Русский самогон
Токмаков Владимир РУССКИЙ САМОГОН
(Фантазмы)
Невесту изнасиловали в день похорон. Она смеялась до слез - и тогда я заплакал тоже.
Она позвонила мне через пять минут, как потеряла девственность.
- Так тебе и надо сволочь, - сказала она и начала хохотать как безумная.
Я не стал вешать трубку - трубка повесилась сама.
Но я все равно продолжал ее любить. Любовь – это утопия. Сколько людей в ней утопилось.
…Я был так зол, что когда мы стали трахаться и я почувствовал, что она сейчас кончит, я быстро вытащил свой член и ушел в другую комнату.
- Иди пробздись, слышишь? – сказал я ей. – Давай, вставай и иди пробздись, точно тебе говорю, легче станет…
Она встала и, негодуя, пошла к двери.
- Я тебя за язык не тянула, - бросила она с презрением.
И тут я взбесился. Ударом в голову свалил ее на пол и стал тянуть ее за могучий и великий русский язык.
Однажды я попросил ее побрить мне лобок. Опасной бритвой. Мы были в страшной ссоре и это был рискованный поступок – она давно обещала отрезать мне яйца. Пену я завел сам. И бритву наточил тоже. Фрукты и вино. Мы улыбались, обнимались, целовались, медленно раздевались. Она, дрожа от возбуждения, взяла бритву, – я лег на софу, слегка раздвинув ноги.
Начиналась новая жизнь…
Следователь:
- Вы хотите сказать, что ваши сексуальные отношения носили извращенный характер?
Я:
- Все мы по краю своего горла ходим… И я, и вы… У вас есть машина? Тогда, садясь в нее, не забывайте проверять тормоза…
Следователь:
- Заткнись! Меня не интересуют твои вымыслы и домыслы! Рассказывай по существу, что было дальше!.. Итак, вы готовы сделать признание?
Я:
- Признание? О, господи, признание чего? Ведь это сделал не я... это он.
Следователь:
- Кто он?
Я (как можно серьезней выпаливаю):
- Мой двойник, сбежавший из зеркала.
Следователь (еле сдерживаясь и сжимая кулаки):
- Черт…
Я (с напором и упором юродивого) :
- Да, да! Я видел это – зеркало утром было пустым. Мое отражение сбежало, понимаете? А оно – моя полная противоположность, оно жестокое, злобное, циничное…
Следователь:
- Ну тогда я тоже сейчас стану жестоким, злобным и циничным… Еще раз повторяю: вы помните, что случилось в то утро?
Я (устало и обреченно, как голливудские преступники на допросе в полиции):
- Нет, офицер, я ничего не помню, поймите меня правильно, я ничего не помню…
…Утром я встал и закрыл простыней начавшее коченеть тело. Затем вышел из квартиры, ключ выбросил в мусоропровод, дошел до ближайшего телефонного автомата. Позвонил, мне ответили, я сказал - привет, и зашмыгал носом.
- Если ты долго живешь с одной женщиной, то рано или поздно тебе захочется ее убить, - сквозь треск и шум отвратительной связи сказал его голос. - А если нет, значит, ты ее никогда не любил.
Тогда-то я понял, что после смерти начинается самое интересное – свобода, граничащая с беспределом - чуждый чарам черный челн…
-…Как тебя зовут? – склонилось надо мной незнакомое лицо, - ты помнишь, как тебя зовут, парень?
Я закрываю глаза и чуть заметно качаю головой. Мое имя… Имя…
- Вспоминай, вспоминай, парень, как тебя зовут, - настаивает голос. – Кого ты помнишь? Где ты жил, откуда ты, парень? Откуда ты?! Ты помнишь хоть что-нибудь о себе, хоть что-нибудь? Как тебя зовут, имя, хотя бы, имя?!
…В детстве я любил читать «Мурзилку» сидя на унитазе. Прошло 25 лет. Думаете, что-нибудь изменилось? Я точно также сижу на унитазе, и листаю старые номера «Мурзилки».
Друзья богатели, работая в таинственных фирмах, которые занимались созданием корпоративных порталов, XML хранилищ, ситуационных центров, систем моделирования и управления политическими, социальными и экономическими процессами, и прочей хренью. Небоскребы, заполненные офисами, офисы, забитые этими белыми воротничками, говорящими на своем языке и владеющими тайными кнопками и рычагами: создатели виртуальной реальности и виртуальных ценностей, которые подчинили себе реальную жизнь. Несколько месяцев я работал в такой фирме, а потом напился в хлам и послал всех на фуй. Юродивый, видимо, подумали они и уволили, выплатив приличную компенсацию. На пропой души и тела.
Есть ли у меня своя жизнь? Кто я? Еще один человек, который всегда падает маслом вниз?
- А ты не боишься, что однажды твое «я» выйдет из-под контроля и натворит бед? – спрашивала она, когда мы сидели в кафе после моего увольнения и пропивали мое выходное пособие.
Тогда я не боялся, а потом было уже поздно, ибо выбор – это уже несвобода.
Я назвал свою теорию «теорией заскоков»: у каждого есть шанс «заскочить» в иную реальность, в параллельный мир, иное измерение. Что для этого нужно? Не бояться общественного мнения и последовательно разрушать в себе то, что мешает быть самим собой. Моим «заскоком» была любовь к ней, давно уже превратившаяся в безумство и навязчивую идею.
Когда я увидел ее, у меня захватило дух. Мой дух был захвачен. Она захватила мой дух - а потом и тело. «Почаще смотри в сторону, в которую не смотрит никто. То есть в мою», – написал я ей на своей визитке.
В понедельник утром ее изнасиловал скинхед. В подъезде, когда она шла на работу.
Больно не было, даже наоборот, ей понравилось. На работу она пришла вся такая загадочная.
- Что с вами, Ирочка? – удивлялись сослуживцы.
