

Мы с ним почти одновременно учились в Литинституте -- он был на 2 курса старше -- и довольно часто встречались. Ибо, как и Башунов, он был центром притяжения поэтических сил со всего Союза. Правда, в отличие от компании Башунова, где людей вместе сводили литературные интересы, в скворешневском разнопестром кружке царствовали совсем другие увлечения: пирушки (назвать сходки у него попойками язык как-то не поворачивается, там были розыгрыши, беседы, было настоящее артистическое общение -- мы с приятелем с большим успехом, в частности, читали на 2 голоса "Финдлея" Бернса-Маршака: я подозреваю, что не без режиссуры), неугасимый интерес к прекрасному полу, загородные вылазки на пляж, в лес, с волейболом, грибами, купанием (шашлыки тогда еще не вошли в моду, да и денег бы у нас на них не было). 

Иногда мы с ним спорили о литературе. Я активно не принимал советского ее изврата, он же купался в ней как рыба в воде, и считал ее нормальным для жизни и творчества состоянием. 

-- Вот ты критикуешь Ивана Павловича К. (а я как раз написал разгромную рецензию на его роман о великом русском художнике, которая после ее показа критикуемому автору была с его неодобрения отвергнута). А ты хотя бы задумался, какое место в литературе занимаешь ты и какое он? Он член Союза писателей, неоднократный секретарь Алтайского отделения, редактор "Алтая" (тогда, заметим, единственного печатного литературного органа в крае), член .. (то ли крайкома, то ли депутат Крайсовета, но что-то очень солидное, мандатное, с правом доступа в спецбуфеты), печатается в московских журналах. А ты? Студентик Литинститута, без имени, без звания. Прежде чем критиковать К., ты поднимись хотя бы до его уровня, завоюй право говорить определенные вещи. А так?.. 

-- Ну я думаю, в литературе судят по творчеству, а не по чинам. 

Он как отмахнулся от досадливой мухи: 

-- Пора уже вырастать из детских штанишек, и знать откуда дети получаются. Мы не в детсадике, чтобы нас воспитательница учила, что такое хорошо и что такое плохо. Так и давай говорить по-серьезному. Вот ты пишешь, что у него много литературных штампов, то есть, называя вещи своими именами, что он графоман. Ты что, думаешь, Америку открыл? Да это все знают. А то что он без таланта, без связей и блата, из деревни достиг такого положения -- это многого стоит. Графоманов у нас хватает, да еще поумнее, да и пообразованнее Иван Павловича. Да и тех, кто ради места в литературе готов расстелиться ковриком перед самым мелким начальником, если от того хоть что-то зависит -- тоже пруд пруди. А К. их всех обскакал. Так что я его уважаю. 

Ты думаешь легко дается писательский хлеб? Нужно все время быть начеку, вовремя сказать нужное слово, понять с кем и как нужно дружить, а от кого держаться подальше, знать какую тематику и в какой момент выбрать и куда с ней сунуться. И все меняется постоянно, как погода, и нужно не то что следить за ней, а угадывать ее. Да литература -- это борьба, и борьба увлекательная, интересная, затягивающая, для тех кто понимает в ней толк, у кого есть силенки и способности для борьбы. А у Вани [прошу прощения, но такая фамильярность постоянно в ходу в дружеских беседах], у него безошибочный нюх. 

А вот у тебя этого нюха нету, не чувствуешь ты слова, не умеешь критиковать веско и авторитетно. Возьми хоть [забыл фамилию, очень большой советский классик, он еще "Соленую падь" написал], вот кто умеет сказать, так сказать. В одном месте комиссар говорит у него: "Мы разберемся, со всеми разберемся, через 20 лет, но разберемся". А когда действие происходит? В 1917 году, прибавь 20 и получишь -- 1937. И все сказал про культ личности [а тогда это была не то что запретная, а закрытая тема: партия по этому поводу высказалась принципиально на XX и XXII съездах, и больше не надо эту тему будоражить], и все понимают о чем речь, хотя комар носа не подточит: придраться абсолютно не к чему. 

-- Да, замечательно сказано. Куда Толстому с его высоким небом над Аустерлицем. 

-- А ты не ерничай. Толстого тоже в свое время пропиарили (тогда употребляли, конечно, другие обороты), вот и восхищаются теперь все им. И [великим советским классиком] тоже будут в свое время восхищаться, и по его "Пади" учить историю будут, и это "со всеми разберемся" еще войдет в мировую классику рядом с небом Толстого. 

Нужно отдать Скворешневу должное. Он говорил то, что все мы знали, говорил банальности, но говорил открыто, выкладывал их практически малознакомому человеку и оттого они будоражили, заставляли спорить, где-то даже вдохновляли. В отличие от других наших писателей, которые до сих пор вспоминая те времена как "золотые годы", покрывают их правду густым, липким, отвратительным елеем. 

* * *

Для каждого поэта, как для танцев на льду, существует набор обязательных тем: родина, природа, поэзия.. Первое место в этом списке занимает с большим отрывом любовь. Но и то нужно учесть, что большинство поэтов играют в этой части программы без вдохновения, скорее по обязанности: раз уж ты назвался поэтом -- пиши про любовь. О Скворешневе этого не скажешь. Для него любовь была главной, если не единственной темой и в жизни и в творчестве (трудно всерьез относиться к его стихам, идеологически обеспечивавшими очередную посевную, уборочную и так далее кампании, как к творчеству), и здесь он отрывался по полной. 

