Ключи от поля (подборка стихов)

СВЕРЧОК

...Усталые и запыленные,

мы шли по степи целый день,

так и не встретив на пути

человеческого жилья.

Наконец, решили расположиться

на ночлег под открытым небом,

благо, что погода вот уже месяц

стояла хорошая.

Постепенно все заснули,

а я сидел у костра, под этими

низкими, огромными звездами,-

такими низкими и такими огромными,

что можно было прикуривать о них

сигареты,-

все сидел и думал

о мужестве маленького степного

сверчка, который каждую ночь

совершенно один, затерянный

в этой бескрайней степи,

уверенно играет свою спокойную,

вечную и мудрую музыку,

хотя наверняка знает,

что здесь на многие километры вокруг

нет никого, кто бы ее услышал

и по достоинству оценил.

Но это его родина.

НА НОВОМИХАЙЛОВСКОМ

1.

В период кризиса и упадка

Я поехал на кладбище

поправить на могиле матери оградку.

Мне никто больше не звонил, не звал в гости,

И я решил провести выходной

На материнском погосте.

Я встретил там странного человека,

Да не человек он был,

а обрубок, калека.

Он катился на самодельной коляске

с улыбкой до ушей,

Он был специалист по «палёнке»

Собиратель блох и вшей.

Он подъехал ко мне вплотную

И протянул пластиковый стаканчик: «Пей до дна…»

Я не сказал ему – к чёрту! «Иди ты на…»

Я посмотрел на серое небо,

Зачерпнул с могилы горсть земли,

Выпил, занюхал землицей и подумал:

«Господи, почему мы хотели, но ничего не смогли?!»

А калека взял у меня пластиковый стаканчик

И указал на горизонт:

«Пошли, если хочешь, там теперь истина

И тёплый фронт…»

Я стал на колени вровень с его высотой,

И захлебнулся от ужаса, увидев

Какой наш мир маленький, а его – большой!..

…Я поправил оградку, разгрёб мусор

Опять посмотрел на небеса –

Там по облакам катился весёлый калека,

А по моим щекам текла божья роса…

2.

На кладбище, где мертвым места мало,

Он протянул стакан и чебурек:

«Двадцатый век Россия проиграла,

и проиграет двадцать первый век…

Уходят лучшие, и мы их не забудем,

Учителя, товарищи, друзья…

Такие разные и значимые люди…

Твоя семья – моя теперь семья…»

Там где тоска и ночь полуокраин,

Собачий лай и пьяный женский ор,

Лежал в снегу тот самый Ванька-каин,

Ментом убитый выстрелом в упор…

Мы хоронили нашего героя,

Он был героем, этот человек…

Двадцатый проиграли мы, не скрою.

Но выиграем двадцать первый век!..

3.

Бабушка, милая бабушка,

Всю жизнь

Что-то засаливала в банках,

Закатывала под железную крышку,

Для детей, для внуков, для правнуков,

Пока ее саму

Не закатали в банку, деревянную,

И в землю,

На вечное хранение…

* * *

1

В тишине, на сцене, в виде муляжа,

лежу, поджав колени, в кармане – анаша, -

пиджак актерский старый, дырявые штаны,

у края биографии и посреди страны, - 

несыгранные роли летают надо мной,

и тут я главный самый, и там – почти герой!

Здесь, в фимиаме, дыме, пожаре и огне,

скачу на самом лучшем, на шахматном коне!

Смеюсь и тут же плачу, и снова – хохочу…

Мне море – по колено, и небо -  по плечу!..

2

Цветы на сцене, в зале кричат мне: «Браво! Бис!..»

Я – Гамлет, я – Ромео, я – Дон-Жуан, Парис!..

И что мне – эта водка, и что мне – конопля?!

Я - в пьесе, я - в газетах, я снова у руля!..

Нет больше комнатушки, где я живу один:

Теперь я Марко Поло, теперь я Лоэнгрин!..

Скрипят на сцене доски, качается театр, -

Мир к финишу подходит –  я выхожу на старт!..