- Ничего, - задумчиво улыбалась она. – Весна, все распускается, и цветы, и нравы…
Ее контора - полное собрание дураков с прологом и эпилогом.
- А вот интересно, - говорит она и хихикает, - ветер в голове может быть попутным?
Золотая Рыбка и Верный Пес – вот, кто должен быть рядом. Любимая женщина и лучший друг. А у меня?..
- Дорогая, - говорю я ей, - ты моя самая дорогая.
Очень для меня дорогая. М-да, слишком дорогая. Но бывают ведь сезонные скидки, осенние распродажи, зимние благотворительные вечера...
В пятницу зимним вечером…
В пятницу зимним вечером все уходят из газеты пораньше. Здание пустеет, я один в кабинете и на этаже. Дверь открыта, мертвая тишина. Прислушиваюсь: не стучат ли ее каблучки, не шуршат ли ее колготки? Слышу – стучат, чую – шуршат…
Распустившаяся с распущенными волосами…Я раздевал ее, укладывал на свой письменный стол и говорил, что она моя любимая настольная книга. Потом мы перебирались на пол, и я говорил: а теперь ты – моя любимая напольная книга.
О, эти незаконнорожденные минуты счастья! Выблядки вечности, которые еще будут в будущем претендовать на особое к себе отношение.
Я мнил себя толковым словарем, а на самом деле давно уже был сборником бородатых анекдотов. Всю жизнь менял буковки на циферки, а циферки на денежки. Дерьмо на конфетки, мыло на шило, а шило в мешке ведь не утаишь. Юношеские мечты уходили хлопнув дверью. Я верил в судьбу, но продолжал ждать у моря погоды. Я ненавидел себя, а значит перемены были уже близки. А пока…
- У голого короля должна быть своя голая королева, - говорил я, хлопая ее по голому заду.
Не человек, а гранит: в том месте, где я брызнул спермой, должен был вырасти сад камней. Любитель женских прелестей и мужских гадостей.
Мальчики рождаются к войне, а девочки, стало быть, – к новой сексуальной революции.
- Красивые у тебя глаза, - сказал я. – Особенно в сочетании с бедрами.
- Бедра не мои, - ответила она.
- А чьи?!
- Мамины! - захохотала она.
Я прошептал, подожди, дай хоть презерватив надену. Она усмехнулась: не нужно, я стерильна, и никогда не залетаю. Это я потом узнал, что в студенческой общаге у нее была кликуха «Кончи-В-Меня». Это про нее сочинили прикол: «Вчера познакомилась с интересным мужчиной, поехали к нему домой, утром встала со страшного перехуя». Худющая – ни глазом, ни рукой не за что зацепиться. Но почему, почему, господи, именно я должен был влюбиться в эту конченную (кто только в нее не кончал!) стерву?!
Она вила из меня веревки, на одной из которых я рано или поздно, по логике событий, должен был повеситься. Она не любила кино или театр, кафе или рестораны. Она любила заниматься любовью. И не просто так, а чтобы с чавканьем – мясо в мясо.
- Здесь и сейчас? – спросил я.
- Сейчас, но не здесь, - ответила она.
В общем получается, что жену я себе нашел методом тыка.
Она везде носила с собой скрипку. Везде, хотя я точно знал, что она не умеет на ней играть. Тогда зачем она таскает скрипку с собой? Ищет того, кто на ней сыграет? То есть на ней, как на скрипке, и на скрипке, как на ней?
Перед нами лежала огромная лужа.
- Лужа – это труп дождя, - сказала она.
Вчера у меня был взрыв энергии, а сегодня на этом месте осталась фонящая радиацией воронка. Сижу в редакции, дурак-дураком, ковыряюсь в носу, пытаюсь сочинить информашку о «круглом столе» по вопросам местного самоуправления, а сам думаю о судьбах человечества. Ясно, что режим на Кубе скоро рухнет. Все выбросят на свалку. А в России все еще может повториться. Такая страна, такой народ. Тогда, глядишь, и я пригожусь, «литературный террорист», поэт-подрывник, враг режима, друг экстремистов всех мастей, затаившийся до поры до времени в этом провинциальном болоте. Вот только когда придет эта пора, и это время?
Немногие знают, что ожидает их в будущем. Но еще меньше тех, кто знает, что произошло с ними в прошлом. Когда-то я хотел так начать свой роман. Но жизнь меня опередила: она сократила мой роман до короткой повести.
Всем рано или поздно приходит в голову мысль: что я здесь делаю, и кто все эти люди, которые меня окружают? А также на что я трачу свою драгоценную, единственную жизнь? А вот дальнейшие поступки и отличают орла от крысы: один срывается с места на поиски чего-то большего, а другой навсегда остается в подвале питаться чужими отбросами.
Итак, однажды я пришел с работы, поужинал остатками своего скудного завтрака, заперся в своей комнате, достал из стола пистолет, бритву, веревку и пузырек с таблетками мышьяка. «Ну-с, с чего начнем?» - в задумчивости я почесал подбородок. Хватит, в конце-то концов, постоянно, как страус, прятать голову в асфальт...
Это как история с поэзией, она подтаскивает тебя к краю пропасти, и ты орешь:
- Там же пропасть!
А поэзия говорит:
- Нет, там – глубина.
Потом затаскивает тебя в горы. Ты орешь:
- Я задыхаюсь, здесь разряжен воздух, и нечем дышать!
Нет, говорит поэзия, это – высота.
- Я умираю! – кричишь ты.
- Ну и что? В поэзии все живут и умирают. Только глупость бессмертна.
Но, как вы поняли, я выбрал иной способ самоубийства. Более красивый и достойный. Я решил стать Богом. Мне ведь обещали пятнадцать минут славы? Слышите, железную поступь? Это я за ними иду.
«Культура продвигается вперед, только если совершаешь над ней насилие. Художники должны насиловать культуру…». Лев Толстой.
