Осенний апрель (подборка стихов)
Гешелина Елена***
хочется в Крым, черноморьем дробиться о скалы,
пробираться сквозь сухой колючий кустарник,
оставлять свое сердце у подножья скал, играть в прятки в гротах
и молиться кофейной чашке, ибо Бог сюда не заходит.
и чужие болячки уже не мои болячки,
все равно, что у подруги постов в видео вдвое больше,
все равно, что в родной Сибири дожди и пробки,
и что о твоем возвращении я узнаю из программы передач.
ночь. и космос кажется теплым сквозь кофейный запах,
вот еще корицы чуть-чуть, и холод уйдет.
ПЕРФОРМАНС
давай будет так: я буду читать тебе: нет, не себя, Боже упаси – Мандельштама или Сильвию Плат, или петь простуженной Ниной Симон, но рыданья парализуют гортань, и, как хорошо, что не видишь, как я комкаю кухонное полотенце: «не смей плакать, дура, ты знаешь, он ненавидит женские слезы»
мой озерный загар еще не сошел, нам обещали тропическую жару, но Господь ошибся параллелями-меридианами, и пейзаж за моим окном - как викторианский роман, или как слушать OK Computer в четыре утра.
а я слушаю Филиппа Гласса – фортепьяно и ничего, у меня в душе холод и унылейший монохром, я не пью коньяк, потому что у него твой вкус, и любой прохожий в рубашке в полоску – враг. потому, что не ты.
благодаря новым друзьям, я вижу сны на японском, и голос мой мягок и холоден, как мороженое в соседнем кафе, я стройна как Мисс Мира, загорела как бразильянка, и скоро мой двадцать какой-то август – день разворачивания подарков – а мне хочется, чтобы ты подошел и обнял, и спросил: «родная, ты больше не плачешь по углам?»
просто выкради меня у смерти, из мучительной мертвой петли, снизойди до меня на секунду, сделай так, чтоб меня нашли, и обрадовались, что живая, что я не смогла умереть, а мне было б спокойно, а внутри – горячо и нежно.
а подарки... подарков не надо мне.
***
как я живу? я трясусь в тесном автобусе,
температура – тридцать выше ноля,
чай с травами, латвийские конфеты с настоящим ликером,
сдать две рецензии, до понедельника настрочить отчет,
бросив курить, открыть новую пачку – вот черт!
как ты живешь? ты вернулся с курорта красивым,
загорелым, помолодевшим, счастливым семьянином.
нас разлучают планы, дедлайны, встречи,
больные родители, школьные ярмарки, ремонты,
студенты-гуманитарии с горящими глазами,
философы-недоучки, помешанные на Фрейде и Лакане.
в конечном счете, это просто мои заскоки,
фантазии, иллюзии обладания.
в конечном счете, нам все на том свете зачтется –
все наши невстречи и пересвидания.
поцелуй меня в завитки волос,
губы горячи, глаза – лед
скоро сентябрь,
вот он нас и сожрет.
***
Диме
как бы мы не соперничали, не злились – да, тебе прямая дорога в «Знамя», и в хрестоматиях, в конечном счете, остается лишь то, что в рифму, и наизлобнейший критик, услышав ленивый тенор, растерянно замолкает, зажав былинку во рту.
я уступаю дорогу, я – как всегда, на отшибе, у меня полон рот вокабул и мертворожденных рифм, и я совершаю ошибку – на стол мечу сразу все карты: а у тебя – банально – все козыри в рукаве.
и вот уже я затихаю, запинаюсь на первом слоге, потом будут нервные слезы, зачем тебе это, детка, вас, поэтесс, слишком много, и кончилась литература не на тебе, ну да ладно, но мне по-прежнему нужно захлебываться словами, как собственной рвотой пьянь.
ведь я не имею права писателем называться: ни громкоголосых романов, ни трипов а-ля Берроуз, ни прогулок на красный свет. Ни войны, ни тюрьмы, ни страха, ни даже клинической смерти, но ты-то знаешь, что у луны другой стороны просто нет.
от этой-то безнадеги спасают только чужие, ненужные, неродные, они колючи и злы. Мне нужно – какая пошлость! – чтоб кто-нибудь меня понял и не читал мне моралей, а чуточку помолчал,
и просто не побоялся взглянуть в глаза – без боли, надрыва, усилий, улыбок, без вымученного «прости». Прощают, прощаюсь, прощаю – как добрая христианка, - без зависти и без желчи учусь на чужое смотреть.