Комедия и драма, трагедия и фарс, -

Я больше не массовка, не театральный фарш!..

3

В разгар великой драмы и пьесы на крови,

не жди аплодисментов, и зрительской любви,

Ты – алкогольный гений, ты – спившийся талант…  

Ты в смокинге, цилиндре, на шее – алый бант;

Звонок звенит – на сцену, второй – дерзай, артист!..

А третий, он последний – выносят гроб «на бис»…

К МУЗАМ

                               М. Гундарину

Смерть огромным богомолом

шла по лезвию ножа,

кровью мыли протоколы

с того света сторожа.

Солнце встало над страною,

день, звеня, ушел в зенит:

с непросохшей головою

с пляжа Леты брел пиит.

На обочине дороги

состоялась встреча их:

богомол читал эклоги,

а поэт свой акростих.

Неразбавленное пиво

молчаливый пил народ.

А поэт глядел лениво

в постаревший небосвод.

...Духовой оркестр играет -

духи в дудки дуют. Вот

остановка "Кольцевая",

ключник курит у ворот.

Саквояж, очки, рубашка.

Все забрал? Пальто, пиджак,

с коньяком седая фляжка,

ключнику за вход пятак.

Богомол сидит в кармане

у поэта... Пять минут

им осталось жить в стакане,

если музы не спасут.

* * *

Друзья уходят, оставляя после себя воронку,

Фонящую воронку, как после большого взрыва.

…Стоишь на сцене, в окружении юных подонков,

Одинокий старик на грани нервного срыва.

Кто-то после смерти обращается в прах, а кто-то в порох,

Тот, кто хотел быть всем – всем и будет,

Но для этого надо поднять бунт на корабле, а не наводить тихий шорох,

Гласная буква, не ставшая согласной цифрой, уже не подсудна.

Много нас было на примете, еще больше на мушке,

Много мы запланировали, да ничего не успели,

Сняли с нас культурный слой, когда снимали стружку,

Надо было кричать во весь голос, а мы шептали еле-еле.

Говорят, чтобы остаться на месте, нужно быстро бежать.

Мудрее отшельником просидеть всю жизнь на берегу речки.

Рояль в шкафу, скелеты в кустах,  нас – миллионы, нас – рать!

Друзья уходят в ночь, я не закрываю дверь, говорю – до встречи…

Хорошего человека должно быть мало, а плохого – вообще не быть.

Друзья мои! Любовь не проходит, даже если мы проходим мимо!

О чем молчал здесь, там буду с вами без умолку говорить,

Обо всем прекрасном, что на человечий язык непереводимо….

* * *

                                                С. С. С.

Люблю читать зачеркнутые строчки,

они - несостоявшиеся жизни,

их зачеркнули, но они ведь были,

пусть кто-то - автор, писарь, пекарь, токарь,

решил по новой их переписать.

Вот я, к примеру, тоже может строчка,

уже зачеркнутая кем-то, как ошибка,

а я живу, не зная, что зачеркнут...

Я думаю, что в будущем, возможно,

появится какой-нибудь пытливый

(а в прошлом тоже - токарь или пекарь)

начнет листать, зевая (нужно делать

работу, он доцент и все такое,

а тут жара, и пиво, девки, лето)

заглянет в черновик бессмертной драмы

великого творца (который свыше)

и там среди бесчисленных помарок,

невнятных вставок, вклеек и ремарок,

уставится в зачеркнутую строчку

(скажи, ведь неплохой был вариант?),

и сбившись с ритма, шевеля губами,

забудет о бессмертной драме, пьесе,

за буквой буква, слово тянет слово,

он будет пробираться в полном мраке

чернильной ночи, где одни лишь кляксы,

ухватит смысл, неясный даже Богу,

и расшифрует может быть меня.

КАНИКУЛЫ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

День умер на бульваре и истлел.

Лежит его скелет, белея белой ночью.

И это – Петербург, я утром прилетел,

вокруг густой туман и видимость не очень.

Здесь люди, как и я,  - двуногие, но все же

в них светится звезда совсем иных широт.