“Верю ли я в Бога? Да так, средне. Надеюсь”. Андрей Чекатило.
СПРАВКА:
Андрей Романович Чекатило (1936 г.р.). Родился в Сумской области, Украинской ССР. Национальность: украинец. Образование: филологический факультет Ростовского Государственного Университета. Профессия: школьный учитель. Партийность: Член КПСС до 1984 года. Женат, отец двоих детей. Был ярым агитатором КПСС, публично выступал за мораль. Количество жертв: 53 (официально). Клички: Лесополоса, «убийца века». Хобби: педофилия, каннибализм, изнасилование, мужеложство, садизм – отрезал соски, вырезал яички, сердца и матки, выкалывал глаза, наполнял пищевод и прямую кишку листвой и землей. В 1990 году расстрелян.
…Хорошо, хорошо, допустим, постмодернисты правы и литературы больше нет, но жизнь-то, жизнь-то осталась?!
Я автор неопубликованного поколенческого романа «Fuck you” и поэмы “Fuck me”, занимающих первые места в рейтингах популярности на многих интернет-сайтах. Последнее, что я сочинил в своей жизни, было знаменитое «Евангелие от Че». Я написал его в 1995 году, в 1998 выставил в Интернете на двух языках – русском и английском. Сейчас его авторство приписывают себе десятки, если не сотни людей во всем мире. Один момент: вы думаете, «Евангелие от Че» – это Евангелие от Че Гевары? Как бы не так! Вернее не только от Че Гевары. Мое «Евангелие от Че» - это Евангелие от Чекатило, и просто – Евангелие от Человека.
«Вначале была бомба, – писал я в «Евангелие от Че». – И бомба была у Бога, и бомба была Бог. Че взял в руки бомбу и стал Богом. Бог в руках Че - это бомба. Бомба в руках Че - это Бог. Многие бомбы, взрываясь, становятся Богом. Стань Че, - возьми в руки бомбу…». И т.д.
«…В-пятых, Лев Толстой писал книги. Их тоже пытались запретить и объявляли опасными. Писатель отвечал на это: «Искусство не вправе задавать себе вопрос, опасно ли оно. Когда был опубликован «Вертер», две тысячи молодых людей покончили с собой. Четыре евангелиста написали Новый Завет, и в результате погибли миллионы. Евангелие - атомная бомба. Бог - главный серийный убийца. Сколько людей погибло из-за учения Будды? Я не более опасен, чем Будда, Иисус Христос или Гете, потому что все опасно».
Следователь:
- Вы были знакомы с тем, кто присвоил себе псевдоним «Лев Толстой»?
Я:
- Да, и очень хорошо.
Следователь:
- Насколько хорошо?
Я:
- Он был моим духовным наставником, гуру, учителем жизни. А я был его эхом, ухом и хором одновременно.
Следователь:
- Это он посоветовал вам убить жену?
Я:
- Нет, мою жену никто не убивал.
(«Жена и другие предметы быта», было написано в милицейском протоколе.).
Следователь:
- То есть?
Я:
- Она всегда была мертвой…
(«Заглотив наживку – заглоти и девку», - говорит великий тувинский народ).
Следователь:
- Что вы этим хотите сказать? Что когда вы пришли домой, она уже была убита?
(«Женщины во мне не живут, - подумал я, - климат, видимо, не тот».)
Я:
- Не совсем…
Следователь:
- Подозреваемый, вы не можете объяснить это поконкретнее?
Я:
- Все люди рождаются и умирают, а некоторые не могут умереть, потому что они всю жизнь были мертвыми. А как мертвец может умереть?
Следователь:
- Вы, милейший, или дурака валяете, или действительно сумасшедшей. Вот сейчас я вас, батенька, отпизжу как следует, тогда и посмотрим, где у Льва Толстого сиськи растут!..
(«Сначала этому придурку изменил вкус, а потом жена», - с презрением думает следователь).
Я:
- Хорошо, буду откровенен: я действительно решил проделать в ней дырку, еще одну дырку…
Следователь:
- Зачем?
Я:
- Хотел заглянуть через эту дырку в иной мир, и увидеть ее настоящую…
Тут я запнулся, а затем продолжил, но уже скороговоркой, пытаясь высказать все, что у меня накопилось:
- Господин следователь! Она наказывала меня, ставила в пятый угол на горох колен, секла ремнем ремней, мазала лицо своим дерьмом, и я убегал от нее в поля и леса, моря и океаны, горы и равнины, и прятался там, с рыданиями в высокой траве и тихой воде. Однажды (о, господи!) она застала меня за разглядывание журнала «Космополитен», и тут же заставила снять обручальное кольцо и проглотить. Потом выблевать и опять проглотить. И так десять с половиной раз! Почему десять с половиной? Потому что кольцо так и осталось во мне, блуждает по космосу моего бедного тела, не найдя себе достойного пристанища. Я любил ее боялся и ненавидел! Она была роковой женщиной, а это значит, рано или поздно она попыталась бы меня убить. Я должен был играть на опережение… О моя жестокосердная, прекрасная своей холодной красотой, жена! Песнь песней, стон стонов, музыка музык! Пою тебя, как свою малую родину, на которую меня постоянно и неудержимо врет, то есть рвет, то есть то…
…в такие минуты она звонила ему и просила приехать. Он вставал, одевался, выходил на улицу и вдруг вспоминал, что она уже семь месяцев как умерла.
…Сергей Иванович нашел ее волос у себя в тарелке, когда ел окрошку. Он не спеша намотал ее черную длинную волосину на ложку, и только теперь совершенно ясно осознал, что не любит ее, и даже способен убить. Потому что никогда не любил ее, а любил только ее длинные черные волосы. Но отдельно от ее глупой головы.
