Потерянное поколение (Сыроежкин и другие)
Ермакова АнастасияПОТЕРЯННОЕ ПОКОЛЕНИЕ…
И совсем не в мире мы, а где-то
На задворках мира средь теней…
Н.С. Гумилев.
Мы рождены временем, мы дети его. Эпоха и цивилизация диктуют свои законы. Мы впитываем с молоком матери те или иные образцы поведения, участвующие в формировании определенных мировоззренческих позиций. Родители, школа, ближайшее окружение, средства массовой информации, политика государства сформировали в новую эпоху потребительский тип личности, не имеющей собственного эстетического вкуса, чувства прекрасного, лишенной ценностного ориентира в материальном мире прагматизма и цинизма, в мире со смещенными морально-этическими координатами. И роль слова, в т.ч. современного поэтического слова, заключается в оказании помощи поиска истины и себя, основ жизни и мироздания, которые необходимо объяснить и раскрыть с иной стороны, недоступной взгляду обывателя, у которого призма ценностей и оценок затуманена, соответственно мир, на который он смотрит, размыт и скуден. Базовая роль слова лежит в плоскости эстетики прекрасного, способной преобразить и изменить мир, расширить горизонты зрения, стать лучом света, который ворвется во мрак сознания и забот, рассеет чад удушающих проблем, на миг вернув радость бытия; или дать пищу к размышлению, осветив новый угол зрения, иной способ понимания закрытому, ограниченному и инертному сознанию. Его функция заключена не столько в утилитарной плоскости: говорить о жизни, поднимать актуальные проблемы действительности, «жечь глаголом сердца людей», призывая к конкретным действиям и решению этих самых проблем. Но и чистое искусство, искусство для искусства имеет свою задачу, которая лежит в плоскости искупительно-спасительной силы слова. То, каким будет мир, зависит от слова: оно смягчает и приукрашает реальность, оно должно вдохновлять и давать силы, помогать жить и быть самой жизнью. В военные годы оно звучало как молитва, оно уберегало, охраняло и спасало, поднимало потерянный дух, опереться которому уже было не на что. Например стих-е «Гестапо»:
Под вечер в гестапо ее привели,
Прикладами били сначала.
Стояла она чернее земли,
Как каменная молчала.
Когда ей руки стали ломать
На исходе бессонной ночи,
Крикнула партизанская мать
Немцу в бесстыжие очи.
Сказала, были остры как нож,
Глухие ее слова:
«Труд твой напрасный: меня убьешь,
Россия будет жива.
Россия тысячу лет жила,
Множила племя свое.
Сила твоя, ледащий, мала,
Чтобы убить ее…»
И многие другие стихи тех лет звучат по-особенному, имеют свою музыку, недаром многие из них стали песнями. Такой песней и молитвой звучат стихи В.С. Котеленца:
Я переживу голод и нужду,
Ненависть и стыд, злобу и молву,
Страх, обиду, боль
Я переживу.
Все переживу, веря и любя…
Но не дай мне Бог –
Пережить тебя…
Его стихи – это поиск Бога: Бога в себе и себя в Боге, что, на мой взгляд, необходимо в поэзии и особенно актуально в ситуации потери опоры и ориентиров в современном мире, и поэзии «потерянного поколения». Стихи Валерия Степановича о душе и для души, о жизни и для жизни:
Вода огонь в себе таит,
Как ангелы чертей,
И жизнь большая состоит
Из маленьких смертей
Снедая дух, пирует плоть.
Слепы поводыри.
И бьется запертый Господь
У каждого внутри.
Это особенно актуально, когда в поэзии закрепилась деструктивная игра смыслами, переворачиванием и профанацией культурных, исторических дискурсов, разрушительном смехе над вечными ценностями, уничтожающим всякие опоры, что характерно для художественного метода В. Сыроежкина:
Камень в воде нарезает круги, да и АНГЕЛЫ,
Думаю БЕСЯТСЯ, но что нам до этого.
Ведь язык – это и дом бытия, и хлев его, и ясли, и если хотите
СЛАЙСЫ.
Да, постмодерн все на места расставил. Теперь мы знаем, что
Значит ФОНО=ФАЛЛО=лого.
