Никто не знает путь из трясины (подборка стихов)

НИКТО НЕ ЗНАЕТ ПУТЬ ИЗ ТРЯСИНЫ

* * *

они  встречаются каждый год, на одном и том же месте,

они стареют, у них все больше белесых прядей в волосах,

и с каждым годом, с каждой новой встречей они темнее и тише,

не разговаривают, потому что в языке слишком мало слов.

первая когда-то была весела, любила гвоздики и танцевать,

а вторая писала стихи и терзала виолончель,

и одна была для него как праздник на каждый день,

а другая была покой, прохладно-атласный покой.

так уж повелось, что все тайное становится явным,

и встреча двух женщин была неизбежной как гибель,

и боль, что зрела в них, как зреет вино в бочках,

вспенилась и пролилась через край струей крови.

а потом он внезапно умер – говорили, что тромб оборвался,

и любовная опухоль омертвела, распалась в обеих,

каждой было что вспомнить, каждая потеряла

частичку себя и частичку другой в себе.

им есть, что сказать друг другу, у каждой сотня историй,

но каждый раз голос хрипнет, срываясь на вой:

«как я могла допустить твое существование?

как я могу еще жить, когда его нет?!»

и каждая встреча подобна душу из кипятка

неизменно, неустранимо сходит кожа

* * *

картинка как на дореволюционных открытках,

чайки и море,

твоя рубашка-поло в голубую полоску,

моя белая шляпа из итальянской соломки.

нет, это не я,

это другая, до меня,

а еще будут после меня

и во время меня.

в конце концов, наша с тобой история

измеряется количеством выпитых рюмок,

исписанных тетрадей,

искусанных до крови губ,

а еще – единственной нашей общей фотографией:

мы не любим друг друга

даже на этом фото.

и ничего, что ничего не изменилось,

и ты по-прежнему любишь всех

кроме меня,

как же иначе?

* * *

мне – книги в твердом переплете,

тебе – засушенные розы вниз головой

мне – комната с окном,

тебе – прозрачные двери

мне – ржавые рельсы старой железной дороги,

тебе – самолетный трап

мне – вяленые томаты,

тебе – суши с белым глинтвейном

мне – белье, натянутое во дворе,

тебе – переход метро,

мне – трясина евразийских сосновых лесов,

тебе – вымытые шампунем улочки условной европы

мне – Буковски по пять капель перед сном

тебе – Кафка пополам с Жене

мне – целовать нелюбящих,

тебе – подниматься вверх на ангеловых пушистых крыльях

мне – трахаться с закрытыми глазами,

тебе – превращаться в колокольный звон

мне – переходить улицу на желтый

тебе – соблюдать тишину в библиотеке

мне – зуд от вспоротых вен,

тебе – похмелье от портвейна

* * *

холод меди,

снулость олова,

металлический вкус

против бордового бархата.

любимый,

что ты знаешь о смерти?

любимый, какое холодное

будет лето,

мы обречены

на жизнь в городах

без заглавных букв,

пить вино из пластиковых стаканов,

молоко из хрустальных фужеров.

любимый, ссылка продлится вечно,

мне страшно.

не волнуйся

смерти нет

есть только ветер,

норд-ост,

он уже здесь

* * *

и не болезнь – просто ждешь очередного звонка,

и не авитаминоз – просто снова приходит

чувство, и накрывает тебя, как волна,

лодка качается в сонной груди, ты на дне.

прежде, чем легкие разорвутся на розовые пузырьки,

вздрогнешь от шальной мысли: мы были знакомы,

врали без удержу, флиртовали наотмашь,

и не любили вроде – а больно вздохнуть.

КАК БЫ БЛЮЗ

мама, у меня проблемы с аурами, даже фиалки

в комнате, где я сплю, все завяли,

мама, я сплю по-прежнему мало, курю по-прежнему много,

извожу драгоценные байты на свободные строчки.

мама, я стану хорошей, буду пить молоко, кушать фрукты,

не буду сидеть в контакте ночами, слушать Tides from Nebula,

мама, я когда-нибудь вылечусь от сердечной тоски,

и, наверное, буду тебе идеальной дочерью.

мама, я даже – клянусь! – не буду звонить ему,

только сейчас оставь меня с Богом одну.

