Здравствуй, дерево! (рассказ)

ЗДРАВСТВУЙ, ДЕРЕВО!

Ты не спишь, знаю – в зиме, хотя октябрь еще капает с крыш первым снегом (пока тепло от дома еще сильнее, чем холод от неба), но земля давно сдалась и взрыта белыми окопами над трупами зеленых солдат травы, асфальт разгромлен и весь в белой скользкой крови, только изредка попадаются черные мокрые крепости в осаде (там идут теплотрассы – они греют дома и заодно бесполезных, никому не нужных осажденных). У осаждающих не прямые, сглаженные углы, они стягивают контур фронта, как удавку на шее.

Дерево, ты знаешь, что тебя нет? Вместо тебя: внутри лед, а снаружи снег. У тебя нет ветвей – только белые вены инея. Вместо твоей коры у тебя теперь кожа льда. И тебе все равно, тебе не больно, я знаю.

Знаешь, дерево, обычно ведь говорят, что первый снег всегда тает. И синяки после первой драки заживают. И ссадины после первого падения с велосипеда. И остаётся светлым, счастливым воспоминанием. А еще говорят, что любой опыт полезен. И что все, что тебя не убивает, делает тебя сильнее. Я не знаю, так ли это.

Я знаю, что из года в год первый снег тает.

Я вижу, что этот год стал выродком в этом смысле. Зима захватила сразу снегом всё и всех, даже одежда человечья стала вдруг сразу зимней.

Я вижу на своем теле зажившие ссадины от первого падения на велосипеде. Прошло больше десяти лет, а они все как новые.

Я помню, как ходил в школе с синяком под глазом. И мне почему-то было жутко стыдно. Хотя почему? Ведь боевые раны украшают мужчину. Но с этим мне уже не разобраться: я даже не помню, кто мне зажег фонарь и почему он это сделал. Видимо, я буду стыдиться при этом воспоминании всю жизнь. Хотя, может синяк не при чем? Может это просто память. Ведь я помню вкус тушеной капусты в детском саду, я помню сладость компота в школьной столовой – почему-то этот сладкий вкус ни на что не похож, как и вкус тушеной капусты. Я их больше никогда не встречал, даже кажется, будто это память об умерших людях. Наверное, и с тем стыдом так же. Я помню, что когда-то умел это делать. Теперь просто помню, теперь, когда ни за что не бывает стыдно.

И если ты скажешь, дерево (хотя знаю - ты немо всю жизнь), что жизнь продолжается, то это значит, что обмануть я сумел даже тебя. Все верят, что я жив: даже бактерии, микробы и вирусы гриппа. Я хочу быть ими: они не слышат шагов смерти. И теперь я понял, почему говорят, что все, что не убивает, делает сильнее. Даже зима не наступает вмиг – для этого ей нужна целая осень. И сугробы снега не появляются вдруг – до этого с ним воюют, пускай даже один удушаемый струной зимы асфальт. И реки не покрываются холестериновой бляшкой льда за день – холод над этим работает долго, забирая в долг ноль на термометре у весны. Тем более смерть – после каждого шага делает перерыв. И однажды, раньше-позже, после очередного шага, ты понимаешь, что уже умер. А все остальные, даже бактерии, микробы и вирусы гриппа, думают, что ты стал сильнее, потому что по сравнению с ними ты умер, а значит по сравнению с тобой они стали бесконечно живее. А когда это небо времен года завершится последней зимой – окоченением, то все остальные будут вспоминать тебя лучше, чем ты был, даже если думали о тебе только плохо, когда ты был. Потому что тогда они будут помнить хоть что-то хорошее, даже если этого хорошего никогда у них не было. И тогда есть одно оправдание жизни – пусть кто-то еще, помимо меня, почувствует что-то хорошее, для этого действительно стоит родиться.

Я знаю, что из года в год первый снег тает.

Я вижу, что этот год стал выродком в этом смысле. Зима захватила сразу снегом всё и всех, даже одежда человечья стала вдруг сразу зимней.

И однажды, вслед миллиардам жизней, появится выродок в этом смысле. И первый снег не растает. И он увидит шаг смерти. И он узнает счастье.

Откуда я знаю, что это именно ты, дерево? Не знаю, я ведь абсолютно счастлив.

Ты же видишь дерево, что я жив: я могу говорить, даже думать, передвигаться. Я не вру тебе, дерево, можешь само убедиться. Так что не сомневайся. Я счастлив.