Происходит деконструкция языка: слово теряет всякие значения и смыслы – переносные и символические, и просто словарные. Вихрь посмодернистского мышления вносит хаос, рождая патогенное, энерго-негативное слово, лишающее сокровенного: ангелы и бесы – суть одного – хаоса и деструкции. Нет дифференциации и иерархии, нет порядка и гармонии, космоса. Это поток блуда и грязи, исторического мусора и распадающихся пластов реальности:
Самолет оторвался от ветки,
Черенок от лопаты высох.
Я порылся в твоей барсетке,
Есть ли в этом сакральный смысл?
Может скажешь мне, жук-навозник,
Для чего копошишься в супе?
Старый, пьяный, рябой Ярмольник
С помелом в вертикальной ступе.
Хамоватый, нездешний, нищий
Под косые свирели воли,
Я ищу себя в пепелище
Полудохлым обрубком боли.
Над рекламным щитом смеркалось.
Я запрыгивал в бочку с квасом.
Может скажешь, мне, Уго Чавес,
Почему я пою не басом?
Я опять опоздал на вынос,
В морозилке прокисли пельмени,
Ты меня постоянно пилишь,
Вглубь пещеры уводят тени.
Я бегу, надрывая мышцы,
Ошалело считая ступени
А за мною бегут убийцы –
Афродиты в кипящей пене…
Трэш, травестирование, спекулятивно-рассудочное мышление, искусство метафизики мусора и испражнений: «Невозможно Россию любить / А возможно ее только выкакать!», все то, что М.Н. Эпштейн называл «всеприемлющим и безотказным дном, последней урчащей воронкой, куда спускаются разложившиеся отходы прежних величавых форм и грандиозных идей ». Даже эксперимент, аллюзивная игра, игра со смыслами и словами не всегда удается, казалось бы, с годами стиль и слог должны шлифоваться, алмаз должен становиться бриллиантом, но мы видим обратное в стих-и от 16 апреля 2010г. «История о Графиях», в чем признается и сам автор:
Начну пожалуй так:
Жил граф в поместье…
Нет лучше «Джеффри Тейтум, особняк…»
Еще добавлю пальм
Под псевдонимом Быков или Литвинков
Опубликую (лучше Интернет) свой скетч
О «сумрачных графьях», которые искали и искали
Старый одноручный, артефактный меч…
О, улицы Москвы, Нева, ее гранит…
Я просыпаюсь.
От поэзии тошнит.
Я честно – и, пожалуй, только в этот раз. И с рифмой и, блядь, с ритмом разосравшись…
Кишечную палочку текста. Сблевываю в унитаз.
Пошатнувшийся мир, закат культуры, свобода, которая привела к вседозволенности – основные мотивы стихотворений В. Сыроежкина:
В культуре ничего интересного нет:
Здесь пожарные шланги упавших комет,
А на крыше скрипач, а в могиле атлет.
Опоясавшись длинной волной кинолент
Я из бочки кричу: Интересного нет!
Желудевая падь – это худший минет!
Я пришел дать вам волю на кордебалет!
Покупайте транзисторы! Вот мой совет…
В. Сыроежкин принадлежит к арьергарду как типу последнего мироощущения. Его герой застревает в прошлом с тетей Ирой, тетей Ксюшей, дядей Сашей, слесарем Петей, в древних философских трактатах, литературной традиции, классики, которые пытается сбросить, что называется, с корабля. Герой Сыроежкина с раздваивающимся сознанием:
Другое сознание силилось выжить
И слиться в порыве с моим.
А я окольцованный тоннами книжек
Практически непобедим.
Другое сознание было безусым
И пахло сливным бачком…
Первое сознание не находит себя в мире, оказывается невостребованным, не к месту, начинает доминировать второй тип сознания, силясь сбросить с плеч своих бренный мир.
Первый тип героя – пассивный потребитель:
Он питается майонезом
И кондитерской сладкой сдобой.
Вечерами сидит у экрана
С молчаливой тряпичной особой.
Никому не сказал: «Простите»
И «Пардон» от него не звучало –
Потребитель чужих соитий –
Человек под названием «САЛО».
второй с маской дурака, дебила и страхом любви:
В замороженном виде я рыба.
В положении сверху – рак.
Я настолько массивная глыба,
Что скорее всего – Дурак.
Если кажется угол красным –
Ты плотнее прижмись к рулю.