* * *

- детка, ну, я же тебе говорил, что будет трудно, у меня характер невыносимый, а душа не вино, портится с возрастом и дурно пахнет, и тебе еще повезло, а она еле выносит мои истерики, она знает, с такими, как я невозможно жить.

- детка, я вдвое старше, а ты расцветаешь, ты совершенна в своих детских любовях, и когда ты смотришь коньячно-вишневым взглядом, я чувствую себя старым, а значит – ничего не выйдет.

- девочка, я не слеп, ты меняешь наряды, тратишь на них ползарплаты или всю зарплату, а потом падаешь в обморок от недоеданья, если ты любишь меня – побереги лучше здоровье.

- я же вижу, как те, кто был на моей стороне, переходят на твою сторону, стоит тебе улыбнуться помадным ртом, и, в конце концов, ты – солнечная сторона, я – теневая, а на свету даже растения лучше растут.

- детка, я живу с женщиной, она нервничает и злится, и каждое утро – с упрека «ты так редко бываешь дома», и ждет меня, когда я поздно возвращаюсь, но я – бумеранг, я всегда возвращаюсь к ней.

ты ведь не создана для семьи, я не представляю, чтоб ты стала послушной женой и счастливой мамой, слишком уж ты ревнива, никак же не понимаешь, сердце – многоэтажный дом, а иногда – коммуналка.

только не плачь, малышка,  только ты знаешь правду, а правда в том, что мы стареем и погибаем, а небо над нами из года в год такое ж как раньше, и мы подобны огням святого Эльма – кроме нас, никто не знает путь из трясины.

НЕЛЮБОВНОЕ ПИСЬМО

столько глупостей, как в эту зиму, я не делала никогда: я хожу с тобою под ручку, улыбаюсь в камеру, что твоя суперстар, а ты думаешь: хоть бы она нашла себе сверстника.

ты устал, тебе чуть за сорок, а мне хорошо за двадцать, у тебя чудесная семья: хоть сейчас на открытку, или, знаешь, в деревянную рамку а-ля прошлый век, пусть завидуют твои коллеги-холостяки.

у тебя чертова туча почитательниц, и все хотят кусочек урвать: хоть за рукав дернуть, или что там еще у них. так смешно, черт возьми.

а мне хочется их всех разогнать, увести тебя подальше, я целуюсь с тобой на людях назло сплетникам и интриганам, понимаешь, я – твоя молодость, твой энергетический коктейль, волшебный корень женьшеня,  по двадцать капель на ночь – и ты абсолютно здоров, и, кажется, счастлив вполне.

я оставляю всю кожу, сбрасываю ее, как одежду, кривлю губы от боли, хочется рыдать – да нельзя: найдется кто-нибудь, кто скажет: она все врет, ты же меня не защитишь – впрочем, ты мне ничего

не

должен.

* * *

все, дорогая, бери тайм-аут,

собирай спортивную сумку, никаких ноутбуков,

никаких мобильников – только сборник хокку

и альбом для рисования.

ради бога, ты вышла в тираж, смирись, примирись,

есть другие имена, есть другая жизнь,

не распускай слюни, не растравливай боль,

улыбнись – ты одна.

вот приедешь -  будет сентябрь, твои друзья

будут пить мартини, тебя не будут звать с собой.

ты уже получила по полной,

передоз опасен.

* * *

разочарованье по вкусу похоже на рижский бальзам,

на мазь Вишневского, такого же едкого вкуса,

увязнув, как муха в меду, даешь волю слезам.

удиви меня горечью ничего не значащих фраз,

ты можешь собой гордиться – благодаря

тебе я разучилась писать стихи,

научилась болтать складно и многословно.

 и - спасибо тебе! – в моей ауре розовый цвет

разбавлен серым, черным, белым – какие еще

бывают?

* * *

донна Анна живет в крошечной однушке,

по утрам выходит на балкон,

поливает настурции,

после обеда

кормит кошек во дворе.

донна Анна не выходит из дома без черной шляпы

с вуалью из черного крепа.

по вечерам включает на полную громкость танго,

и ни один сосед

не рискнет

вызвать милицию.

донна Анна пишет письма умершим друзьям,

а по нечетным ночам смотрит немое кино

для взрослых,

представляя себя на месте всех женских персонажей.

по паспорту ее звали Анна Петровна К.

вчера она умерла.