А в полночь, говорят, Петр отпускает вожжи,

и лошадь не спеша поить к Неве ведет.

Нева совсем черна, блестит в коня, как ножик,

но, не пугаясь, конь пьет медной глоткой ночь.

Я вспоминаю, что в провинции ведь тоже

смотрел, как кони пьют. Как этот же, точь-в-точь!

Да, я люблю тебя, хоть ты мне и не ровня.

Ты -город, я – народ, ты – в вечность, я – в продмаг.

Когда еще найдешь в своих карманах строфы

вот эти, и пожмешь плечами: «Вроде, так...»

Ты знаешь, я ведь слаб по части женской ласки,

но девушек твоих я обижать не стал.

Хоть у тебя они умеют строить глазки

и тут же увезут на дискотечный бал!

Я видел, по ночам в трамваях ездит Ленин.

С завязанной щекой и в кепке – как живой!

Он на меня глядел прищурившись: «Изменник!»

Я вышел не простясь. Он кинулся за мной.

Раз увязался – пусть. Он больше не ругался,

 и тут я разглядел – он в кедах, без носок.

(...а Петербург, смеясь, на цыпочках поднялся

и шел за нами вслед неслышно, сколько мог.)

Да ладно, не таись, раз я смешон – так смейся!

Я от Сибири всей вез для тебя привет.

Мне до тебя лететь в ракете целый месяц,

чтоб здесь, за три часа, прожить сто тысяч лет!

Ну вот  и все... Прощай... Когда еще на праздник

приеду я к тебе, по Невскому пройтись.

...Луна взошла, плывет Невой, как желтый тазик -

женатые мосты вдруг тут же развелись.

Прощай и ты, герр Петр, и памятником честно

работай и коня поить не забывай.

Не нужно провожать... Я с Лениным... Нет места...

Ты лучше город свой опять не прозевай!

* * *

Когда меня совсем не будет,

Я буду где-нибудь не здесь

Со злыми ангелами студень

Из одного корыта есть.

И поперхнувшись костью старой

Закашляюсь до слез. А Бог

Дыхнет над миром перегаром,

И выпнет душу за порог.

* * *

Огонь горит, как будто не огонь,

как будто кто-то протянул ладонь.

И хочется пожать мне эту руку,

как старому испытанному другу,

но пальцы обожгло мне... Стариком

я не забуду, как дружить с огнем;

виднее пламя в темноте ночной -

а завтра чудо станет лишь золой;

закон огня - закон и для людей,

чем выше пламя - тем сгорит скорей...

...Я спички взял, я ворох взял стихов -

и пламя в пламени взвилось до облаков!

Пусть мой безумный, жертвенный костер

ворвется в небо, выйдет на простор!

Стихи любимые! Гореть вам до зари...

А там - как вывезет... Гори, огонь, гори!

Язык огня древнее наших лет.

Я повторяю пламени вослед:

"Огонь горит, как будто не огонь,

как будто кто-то протянул ладонь..."

* * *

1.

…И воды набравши в рот

Спит река наоборот,

Спит неправильно гора –

Потому что в ней нора,

И неправильная птица

Спит во мне… А мне – не спится…

2.

Остановка Покровский Собор…

Все религии – просто вздор,

Дальше идет – остановка Конечная…

Жизнь моя – простая и вечная,

Не проехать бы, не промахнуться…

Кольцевая – чтоб снова вернуться,

Но уже с другой стороны, -

Где ни Бога, ни этой страны…

3.

Каждый знает себе цену, –

Тигр выходит на арену,

Осень дышит нам в затылок,

Осень – ночь пустых бутылок,

Глупых, мелочных обид…

Я не сплю, и Бог – не спит…

 ПРЕДАННАЯ ДРУЖБА

...Не заперта дверь. Я вошел к нему.

Туго жилось тебе здесь одному?

"Всему свое время, всему свой срок..."

Десять в записке прощальных строк.

В первых строках: "...Можно чувство спасти

только расставшись. Пепел в горсти -

все, что возьму я в дорогу с собой.