Ты ведь знаешь насколько опасно
Говорить: «Я тебя люблю!»
Третий тип героя циник с лирическими склонностями:
После дождя даже дышится лучше.
На то он и дождь наверно.
А если дождя не бывает неделю –
Любому наверно скверно.
А если закапает с неба дождик,
То сразу открою зонтик,
Зачем я пишу о дожде и о «зонтик»?
Я видимо ебнутый циник!
Циник, А может быть ценник: к слову о том, чтобы ценить.
В целом, это герой-бунтарь, претендующий на роль демиурга: «Я знаю, ведь я – созидаю. / Когда-нибудь ты поймешь», не отвергающий Бога: «О, Боже, хочу оснований, / Чтобы тебя ненавидеть. / Пока не найду, неистово буду любить…», но заблудившийся и потерянный:
Если он есть – это чудо.
Если нет – беда.
Откуда мы все ОТКУДА?!!
Откуда мы все и КУДА?!!
Если глаза как уши
Если в рогах кишки
Если ты веришь в души…
…сажай на полях корешки.
Поэтому герой вступает в поединок, отвергая мир, чтобы в этом дистанцировании понять себя, осознать свою самость и инаковость; чтобы утвердиться в мире, он ищет другие основы:
Я постоянно извергаю бред –
Но он один и есть моя основа!
Отвергнутый этим миром, не нашедший иного, он движется в пустоту, тогда в стихах появляются образы зомби, покалеченного миром человека:
Хамоватый, нездешний, нищий
Под косые свирели воли,
Я ищу себя в пепелище
Полудохлым обрубком боли.
Таким образом, это тип лишнего человека, непричастного и обособленного от жизни – культурных, исторических традиций, семейных связей, но в то же время героя, разделившего свою лишность, одиночество, неукорененность в бытии с этим миром, который стал призрачно-безлюдным: «шерстяная игрушка мама», «молчаливая тряпичная особа», «человек под названием «сало». Моделируется мир, в котором сложно найти человека и быть самому просто человеком:
Полный ворот махровой трухи.
Человека хочу, человека.
Ты меня не клади в носки.
Я калека, я просто калека.
Мир отвечает герою тем же, эхом разрушения. Герои В. Сыроежкина и Д. Мухачева, оказавшись в типичных обстоятельствах жестокой современной действительности «разночтений, разборок, обид», «телевизора, коньяка, мармелада», трамадола, кока-колы, «интернета и трип-хопа, наркотиков, кофеен и подружек, террористов, новостей, проблем Европы», «любовниц и бильярда, свежевыжатого сока по утрам» - реперезентируется условно-исторический хронотоп, оказываются неспособны его изменить, романтический бунт, определяемый формулой бегства из убивающего и сковывающего пространства, атрибутированного приметами времени, «эпохой стресса», осуществляется через уход от реальности в собственный внутренний мир и метафизику. Герой Мухачева - обычный человек, который состоит из «воды, амбиций и детских травм», совершает трансцедентный прорыв, его поведение диктуется этими трансцедентными нормами (свободной волей, бессмертной философствующей душой – «необузданного внутреннего зверя, что живет в любом из нас», бросающегося в битву с миром в поисках Бога и любви, которые находит в самой жизни: «Несмотря на свою оголтелую мрачность, вся рефлексия моя / не портит мне удовольствия от радостей бытия: / пробежала собака, упала звезда, на щеке приютилась слеза», находит в мире природы, сливаясь с ее красотой душой, всем своим существом:
я отрезан, оторван совсем и пока молодой,
я люблю голубей, голубей на своем подоконнике,
снег сухой на ладони, вечерний поход за едой.
Любовь и тепло - концепты того идеального мира, в поисках которого находится герой Д. Мухачева, концепты, которые позволяют вернуть смысл бытия. Жизнь обретает смысл в сопребывании с другим:
Мне тепло потому, что ты существуешь где-то:
Высокомерная, нежная и чужая.
Возлюбленная, по словам Новалиса, это «сокращение вселенной; а вселенная - продление возлюбленной...», мир в этом раскрытии другому и для другого обогащается игрой и богатством новых красок, другой и становится этим миром, целой вселенной. Но если другой отвергает, то и мир в лице другого (этим другим в стихах М. Мухачева также является мама) поворачивается спиной, наступает смерть и одиночество:
Да, ты прав, на армагЕддон не похоже,
это что-то пострашнее...ну и ладно!