- Обладание порождает во мне зверя, - чавкая, говорил он, - а любовь порождает во мне Бога. Секс по определению должен быть грязным, а любовь, она, блин, очищает.
Женщины любят писать помадой на зеркалах,
В их длинных ногах больше правды, чем в головах…
У птичек есть крылья, а у свиней брылья. И те, и другие гордятся своими крыльями и брыльями, как знаком качества. И это правильно: миру нужны и крылья, и брылья, и птицы, и свиньи. А как же! Жареную свинину любите? Любите и дерьмо за ними убирать.
К чему это я? Да к тому, что я себя отношу все-таки к породе свиней. Но с птичьими крыльями. Свинокрыл? Птицесвин? Свиноптиц? Легендарное животное, наряду с Единорогом и Флагоухим Пунктиром занесено в Красную книгу и все черные списки. Охраняется государством, разыскивается милицией. Рекомендуется не употреблять в пищу без водки.
Вот, говорят – материться плохо. А какать? Ведь вы какаете, господа эстеты?
Вот и я – поматерюсь, поматерюсь, и мне легче становится, будто душа покакала.
«Ну что я могу написать тебе, моя дорогая, о том городе, в котором сейчас живу? Город скучный, как паутина, и пустой, как барабан? Или пожелать тем, кто вырос из него, как из тесного костюма, поскорее менять портного? Город огнепоклонников,
огнестояльников и огнесидельников? Город, которого на самом деле нет и
никогда не было, потому что стоит отъехать от него за 100 км на поезде и ты
уже не можешь вспомнить, какой он, что в нем оригинального и интересного, выдающегося и отличительного? А был ли город? - с ужасом
думаешь ты, лихорадочно перебирая воспоминания. И - ничего, кроме общего
места – магазины, ДК, новостройки. Город ни то ни се - и не провинция, и не центр, и не захолустье, город, навсегда застрявший где-то "между". Хвалить навозную кучу лишь потому, что это твоя родина? Я может и подонок, но не червяк...»
-…Как тебя зовут? – склонилось надо мной незнакомое лицо, - ты помнишь, как тебя зовут, парень?
Я закрываю глаза и чуть заметно качаю головой. Мое имя… Имя…
- Вспоминай, вспоминай, парень, как тебя зовут, - настаивает голос. – Кого ты помнишь? Где ты жил, откуда ты, парень? Откуда ты?! Ты помнишь хоть что-нибудь о себе, хоть что-нибудь? Как тебя зовут, имя, хотя бы, имя?!
…Потом, если захочу, я расскажу вам обо всем. А пока я вам не доверяю, слишком мало вас знаю. Ей-богу, ангелы, дайте лучше закурить.
- Кто этот парень? – спрашивают многие.
- Не знаю, - искренне пожимает плечами директор нашего клуба.
- Но тогда откуда он взялся?
- Я нашел его на помойке.
И в этом он совершенно прав.
- Что ты умеешь делать? – спросил он меня, когда я пришел устраиваться на работу.
- Гнать телеги, - я усмехнулся, - без перерыва.
- О-кей, - хлопнул он меня по плечу. – Будешь нашим диджеем, если понравишься здешней безбашенной публике – приму тебя на постоянку.
Вот так я стал богом или, как теперь выражается молодежь – «культовой личностью». Хотя, если честно, в моем случае – ни культа, ни личности.
- Всем привет, я - диджей Скальпель, обещаю вам вскрытие мозгов по полной программе, а программа у меня – чумовая! Гасите свет – ПОГНА-А-А-ЛИ!!!
……………………………………………………………………………………………………
С тех пор так и пошло: днем на полставки я прозябал в городской «вечерке», а после шести вечера, три раза в неделю, надев очки в модной оправе, рыжий парик, приклеив козлиную бородку а-ля Гребенщиков, шел в клуб «Носки Гогена», где изображал из себя диджея-максималиста. Естественно никто не знал о моей двойной жизни. Одно только меня напрягало: тот, кто живет двойной жизнью, обычно умирает двойной смертью.
Наша справка: ночной клуб «Носки Гогена» – полный отстой, именно поэтому считается модным. Здесь тусуются те, кто выдает себя за богему, маргиналов и декадентов новой волны. Короче, богемная буржуазия, богатые сынки, родители которых в 1990-е стали миллионерами, растащив по своим фирмам народное добро. Победители, которых я люто ненавидел и желал им только одно – смерти пострашнее от рук таких же бандюганов-конкурентов.
Так почти год я успешно прятался от себя самого, пока не случилась эта неприятная история...
Хотите ее услышать? О-кей. Она короткая.
Я увидел их на танцполе. Попросил помощника последить за пультом, и пошел за ними.
- Я не могу покривить душой, понимаешь? – громко, чтобы перекричать музыку, сказала она.
- Ну тогда покриви телом! – ответил ей мой лучший друг.
И они пошли кривить. А я стоял и слушал, как они трахались в кабинке мужского туалета: моя любимая женщина и мой лучший друг. Они быстро кончили и, хихикая, опять ушли танцевать. А я все стоял в соседней кабинке и больше не знал, как жить дальше. В центре вселенной, боясь пошевелиться, в полном одиночестве, теперь уже – в полном одиночестве...
Следователь:
- Вы думаете, я поверю в эту мелодраматическую чушь? Хватит сочинять мыльную оперу, я еще раз вас спрашиваю, подозреваемый: где вы были в ночь с 13 на 14 августа?