Это удивительно, но ничего значительного советское искусство в этой области не создало. Удивительно, ибо в отличие от других сфер, любовная тематика наименее была подвержена идеологическому давлению. Как и бытовой юмор, она была одной из тех лазеек, где художник мог оторваться от гнетущей советской повседневности, хоть на миг сдезертировать с передовых рубежей на лоно подлинного искусства, проявить себя именно как поэт, а не "больше чем поэт" = боец идеологического фронта. Однако этой возможностью пользовались единицы, а если говорить об Алтае, то единица, ибо кроме Скворешнева другого поэта с ярко выраженной любовной тематикой у нас нет. Даже Капустин и Яненко скорее отметились на этом поле, чем творили, а Мерзликин топил тематику в мужиковатом балагурстве. 

Скворешневским стихам о любви свойственны подлинные страсть и острота переживания жизни. Он вообще по преимуществу поэт темперамента, подобно тому как Мерзликин -- поэт интонации. Напор, темперамент поэта действуют как бы поверх слова, превращая в поэтические факты самые заурядные и банальные литературные штампы. 

Каким образом это происходит, каким образом чувства выражаются в слове -- это довольно странная и не совсем понятная история. По крайней мере, попытка скрыться за тщательно отработанным словом, за "гармонией", уверовав, что "поэзия состоит из слов и предложений, а не из чувств", не приводит ни к чему, кроме искусственных построений. Поэтому упрек Скворешневу, что он не совсем точен в подборе слов не то что несправедлив, а немного не по месту: поэтический темперамент побеждает у него определенную напыщенность, словесную разнузданность и взъерошенность мысли. Скворешнев вбивает в читателя стихи напором, не давая ему опомниться, собраться с критической мыслью. 

Любовная лирика Скворешнева имеет ярко выраженный драматический окрас. При этом изображаемые в миниатюрах-стихах ситуации настолько разнообразны, даже разбросаны и эклектичны, что по ним невозможно составить никаких "лирических" исповеди или автобиографии или портрета. И все же они лиричны. 

То что в литературе называют любовной лирикой на самом деле объединяет совершенно различные подходы и темы. Есть поэты, которые именно описывают свои подлинные любовные переживания, весьма прозрачно камуфлируя их экзотическими имена возлюбленных и непривычными обстоятельствами места и времени (Петрарка и вся его школа). Другие просто рассуждают о любви вообще (как Маяковский) или упражняются в отработанных веками поэтических стандартах (Пушкин, например, который привел и привил любовные чувства на российской почве). 

А третьи (Гейне), и Скворешнев как раз из таких, заняты исключительно собой и своей персоной. Любовь для них это лишь способ рассказать о себе, а вернее даже не рассказать, а проявить свое нутро, выразить себя. И Скворешнев выражает. От этого и кажутся так взаимоисключающи обстоятельства его стихов, хотя чувства везде одни и те же: любовь на грани, а часто и за гранью нервного срыва, постоянная инспирация, любовь на коленях перед возлюбленной, в мучениях, разрывах, недопониманиях. 

А поскольку ничего подобного в реальной жизни не происходило, или, по крайней мере не в таких дозах (советская действительность последних десятилетий вообще была лишена драматизма, катилась сонно, вяло, так что глазом река жизни зачастую казалась прудом, поверхность которого оскорбляла взор щепками, пеной, пустыми пластиковыми бутылками и надорванными идеологическими плакатами "наши цель -- коммунизм", оттесняя экстрим в маргинальную область), то свои образы и ситуации Скворешнев черпал из наработанного поэтического арсенала. Его драматизм -- это не порождение жизненных коллизий, а внутреннее состояние, которое не отражает действительности, а ищет в ней формы для своего проявления. Поэтому хотя при строгом анализе его стихи и пестрят романтическими штампами, однако рвущееся наружу беспокойное нутро поэта придает им энергии и силы. 

Каждое стихотворение Скворешнева -- это маленькая поэма, моментальный снимок происходящего в воображении героя, ситуация либо примеряемая им на себя, либо, возможно, списанная из собственной жизни, но с преувеличениями, обострениями, словно представленная через увеличительное стекло воспаляющего обыденность состояния героя. Между собой такие стихи-ситуации весьма мало связаны, поэтому поэтические сборники Скворешнева -- это нагромождения. Скворешнев -- поэт отдельных стихотворений, и именно по отдельности его стихи и следует читать. 

Примечания: 

1. В подборке в этом номере "Ликбеза" собраны именно его любовные стихи, и все же, не надеясь, да и не видя смысла больше обращаться к этому поэту, привожу одно из стихотворений его последних лет "Будь русским!", такое же сумбурное и переколошмаченное, как и все остальное, и тем не менее успевшее войти в интернетовские антологии. Можно даже сказать, ставшее частью современной русской поэзии. 

2. Мною также включено стихотворение "Катунь", формально относящееся к пейзажной лирике, но по всему тропическому (от "троп", а не "тропики") набору рисующее женский портрет: тот самый идеальный облик возлюбленной, без которого явно или подразумеваясь любовная лирика уже не любовная лирика.