Ну и черт с ним! Будем дальше жить, как жили:
пить коньяк, играть в бильярд, крутить романы.
Дни идут, и стынет жидкость в наших жилах,
и давно не верят нам родные мамы...
Герой Мухачева тот же лишний человек, неукорененный в бытии, бунтующий и пытающийся взлететь, но сломанный и покалеченный:
Феномен выученной беспомощности усложняет всё.
Неврастеник, не вросший в жизнь, не способен к реально великим делам,
все это знают, хоть мнит себя гением сей человеческий хлам.
Если внутренний бунт героя-нонконформиста в поэзии В. Сыроежкина вербализуется в слово-бред, слово-блуд без смысла и цели, без адресата, застывая в пустоте, холоде равнодушия мира, и его поэзия есть продолжение его образа жизни, уводящая в бездну мрака и пустоты, обрекающая героя на вечные муки ада, которые начались на земле, то в поэзии
Д. Мухачева рефлексирующий герой-маргинал, состоящий в многообразных связях с миром, но мыслимый одиноким, пытается подняться над миром бренным и земным, не ломая и деморализуя его, делая своим жизненным кредо слова Бертрана Рассела: «Преследование истины, когда оно ведется искренне –
Должно игнорировать моральные ценности», что наблюдается у Сыроежкина. Правда тогда не совсем понятна истина, либо поиск осуществляется не теми методами, либо не в том месте. Герой Мухачева сбрасывает себя данную реальность, не вступая в открытую борьбу, он просто он просто поддается эскапизму, уходя в иную реальность, где сопребывает с суккубами и демонами.
Действительность же оказывается пустой, скучной, безликой. Люди-овощи – тезис, который звучит все чаще в современном мире и существует в поэзии сегодняшнего дня под разными формами. Он поднимается и в творчестве омской поэтессы Анастасии Карпета: «Люди как овощи: /
Растут. Созревают. Портятся. / Такая вот несуразица»,
и поэта из Новосибирска:
Мимо проходивший алкаш
предложил купить несколько книг.
Мы отказались. Он заумолял.
Мы отказались. Он обмяк и поник.
Я отозвал его в сторону.
Познакомился и протянул стакан.
Сквозь ржач датых парней
услышал полушепот "баран".
Эти люди мне были не интересны,
впрочем как и многие другие люди…
Старик за 200 г терпит унижения со стороны юнца безнравственного, грубого и циничного, за своей жестокость скрывающего собственную слабость и бессилие.
Михаил Трифонов как еще один представитель поколения «двадцатилетних» в своих стихах успокаивает: «Мы здесь ненадолго, мой друг, мы совсем ненадолго». Может быть поэтому, чтобы скоротать эту недолгую жизнь и бесконечно долгие вечера, молодость ищет развлечений, потеряв смысл и высокую цель своего существования:
Просчитаны ходы и партии - только без толку:
Мы созданы, чтобы продать эту жизнь за гроши.
Представленные сами себе они находит эти развлечения в алкоголе, пошлости, мнимой крутости, жестокости, проявляющей слабость, замкнутый круг и движение в пустоту бездуховности в предметном мире шмоток и дорогих машин:
Из Чаплина и в Точку,
Не заезжая в Граник,
Дочурки и сыночки
На папином Ниссане,
На мамину зарплату
Потягивают Ягу.
Реальные ребята
Тусуют на Чикаго!
Встречаются на цуме,
Катаются ночами:
Она сегодня в Пуме,
Он в Дольче и ГОПане!
Они лишены самого главного - любви и внимания, который замещен был благодаря родителям миром денег: они лишенные этого, теперь стремятся заполнить эту брешь своей жизни, просверлив черную дыру цинизма в молодой душе, подменив ценности – на смену материальной бедности пришла скудость чувств и душевного тепла, справедливость стала жестокой, правда критичной, честь уступила высокомерию, приветливость сменилась лицемерием и преследованием личной выгоды.
О жизни поколений замечательно и удивительно точно сказано в стих-и В. Токмакова, подводящего своеобразные итоги:
Ничего не получается,
поколенья не встречаются,
разминулись на пути.