не будем, давай не будем о литературе, пьянках, Москве, Барнауле, Риме - нам не о чем говорить. Чужие стихи – под сердцем, как женщины носят ребенка, ношу – и раз в месяц, ночью – они шевелятся во мне.
И бьются чужие рифмы в моем безрифменном сне.
МУЗЕЙ ВОСКОВЫХ ФИГУР
самый первый – чудовищно нежен, пошло ненужен,
а второй – чересчур толстокож для танцующих душ,
первый умер от рака,
второй сейчас любящий муж,
а потом был третий – он до сих пор звонит ей.
а четвертый – бретер, музыкант, и вроде, поэт
когда он уезжал в Петербург, она резала вены,
а сейчас спокойно пьет чай у него на кухне,
он женат, у него есть кот,
и он говорит ей: «видишь,
ты меня разлюбила – и эта любовь пройдет».
пятый не был красавцем, гением, богачом,
но когда он брал ее за руку – било током -
нет, не только ее – все пространство вокруг нее,
у них общего – только знак зодиака,
но кто верит гороскопам?
он дарил ей книжки, она ему – только себя,
он ей говорил: «будешь верной супругой, мамой
четверых – нет, лучше пяти ребят,
и забудешь все свои трагикомедии-мелодрамы,
ну, иди ко мне, детка, я обниму тебя».
и она молилась: «Господи, пусть он меня предаст,
пусть он сделает что-то, за что я б его не простила,
дай ему просто в моих глазах упасть».
Отвечал Всевышний:
«Все равно простишь, что толку?»
а страшнее всего – что будет пятый, шестой,
ни один не задержится дольше жизни одной,
и она не забудет ни одного,
вечный день открытых дверей в музее Мари Тюссо,
или как ее там зовут?
***
вот она, осень, какую мы и ожидали: люди ходят в сером, греют ладони эспрессо, в трех местных театрах – три новых премьеры сразу, и остается лишь выбирать между клубом или кофейней – но неизменно делаешь в пользу дома,
собственно, он и не дом уже: холодно и темно, мама волнуется, где я опять пропадаю, когда изменю прическу и куплю новое пальто, и не слишком ли много в себя убегаю.
а я мечтаю об эмиграции много лет: нет, никакой Москвы, никаких Америк, просто – стать деревом, мертвым, сухим изнутри, просто расти корнями где-нибудь возле реки, а потом стать корягой и замертво упасть на берег.
только и сил крикнуть в небо: what do you want from me? Хочешь, возьми безвозмездно душу и дар возьми, а взамен – научи меня гармонии, божественному холоду и пустоте. Я ученица не очень, но буду стараться.
***
пятнадцать лет назад, черно-белые фото, анилиновые рты,
кипы старых журналов в углу, томики с развалов,
ты красив как звезда рок-н-ролла, отважен, неосторожен,
пойди, напиши тридцать первый стишок
про то, как тогда корежило, жгло, крутило,
про то, что сейчас все не то, не так и не эдак,
про то, что вы вязнете в прошлом, в глаголе «было»,
и еще – про то, что многие живыми не вышли.
расскажи мне о них, своди в гости к своим друзьям,
они смотрят с умилением на меня,
как мои ровесницы умиляются на котят:
она молода, она не прошла этот ад,
у нее нет в памяти закутка,
куда хочется вернуться назад.
отведи меня на экскурсию по местам,
о которых рассказываешь во всех своих интервью:
здесь я рос, здесь первый раз был сильно пьян,
а вот здесь мы с NN заблудились лет семь назад,
поздним вечером, после шести стаканов, и тогда
я увидел... неважно кого.
а ты устало отмахиваешься, мол, сходи сама,
я устал, у меня похмелье, эфир, жена,
что до тебя - ты всегда некстати, ты костью в горле встаешь,
пробиваешь гортань,
хлещет кровь,
мне больно, а ты поешь.
а друзья говорят со мной, будто мне осталось
максимум месяца три, и у них дрожат губы,
когда я спрашиваю: говорил ли
он когда-нибудь
обо мне?
и мне заново приходится учить язык молчания:
все его спряжения и окончания,
ты по-прежнему лучший поэт своего поколенья,
даже с давно не поющей гортанью.