Ложь ведь страшнее, чем вечный покой..."

Далее что-то размыло слова:

"...помнит не сердце, а голова;

если ты любишь, то будь готов

к выбору: все - или только любовь.

Ты выбрал всех. Я тебя не виню:

порознь пойдем мы с тобой ко дну.

Только предательство дружбы мужской -

это не ревность, не женский вой.

Это - молчание. Даже Там

я не отвечу твоим словам."

В конце дописал: "Жизнь лишь план черновой.

Ты сделал выбор. Я сделал свой.

Будь осторожен и помни одно:

дверь заколочена. Но есть окно..."

Эту записку никто не читал.

В ванной, на стенах, кафель был ал,

тут же валялась бритва. А он -

стал, как раскисший в луже картон.

Эту записку не видел никто.

Я ее спрятал быстро в пальто,

вызвал милицию - и был таков:

не нужно им знать, что такое любовь.

Вышел на улицу. Пасмурно, смог.

...Дома, на кухне, записку ту сжег.

Горсточка пепла. Косяк с травой.

Все, что осталось от нас с тобой.

* * *                       

Заберешься на гору хлама передохнуть -

дух займется: сторонушка хоть куда.

Саша Соколов. "Между собакой и волком"

Провинция стоит на трех китах:

на продолжительных запоях, лени, скуке,

там ходят по двору в одних трусах,

на площади там кобели и суки

любовью занимаются, пока

их постовой, ругаясь, не прогонит.

Там Ленина протянута рука,

приходят с опозданием законы.

Там длинен день, как ведьмина коса,

и даже птицы медленней летают.

Там чаще раздаются голоса -

сбиваться всем в спасительную стаю.

В провинции скучающий народ

аплодисменты дарит гастролеру,

а он порой такую чушь несет,

что думаешь, давно уже к позору

приговорила б публика столиц.

В провинции предпочитали сроду

не журавлей - держать в руках синиц

и валенками бить любую моду.

Провинция стоит на трех китах:

на бестолковщине, на скуке и на лени.

Там нет секундных стрелок на часах,

пространство сдвинуто, как женские колени.

И разъезжаются во все концы земли,

сыны провинции, ее родные дети,

чтобы вернуться через сотню лет могли

в музей провинции великие поэты.

               * * *

...Я подохну в России, с ее несчастливым народом,

с ее холодом вечным, абсурдным смешеньем идей,

с ее лучшими, с теми, кто в запой уходил на полгода,

когда было честнее жить в стае зеленых чертей.

Я подохну в России, с пророками в каждом поселке,

где в тюрьме каждый пятый, а каждый четвертый - с сумой,

где и овцы не целы, и вечно голодные волки,

где вожди все на кухнях. Кухарки их правят страной.

Я подохну в России, с ее мировыми долгами,

с дураками-царьками, с пехотой, ходящей конем,

с общей мыслью: что завтра? и, Господи сжалься над нами,

с русской верою в чудо, с которой живем и умрем...

КАФЕ "СТОЙЛО ПЕГАСА". ГОД 1922

 1.

В "Стойле Пегаса" народ - не пробиться.

Странный бывает, сомнительный люд:

шлюхи, ворье, из провинции лица

(очень подробно котлеты жуют).

В прошлый четверг полупьяный Есенин

стукнул бутылкой кого-то по лбу.

После, лаская девице колени,

все обещал, что откроет стрельбу.

Мариенгоф в элегантном костюме

пил небольшими глотками вино.

Как-то зашел Маяковский, угрюмо

бросил, что "Стойло" пропахло говном...

В. Шершеневич читал свои вирши,

(будто кому-то стихи здесь нужны),

нэпман с моноклем, бутылку открывши,

выдал: "Названья весьма недурны..."

В темном углу осторожно на спичках

нюхала (тс-с-с!) кокаин молодежь...

"Вы мне за все ответите... Лично!" -

крикнул один из них, выхватив нож.

Прямо у сцены стрелялась курсистка:

"Леночка просто объелась стихов, -

дамы шептались, сидевшие близко. -

То кокаин, то по пять мужиков..."