Я:
- Мне нужен был постоянный доход… Сестренку-динамистку я сделал стритен герл… Я сломал ей нос однотомником Публия Овидия Назона… А потом зазвенел телефон… В темноте, в пустоте, на столе…И вот что я понял: у моей жизни нет темы, главной темы. Есть энергия и жизненные силы, есть желание и способности. Но темы нет, а потому все бессмысленно… Я искал зажигалку, а думал – смысл жизни…
Следователь:
- Не валяйте дурака, в этом театре нет зрителя… Итак, вы совершили одну колоссальную ошибку…
«…Я живу, чтобы сделать как можно больше ошибок, - писал я ей. – Ты найдешь меня по этим ошибкам, это мой путь, пройди его быстрее и, по возможности, без потерь. Твоя дорога начнется там, где я остановился…В поисках себя я нашел тебя, а в поисках тебя окончательно потерял себя. Ты - моя единственная зацепка за этот мир…» Да, эту чушь писал ей я. Ничего не поделаешь, в мутном рассудке черти водятся.
Я потерялся в пустых извилинах ее головного мозга: ни одного путеводителя, ни одного дельного проводника. Красота – великая сила, но почему, почему она такая безмозглая?!
- Я всю жизнь мечтала отсосать у космонавта, - сказала она как-то в одном ток-шоу, куда ее пригласили из-за смазливой внешности. – Правда-правда. Почему у космонавта? Ну, видимо, космонавт был для меня чем-то недосягаемым, короче, небожитель. Но чем я могла его удивить? И тогда я придумала минет. Да-да! Раньше это называлось – «брать за щеку», «отсосать», «висячку хряпнуть», «взять на клык» и т. д. Я совершила революцию в оральном сексе, - больше мы не сосем члены, мы делаем мужчинам минет. А потом, если не слышим слов благодарности, перерезаем этим козлам горло! В конце концов мы заставим мужское сообщество уважать нас и наш труд! Мы не какие-нибудь там секс-рабыни, отныне - мы свободные художницы секса!..
Подсознательная зависть женщин к пенису делает из них дур или толкает на дикие преступления. Этим же объясняется их мазохистская любовь-ненависть к своим любовникам-подонкам, извращенцам, которые бьют их почем попадя, - подумал я тогда, сидя у телевизора и вяло онанируя. Так оно и вышло. Не имей сто друзей, а имей сто подруг.
Когда мы познакомились, я был старше ее на 20 лет. Это был леденящий кровь леденцовый период в ее жизни. Она умела пользоваться косметикой со школы, в отличии от других сверстниц, которые осваивают возможности косметики только годам к тридцати, когда уже зазвенит первый звонок. 16-летняя мокрощелка, она измотала меня, доброго дяденьку, в хлам. Эта чертова кукла могла быть просто моей дочерью, а стала для меня всем. У нее к тому времени была уже жирная биография, страниц на девяносто.
- Ты меня пугаешь, - сказала она, - не мешай мне думать.
- Ты умеешь думать?! Это ты меня не пугай!
Лучше заткнись – и забудь обо всем,
Это такой стихотворный прием…
«Имеющий уши да не слушает радио, имеющий глаза, да не смотрит телевизор, имеющий разум да не читает газет, - писал я в «Евангелии от Че». – Благославляю вас на видеопиратство; стань бессмертным - придумай свой способ не платить налоги; сопротивляйся глобализации – я оставлю тебе место на небесах…»
Бог, пойманный на слове, становится поэзией.
А Дьявол, пойманный на слове, становится прозой. Грешной прозой.
…Я превратился в комара, кровопийцу, который сел на руку Бога и сосет Его кровь. Бог это видит и чувствует, но сам меня прихлопнуть не решается – принципы не позволяют. И тогда он звонит Дьяволу и просит о маленьком одолжении – избавить Его Божественное Величие от несносного и надоедливого кровопийцы. Дьявол соглашается (потому что потом тоже попросит у Бога о маленьком одолжении)…
Оставить бы тако-о-ой след на земле (где-нибудь в самом ее центре), чтобы уж никогда травой не зарос.
«Лучше пить пиво и водку, когда хочешь, чем копить деньги на машину, - писал я в «Евангелии от Че». – Лучше курить сколько хочешь и что хочешь, чем заниматься спортом только потому, что это модно. Лучше каждый день дрочить на новую модель в журнале, чем слушать нытье ставшей тебе ненавистной жены. Лучше собирать пустые бутылки по помойкам, чем каждый день лизать зад начальству…»
В общем не надо забывать, что кроме двух сторон одной медали есть еще четыре стороны света, пятый угол, шестое чувство, седьмое чудо света – то есть мой главный редактор.
- Ты сделал то, что обещал? – спросил он меня.
- Нет.
- Почему?
- Да все руки не доходят.
- А ты не пробовал ногами дойти?
А через минуту уже орал на весь кабинет:
- Не сри, не сри в то корыто, из которого может быть, жрать придется! И помни, что настоящий журналист должен любить три вещи: сочных женщин, сочное мясо и сочное слово! И никаких мне больше, блин, зарисовок с выставки!..
«Мой принцип в журналистике, - говорил он, - берешь чужое, несешь как свое!..»
И вот по заданию редакции я поехал в деревню. «Мне нужен для этого дела романтик и циник одновременно, то есть ты», - сказал мне главный редактор. Задание было такое: узнать рецепт уникальной самогонки, которую делал один здешний старик. Вводя в курс дела, редактор поведал мне, что французские и американские эксперты, которым в шутку привезли и дали попробовать этот народный продукт на какой-то международной алкогольной выставке, пришли в неописуемый восторг и вроде как захотели купить у деда патент на ее изготовление. Рецептуру дед держал в тайне и грозился унести с собой в могилу, если колхоз не поможет ему с ремонтом дома. Колхоз помогать не торопился, дед стал готовиться к смерти, и меня отправили к этому чертовому дедушке выведывать, пока не поздно, его секреты.
Я хоть и отнесся скептически к этим россказням, но взял командировку на недельку, надеясь вернуться в город в следующие выходные. Скажу честно, у меня был к этому делу свой интерес, но если ты знаешь о чем говорить, то лучше помолчи, пусть говорят те, кому молчать не о чем.