ты обнимаешь меня, остановка, вечер,
«влюбишься вот – и бросишь литературу»,
всхлипнуть бы - да не выносишь женских истерик,
просто говори со мной,
останавливай,
не пускай меня
на красный...
***
и однажды окно откроется и захлопнется тут же,
и сама удивишься: посреди осени – вдруг апрель,
и станет так стыдно за старую, злую, черную
смоляную горечь внутри.
ты ведь не такая хмурая и холодная,
в самой твоей глубине, в нутряной темноте
стебель растет, пробивая дорогу к свету,
дай ему подрасти.
счастье – оно ведь такое, без роду без племени,
как твое имя? ответа нет как нет,
это осенний апрель,
твой проблесковый маяк,
внутренний негасимый свет.
***
Юле
просыпаешься – и снова тебе шестнадцать,
можно быть немножко глупей и чуть-чуть беспечной,
жизнь – как быстрый танец,
в котором движенья не заданы,
и она кажется вечной.
ты пока зеленое, кислое яблоко с тонкой кожей,
от тебя – искры из глаз и во рту свежо,
ты еще можешь это – впечататься в душу,
оставляя ожог.
вот и живи – дерзи, поджигай, провоцируй,
будешь потом болеть – а пока будь болезнью,
это твой новый шанс, задержаться в детстве,
прекрасном и бесполезном.
***
твое сердце – большая квартира, где шум и гам,
люди пьют и смеются, и греют глинтвейном руки,
кто-то живет тут полгода, а кто-то – лет двадцать,
каждому у тебя находится угол.
я хочу здесь жить, быть клеткою твоей крови,
оберегать тебя от ран и недугов,
только меня здесь не ждут. Веселятся и плачут
квартиранты твои, и нет даже свободного стула.
ты меня не пускаешь, я топчусь у двери, у входа -
сквозняки, жесткий каменный пол, «эй, чего тут расселась?»,
и холодная осень затыкает рот, и отчаяние
острой болью проходит сквозь посиневшие пальцы.
***
вот еще один вечер – коньяк и «Вог», каждый в своей вселенной самопровозглашенный Бог, каждый прекрасен и кажется неземным, и тебе хочется быть по росту с любым.
это всего лишь вечер, глоток кислорода, для тебя, разучившейся самостоятельно дышать, одна подруга карьеру делает, вторая воспитывает малыша, только ты меришь Ленинский неприкаянно, пряча голову в капюшон, завтра ты проснешься с вшитою в сердце верою: тебя любят, все хорошо.
и живешь от встречи до встречи, спокойна и невозмутима на вид, это вера-кардиостимулятор тебя заставляет жить,
заставляет плыть,
обязывает слыть
***
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
ну да, конечно, все через это прошли и вернулись живыми,
с гноящимися ранами – огнестрельными да ножевыми,
это судьба такая – до смерти писать стихи,
на автомате ставя любимые инициалы,
а самим семьями да возрастом обрастать,
стиральными машинками, холодильничками в кредит,
лишнюю рюмочку выпьешь – и будешь ходить в долгах,
раз так в полгода искать отдушину в стихах.
черт с ней, с любовью, меня любить-то особо не за что,
в самом-то деле, что я такого сделала:
не спала на вокзале, не добиралась на попутках из города в город
без документов, с шестью рублями в кармане,
не попадала в милицию, не была под следствием,
не воспитывала детей одна, без мужа,
не было ни комы, ни сердечных приступов, ни «приходов»,
ну, какой из меня манифест поколения?
хорошие девочки не бывают большими поэтами.
а когда анонимы называют мои стихи бредятиной,
а меня саму – графоманкой, пустышкой, дурочкой,
обвиняют в чем-то меня, придираются к мелочам,
мне хочется крикнуть, ударить, убить, унизить,
но нельзя, я же обязана думать о будущем,
вот и приходится быть со всеми вежливой,
сдержанной, интеллигентной и благородной.
ненависть, как и пьянство, не красит дам.
в чем ты меня обвиняешь? что я завидую?
господи, да я уже ничего не чувствую,
только когда ты хвалишь других – мне выть хочется,
потому что мне ничего от тебя не перепадает.
что ты там говоришь? что я что-то выдумываю?
да не будь ты наивным – только в следующий раз, ради Бога,
не называй меня своим другом, я тебе просто знакомая,
друзей не отталкивают, от друзей не бегают,
друзей не провоцируют, зная, что они будут от боли корчиться.
просто скажи «свали», я – серьезно – уеду,
мне в этом городе никто не близок и не дорог.