Старый артист проститутке о чем-то

шепчет на ухо, пуская слезу.

А на стене все понятно и четко:

Троцкий железную доит козу.

Стены в заплатах подобных художеств.

Каждый свое что-то пишет на них...

...Время убийц и миндальных пирожных.

Синяя птица из марксовских книг.

 2.

"ИГРА В КЛАССИКИ"

...Не прошел бы,

если бы не Хлебников.

С ним пропустили.

Хотел спросить:

где Пастернак?

А это и есть Пастернак.

Долго бродили

в лабиринтах домов:

весна с запахом улыбок,

хлеба из булочной,

люблю...

(В проходном дворе

мелькнул молодой Маяковский.

Что-то крикнул так громко,

что из носа пошла

кровь.

Не поняли.)

Возле булочной Ходасевич и Брюсов

познакомили с А. С. Пушкиным.

Стало стыдно, что раньше

не был знаком.

Веселый,

все наровил надеть мне на голову

свой цилиндр.

Потом задумался,

взял за руку,

вывел за город

в чистое поле:

дальше -

иди сам.

СОНЕТ  В  КОНЦЕ  ЛЕТА

Проходит лето. Прохожу и я.

Готовлюсь к листопаду, охлажденью,

к морозам, к полноценным невезеньям,

к тяжелым снам чугунного литья.

Проходит лето. Заживут колени

у детворы, и съедется семья

из отпусков (проклятая статья

написана - конец июльской лени...)

Проходит лето... Но смотреть, как сам

проходишь - тоже, в общем-то, наука,

точнее - тайна приобщенья. С ней

вновь обретаешь веру в чудеса,

и право входа в прошлое без стука,

и честь сидеть в присутствии теней...

СОНЕТ О ДУШЕ

Моя душа, тебе как будто тесно.

Да, для тебя мой рост ничтожно мал,

к тому ж болезнями я, как сырой подвал,

завален. Занимает много места

гордыня (от которой, если честно,

я не спешил избавиться). Забрал

грех сладострастия (кривляка и бахвал)

так много. Остальное съела плесень

неверия... Чего ж ты еще ждешь?

И тело - ложь, и дело - тоже ложь...

Когда же ты мешок гнилой прорвешь

и улетишь дышать свободным светом,

забыв навеки, что жила в поэте -

ведь ты с собой ни строчки не возьмешь...

КЛЮЧИ ОТ ПОЛЯ

Вот так сидеть и ничего не делать.

Смотреть вперед – там дождь сшивает поле,

Как скатерть старую, в прорехах, дырах, пятнах

Оставленных людьми, а дальше – горы,

и море, и возможно тоже жизнь.

Почём я знаю? Мне это не важно.

Стихам необходима лень и праздность;

Четырнадцать часов прекрасной лени,

И десять – праздности, чтоб не мешал никто.

Дождь завершил работу и уходит.

Когда забудешь имена и даты,

Пароли, явки, правила, законы,

Все обещанья, глупые советы -

Тогда и приходи смотреть на поле.

В футболках, джинсах, кедах – мудрый Будда,

Христос и Магомет. На ржавых рельсах

Сидят и смотрят, как заходит солнце.

Красиво, правда? Поезда не бойся -

Ведь здесь тупик, трава, и нет движенья.

Мазутом пахнут шпалы, гравий, мусор,

Сортир дощатый завалился набок,

Летают бабочки и тишина вокруг.

* * *

Я как-то живу не так.

И флаг у меня – не флаг,

И друг у меня – не друг,

Семья моя – замкнутый круг.

Я как-то живу не так.

И враг у меня – не враг,

Любовь у меня не та,

Душа моя не чиста:

Шел к Богу – попал в кабак,

Был мудрым – а стал дурак.

И пил, и жил наугад, –

И брат у меня – не брат,

И черный весь белый свет,

И вроде бы выхода нет:

И в этом, и в том я не прав…

Спрячь, Боже, меня в свой рукав!

Поглубже во мрак запихни –

Туда, где звезды одни…