Следователь (сняв очки и устало массируя переносицу):
- Хорошо, буду с вами откровенен, мне нечего вам предъявить, мы не нашли на месте преступления ваших отпечатков пальцев, мы вообще не нашли никаких человеческих отпечатков пальцев…
Я (театрально всплеснув руками, затем закрыв ладонью рот):
- Преступление совершили не-люди, сверхчеловеки?!
Следователь (вздохнув и поморщившись):
- Прекратите клоунаду, вы кого-нибудь подозреваете?
Я (секунду подумав):
- Вас.
…Весь день шел дождь, я промочил ноги, и мне срочно нужно было промочить горло.
Местную библиотекаршу звали Роза. Когда она напивалась и становилась похотливой, все говорили: вот Роза распустилась и пахнет. В юности она была худенькая как струна, а сейчас стала фигуристая как виолончель.
Я прятался от нее в платяном шкафу в убогом номере единственной здешней гостиницы, больше похожей на сарай. Но она знала, где меня искать. Роза умела пролить свет на белые пятки истории. И я пригляделся. Подумаешь, ноги волосатые и усы под носом. В общем-то, хорошие женские формы, которые стоит хотя бы раз до верху залить своим внутренним мужским содержанием.
Я смирился.
- Приходи завтра в гости, - сказал я ей, встретив на улице. – На худой конец, чаю попьем.
- А на толстый конец можно прийти попить чаю? – с нетерпением в голосе уточнила Роза, и я, не зная броду, утонул в ней, как рыба в собственном молоке.
В той гостинице жил только я и тараканы. Тараканы были сказочными: нанюхавшись китайского дихлофоса, по ночам горланили матерные частушки:
Обливалася слезами
Когда делала минет,
Потому что на сегодня
Это весь ее обед!..
Услышав такое, я краснел и уходил спать в платяной шкаф: изнутри он был обит звуконепроницаемым материалом, на ощупь до ужаса напоминающий человеческую кожу. Я старался не думать об этом. По дороге сюда я узнал, что эта деревня полна вампиров и оборотней, но отступать мне было некуда: велика Россия да только стало мне в ней тесно. Того и гляди, кто-нибудь наступит на горло моей лебединой песне…
- …Давно я не держал в руках женских коленных чашечек! – воскликнул я, гладя ее по стройной волосатой ноге. Роза игриво хихикнула:
- А вы, похоже, хорошо разбираетесь в женщинах.
- Конечно, потому что я их постоянно разбираю и собираю, разбираю и собираю, - мрачно пошутил я, расстегивая ширинку.
Я с отвращением смотрел на ее огромные, дряблые и бесформенные груди, и изводил своим остроумием.
- Когда у тебя день рожденья? – спрашивала она.
- У меня нет дня рожденья.
- Наверно, это грустно?
- Почему, ведь дня смерти у меня тоже пока нет, - кривил я рот в усмешке.
Мужчина должен быть легким на подъем, а женщина – на отбой.
Или по другому: у мужчины всегда мало времени, но много пространства, у женщины – много времени, но мало пространства. Точка, где они сходятся, называется любовь.
- Выбирайте, - сказал я директору местного Дома культуры. – Или пьяный поэт читает трезвые стихи, или трезвый поэт читает пьяные стихи.
- А нельзя – трезвый поэт читает трезвые стихи? – робко спросил директор.
- Торг здесь неуместен, - отрезал я, и вечер поэзии состоялся на моих условиях.
Зал был пуст. Я читал стихи, глядя на волосатые ноги Розы, одиноко сидевшей в первом ряду. А потом, в номере гостиницы, набрался самогонкой под завязку, связал ее бельевой веревкой, и побрил-таки ее всю – сверху донизу.
Лысая библиотекарша Роза. Силы небесные, страх господень.
В ту ночь мне снилось, что я был кинотеатром, потом консервной банкой и, наконец, последней пулей, летящей неведомо куда без всякой цели...
Что остается, если дождь уже прошел?
Пустые, как мои карманы, лужи.
- Чем занимаешься? – позвонила Роза мне наутро.
- Развожу племенных тараканов, 50 баксов – штука.
- Ну-ну…
Мы прожили с Розой целый месяц как у Антихриста за пазухой, то есть душа в душу, а иногда - тело в тело. А потом в деревню на двух джипах приехали бандиты, - до них тоже дошла информация об уникальной самогонке, и они решили любой ценой выбить из деда секрет ее изготовления. Да только опоздали: накануне в деревне произошел несчастный случай…
Дед умирал один, в своей лачуге, наотрез отказавшись раскрывать тайну своей знаменитой самогонки. Вши ползали по его подушке, от постели воняло нечистотами. Я зажал нос, раскрыл блокнот и просто спросил:
- Номер.
Он разлепил глаза, хмыкнул и хотел было послать меня куда подальше, но я быстро достал из кармана и показал ту удивительную вещь, которая для любого верующего была священна. А дед, хоть и был греховодником, но истово верил и в ад и в Царствие Небесное. А без этой вещички ему путешествовать по загробному миру будет ой как нелегко.
- Настоящая? – усомнился было он.
Я дал ему подержать.
Дед взял это трясущимися руками, прижал к груди и заплакал. Потом положил в рот, разжевал и опять зарыдал, но уже с нечеловеческой силой.
Перед поездкой в деревню через редактора я узнал от одного гэбиста-пенсионера, что в Великую Отечественную войну дедушка служил у генерала Власова, затем в составе диверсионной группы был заброшен в тыл советских войск. В 1950-х его все-таки вычислили, но так как он изъявил желание сотрудничества, оставили на свободе, сделав двойным агентом.
А в диверсионном лагере СС над ними проводили опыты, пытаясь с помощью двух-трех уколов сотворить из них сверхчеловеков. С тех пор дедушка не мог жить без свежей человеческой крови, ее-то (а также адреналиновую сыворотку) он и добавлял в самогонку, чтобы хотя бы на время заглушать свои вампирские желания.