чтобы понять, как я рядом с тобой себя чувствую,
представь человека, у которого кости переломаны,
он истекает кровью, ему нужно вколоть обезболивающее,
а его по головке гладят и говорят: «это все фигня, деточка».
...знаешь, а я, кажется, понимаю тебя:
я на тебя обрушилась как водопад
со своим словесным потоком стихов, с депрессиями, влюбленностями,
и тебе эта ноша не по плечу, не по весу,
и ты чувствуешь себя, возможно, виноватым, возможно, обязанным –
в общем, каким угодно, только не счастливым и расслабленным,
простое общение обрастает ненужными смыслами, коннотациями
вот отчего я тебе давно постыла,
впрочем,
как и себе самой.
***
Грекову
уехать первым автобусом. не оглядываться назад,
ища знакомую курточку с капюшоном,
себя другому городу навязать,
бродить по его улицам со взглядом отрешенным
это ноябрь, уже не осень, еще не зима,
время тактильного голода и попыток сближений –
разумеется, неудачных. ноябрь тебе ставит мат,
тебе и твоему постылому окружению.
бог играет не в кости, а в бисер, фенечки из него плетет,
бусины – мы, рассыплется – ну, не вышло.
город простужен, не лечится, много пьет,
скоро все кончится. выжди. выжди.
***
вот забыть бы да отпустить – а оно растет в тебе, разбухает,
ширится, наполняет тебя до края,
вот ты уже в легких, вот – единственный звук в гортани,
тысячи слов стоит одно касанье,
вот меня накрывает горячей волною, гладит,
как ребенка по голове, часто дышит в спину,
я зависима от твоего сердечного ритма, твоего дыханья,
и пока ты помнишь меня,
я тебя не покину.
***
Лильке
доля такая, дружочек, - вспоминать да надеяться,
да прятать рифмы между ребер как осколок, пофигу,
что кашляешь кровью, что дырка в легких все ширится,
думала, я – поэт, оказалось, простой невротик.
знаешь, дружочек, как душа после травмы выглядит?
нет, никакой крови и прочих ужасов.
просто – кусок пластмассы,
негибкий, бесчувственный.
больно сначала, но это убирается анестетиками,
искусственными радостями-горестями
да эрзац-эмоциями.
кто-то там сверху, дружочек, смотрит да ухмыляется
в бороду с проблесками седины:
«эх, вы страдальцы хреновы, все вам не то и не так,
вот вам оттепель, вот вам лед на лужах,
вот вам ветер, дующий с северной стороны,
вот вам весна – вы же сами хотели весны».
да, дружочек, хотели, но не такой же –
холодной, сквозняком обдувающей, неприветливой,
будем ее обживать, согревать, тормошить, растормаживать,
чтобы она нас потом по-подлому кинула,
через бедро перебросила и оставила
в луже крови, с переломанными ребрами.
с жизни живым воротиться, дружочек – неслабый подвиг,
опустошенным, анемичным и просветленным –
детсадовским Буддой, суррогатным пророком,
а попросту – тем, кто дышит,
слышит и видит.
***
Из моих безответных любвей и плохих стихов
лет через пятьдесят составят музей
Господи, подари мне умных врагов,
Господи, сбереги меня от друзей.
Тот, кто меня любил, меня просто спас,
просто сказал: «это не предел, еще поживи».
А тот, кто не любил, уменьшил меня в сто раз,
чтобы я стала совсем незаметной на вид.
***
Мастер, я знаю, как проклинают «Чтоб тебе вечно молчать», и ты боишься собственной тени, вздрагиваешь от каждого поворота ключа, и живешь в сумраке и бесстишье: из развлечений лишь плеер да алкоголь, а из утренних новостей узнаешь, что жив сероглазый король.
Мастер, с тех пор, как дверь за тобой закрылась, потекла череда докторов: каждый из них убежден, что на сто процентов здоров, а моя одержимость – всего лишь вирус: по таблетке три раза – и все пройдет, но все по-прежнему, а в глазах и в голосе надламывается хрупкий осенний лед.
Мастер, ты когда-то собрал меня по ниточкам, и по полочкам разложил, сердце бьется, датчик фиксирует, что больной наш скорее жив. Мне тебя не украсть, не выхватить у разряженных Маргарит.
Душу прячь в камеру хранения, забери кислородную маску. Тело больше не хочет быть.