Чушь скажете? Согласен. На самом деле ничего этого не было. Все было гораздо банальнее: в конце 1950-х дедушка (тогда еще 30-летний молодой человек) проходил свидетелем на первом в Советском Союзе масштабном процессе против гомосексуалистов (статья УК РФ «Мужеложство»). Ему пришлось изображать из себя невинную жертву. (Ха, был невинным, а стал винным, то есть самогонным). Вот такая история. Застучал товарищей, потом уехал в деревню, стал пописывать идейно-сатирические статейки в журналы «Коммунист» и «Крокодил», и в это же время под псевдонимом «Лев Толстой» он наводняет самиздат радикальными филосовско-публицистическими текстами, которые активно печатаются и издаются отдельными сборниками на Западе. С началом перестройки он не раскрывает свой псевдоним и продолжает работать в самиздате. Постепенно его образ становится легендарным, авторитет незыблемым для тысяч думающих людей. Я был в их числе. В его пастве. В его виртуальной свите. Зачем он решил рассекретиться несколько лет назад и выйти на прямую на меня - я не знаю. Наверно предчувствовал смерть, может, видел во мне продолжателя его дела.
В общем, не человек, а библиотека приключений.
Я знал все это с самого начала. Просто у меня была своя игра, а у нашего редактора своя. Теперь вы поняли, что на самом деле называлось на нашем языке «само-гоном»? Его творчество было «само-гоном», все остальное придумано для отвода глаз. И теперь мне нужен был код, номер счета, те самые циферки, которые я мог бы поменять на буковки, а затем, на денежки.
- Номер, - повторил я.
- «Барабанные палочки», «очко», «туда-сюда», «дедушка», «бочка»…
- Золотая? – уточнил я.
- С дерьмом, - дед закашлялся, сплюнул мокроту в подушку. – А теперь пошел вон…
- Спасибо, - сказал я, вышел в маленькие сенцы, где случайно запнулся о канистру с керосином, которая была почему-то открыта. К несчастью, в этот момент я прикуривал и нечаянно бросил на пол зажженную спичку.
Тогда, в 1945-м, он попросил все сделать именно так.
Стрекотали кузнечики и летали стрекозы: это личная охрана лета. Пока они здесь, с летом ничего не случится. Как же я буду с этим прощаться? Я уйду, а это все останется?
- Чего ты больше всего хочешь? – спросил я Розу, когда мы лежали на сеновале в центре вселенной, недалеко от продторга.
- Заблудиться в облаках и навсегда потерять свою память.
Позже я узнал, что ей это удалось.
«Выключи телевизор, включи свои мозги! – писал я в «Евангелии от Че». – Терпение и труд всех перетрут. Религия – опиум для народа, масскульт – героин для человечества. Че Гевара говорил: «Тем, кто слушает попсу, я за шиворот нассу!..»
- Бери лопаты, - сказала Роза, разбудив меня среди ночи. – Едем на кладбище.
- А что там? – ужаснулся я. – Труп?!
- Дурак, - обиделась она. – Пошли, узнаешь.
Следователь (ходит по кабинету, заложив руки за спину):
- У меня нет выбора, вы знаете об этом? Что мне остается? Организовать вам в камере красивое самоубийство?
Я (возмущенно):
- Это же произвол!..
Следователь:
- А кому сейчас, сволочь, легко?
…Я стоял и мочился на солнце.
Солнце было в зените и отражалось в июльской луже. Оно меня слепило; я жмурился и мочился на его отражение.
- Поехали, - докурив, главный бросил окурок. – Перед смертью не нассышься…
Они затолкали меня в джип, и машина рванула с места в карьер.
- Не, ну ты кто вообще, по жизни? - спросил он, когда мы уже подъезжали к кладбищу.
- Поэт, - ответил я.
- Не, ну каждый из нас мог бы стать поэтом, - хмыкнул главный, повернувшись ко мне. – Но куда девать крылья, когда садишься, например, в «мерседес», а?
И они заржали.
- Значит, живешь на птичьих правах и заячьих губах? – просмеявшись, продолжал допрос главный. – А знаешь, какими последними словами были слова Пушкина? «Господи, я кажется обосрался…»
Они вновь заржали.
Здоровья вам и Царствия Небесного, Александр Сергеевич!..
«…Пора покончить с политическими революциями и перейти к поэтическим ре-эволюциям. Как образовалась сеть террористов, так должны создать свою сеть и поэты. Дух поэзии - единственное, что может спасти сейчас мир…» Лев Толстой.
Старый власовец именно Розе (которая была его соседкой) завещал зарыть рецепт и пятилитровую бутыль самогонки на кладбище, в своей могиле.
- Здесь, – показываю я пальцем.
Они роют яму. Когда вырыто уже метра три в глубину, по моей нагло улыбающейся физиономии они понимают, что я их обманул. Их лица искажаются бешенством. Я как истинный джентельмен: обещал, но не сделал, сделал, но не обещал.
«Партизаны и поэты не сдаются!..» - успеваю крикнуть я. Затем хлопок, яркая вспышка, потом тьма и тишина.
Мертвая тишина. Эх, не нужно им было резать курицу с золотыми яйцами!
Что я успел подумать?
Один в поле не воин, тем более, если это поле - минное.
Хорошая жизнь наступит, сказал как-то журналист Микуров, наступит, раздавит и пойдет дальше.
- …Как тебя зовут? – склонилось надо мной незнакомое лицо, - ты помнишь, как тебя зовут, парень?
Я закрываю глаза и чуть заметно качаю головой. Мое имя… Имя…
- Вспоминай, вспоминай, парень, как тебя зовут, - настаивает голос. – Кого ты помнишь? Где ты жил, откуда ты, парень? Откуда ты?! Ты помнишь хоть что-нибудь о себе, хоть что-нибудь? Как тебя зовут, имя, хотя бы, имя?!
«Пиво небесное, только для мертвых».
Меня зовут Бэтмен, доктор… Оставьте меня в покое, у меня невыносимо болит левая рука, левая нога, и левая голова.
«Если на вас нападают бандиты, что вы делаете? Защищаетесь. Если на вас нападает государство, что вы делаете? - писал я в «Евангелии от Че». – Хлеб пахнет хлебом, яблоко пахнет яблоком, революция пахнет кровью. Революция как женщина: победителю она отдается, проигравшего утешает, предателя презирает. Убей предателя, спаси революцию!..»
…Седьмое небо, кучевые облака, полдень.
Господь-Бог:
- Ваша версия случившегося?
Я:
- Господин следователь! Тьфу ты, господи, господин Бог! Кроме этих, в общем-то, безобидных пассажей в духе юношеского максимализма в «Евангелие от Че», в качестве приложения, были еще и страницы в духе старческого минимализма: девяносто шесть способов кустарного изготовления авиабомб из подручных материалов, советы для юных подрывников, а также как строить баррикады в центре Москвы, список российских олигархов с их адресами и телефонами, номерами машин и банковских счетов, всемирная история покушений на президентов и премьер-министров, и многое другое. ФСБ и прокуратура заинтересовалась авторством, кто-то меня сдал и я попал в список девяти наиболее вероятных создателей этого запрещенного труда. Круг сужался, я не выдержал – и ударился в бега, уехав из столицы в свой родной провинциальный городишко, затерянный на берегах Оби. Они нашли меня и здесь. Сами светиться не стали, а сделали всю грязную работу руками бандюганов, сочинив нелепую историю о легендарном местном самогоне и международных интригах за обладание рецептурой его изготовления.
(Впрочем, вру. Самогон действительно был. Настоящий русский самогон, за который и умереть не страшно).
Господь-Бог:
- Чушь, ничего этого не было, ты все выдумал, версия отклоняется, вторая попытка.
Я (затравленно):
- Из любви… из любви к искусству?
Господь-Бог:
- Нет! Третья попытка, она же последняя…
Я (совсем растерявшись, шмыгая носом):
- Господи, я и сам понимаю, что все это чушь… Есть у меня время подумать?
Господь-Бог:
- Времени у тебя теперь целая вечность.
«Вчера уже было, - писал я в «Евангелии от Че». – Завтра не наступит никогда. Живи настоящим!..»
- …Здра-а-авствуйте, - я оглянулся на ласковый голосок. Какая-то старушка высунулась из квартиры напротив. – Давненько вас не видно было! Опять у брата в Москве гостили?
- Угу, - буркнул я неопределенно, пытаясь открыть ключом дверь. Замок не поддавался, но я на него надавил, провернул ключом его железные кишки, и у меня получилось. Однако прежде чем просочиться в квартиру я все же не удержался и, изобразив на лице добродушную улыбку, просипел:
- А когда мы последний раз с вами виделись-то, а, бабушка?
- Вот это да! Бабушка! Да я ж тебе в отцы гожусь, милок! – засмеялась она. – Ишь ты, ба-а-бушка!
Я опешил, запунцовел, и превратился в пылающий куст.
- Да уж лет пятнадцать точно не встречались, дорогой ты мой человек! – с обидой в голосе сказала старушка и громко захлопнула дверь.
Дом рухнул как картонный.
Осенний дождь смывает нарисованных мелом на асфальте человечков. Кончилось лето. Дети наигрались и разошлись по домам. Мы – нарисованные мелом человечки. Нами тоже наиграются - и смоют. Боги - они как дети.
«Многие простые смертные мечтают о непростой смерти, - писал я в «Евангелии от Че». – Если вы погибли по геройски, я вам обещаю, на третий день ваша могила будет пуста. Не один неизвестный солдат не останется неизвестным, потому что в самом конце света будет остановка…».
Мои многочисленные женщины по-настоящему горячо любили меня, потому что я никогда не был у них первым.
- Ты разве не знаешь, что у безумцев есть свой бог? – насмешливо и развязно спросила она меня в ночь перед казнью. Обритый налысо, я сидел на цементном полу, прикованный железной цепью к стене.
- Кто же он?
- Ты.
Она затянулась сигареткой с ментолом и растворилась в табачном дыме.
- Ага, конечно, - разозлился я, - Отец, Сын и Дух Святой – три сапога пара! Гайка ты, с коричневой резьбой! – заорал я ей во след, то есть в небесную пустоту.
Некоторые любят сидеть в театре в первых рядах, чтобы видеть пот на лбу у актеров. А следователь еще пытал меня, кто убил мою жену. Не поминай лихом, не становись прахом, а стань для меня пухом… Я буду любить ее пока не умру, а когда умру – буду любить дальше.
Может этот мир потому такой хреновый, что его Господь-Бог за шесть дней сварганил?
Всем людям в жизни дается три шанса: первый шанс от Бога, второй от дьявола, за третий отвечаешь ты сам. Надеюсь, вы уже поняли, кто был моим Иудой в юбке, кто продал свою тайну первой ночи за право ездить каждый год в Сочи? Нет? Да? Затрудняетесь ответить? Тогда ищите женщину! А я свою уже нашел: распустившуюся, с распущенными волосами… и ржавой косой наперевес.
…и запишите, на всякий случай, код русского самогона: «барабанные палочки», «очко», «туда-сюда», «дедушка», «бочка золотая»… После изготовления – дайте отстояться словом. Пить залпом (и смотрите, не промахнитесь!).
Салют!..
Чем пахнет в аду, господи? Дерьмом, скажете вы. И не ошибетесь. Но чьим? Вот тут вы в замешательстве. А я отвечу…
За все отвечу...
«Невесту изнасиловали в день похорон, - писал я в «Евангелии от Че». - Она смеялась до слез, и тогда я заплакал тоже…»