Одинокие, тревожные,
с направлениями ложными,
с пеплом Феникса в горсти,
гениальные - ненужные,
перепившие - недужные,
параллельно не сошлись.
Не узнавшие про главное,
не обласканные славою, -
мимо, мимо мчится жизнь!
Тема потерянного поколения в новейшей поэзии есть трансформация проблемы лишнего человека, поставленной в первой половине Х1Х в. относительно героев Грибоедова (Чацкий), М. Лермонтова (Печорин), А. Пушкина (Онегин) и др. Представителям потерянного поколения присущи романтический бунт и уход от реальности в мир идей, мир высокого, очищающего, обновляющего, преображающего или мир бездны и ада, мир проклятых, падших и развращенных. Художественная реальность В. Токмакова синкретична, герой многоипостасен, интенция направлена на широкий круг проблем. В данном же стихотворении герой пребывает в трех измерениях: душа героя, рвущаяся к высоким идеалам, устремляющаяся в небо, средством изображения которой становится эстетика романтизма с его эскапизмом и идеалами: «Манит нас страна далекая, / манит небо нас высокое…»; разум и сознание героя, образующие единое целое с действительностью, трезво ее оценивающие и ясно понимающие, констатируют факты:
Нераскрытые, забытые,
безразличием убитые,
на помойку нас, на слом!
Для чего мы предназначены -
все осталось нерастрачено,
сваленный в чулане хлам.
Мы не ноем - терты, мечены,
мы свободой не долечены, -
серп и молот, что? Что, Храм?!
Здесь репрезентируется некрасовская концепция жизни русского человека с фольклорными напевными интонациями, лексикой, образной системой, но через дистанцирование от храма и равнодушие, присущие поэтике В.Н. Токмакова, обнаруживается отъединение от Бога и мира. В этих же строчках обозначена причина потерянности – несвобода. Сам В.Н. Токмаков об этом писал так: «Мое поколение - это поколение между. Мы как мостик между советской эпохой и первыми годами перестройки: мы закончили школу в 1985, и нам говорили, что именно мы, новая молодая интеллигенция, станем творцами будущего нашей великой страны, нерушимого Советского союза.
Но СССР рухнул. По нам пройдут следующие, а мостик, в конце концов, обветшает - и тоже рухнет…». Но герой Токмакова становится тем самым творцом будущего: «Победитель! Тебе достанется мир…». В ранней поэзии это представлено богоборческими мотивами: герой, отъединяющийся от Бога, претендуя на его место, в конце концов, занимает его, что приводит его в бездну, экзистенциальному одиночеству и потерянности:
А мы – мертвецы?.. Мы – мертвые тени земли.
У нас были шансы. Но мы ничего не смогли.
Если в поэзии 90-х гг. проблема потерянного поколения решалась в ракурсе богоборческих мотивов, поэтике демонизма, на философском уровне:
Я продукт наших дней, прагматичной, циничной эпохи.
Ты нес хлеб для людей. А достались им малые крохи.
…
Я живу на земле, и зачем мне Твое Неземное?
Если к людям – лицом, то получится к Небу спиною…
То в более поздних стихотворениях герой-продукт эпохи (что проявлено в поэзии Д. Мухачева, В. Сыроежкина и др. современных поэтов) трансформируется в мудрого старца, вечного скитальца и путника в этом мире, знающего все пути-дороги, выходы и входы и тупики в духе буддистской философии (отвергнутый Бог, круг рождения – сансара, воздаяние – дхарма) в зрелом творчестве В.Н. Токмакова:
В далеком городе спросили – как зовут?
Откуда ты, куда идешь, старик?
Я промолчал про имя и маршрут,
но показал, где путь, а где тупик.
Мудрец пребывает в духовном покое, его мысль обрела точку опоры, он знает истину и согласует с ней свою жизнь, герой же В. Токмакова в последних опытах делает шаг, чтобы приблизиться к этому, но он больше тяготеет к типу мыслителя, который ищет и создает проблемы там, где обыденное мышление не видит проблем. М.Н. Эпштейн пишет, что «дело мыслителя – волновать поле мысли, пускать по нему волны, которые неизвестно пристанут ли к какому-нибудь берегу, понесут ли на себе корабль какой-нибудь концепции». Но видимо есть эти корабли, перенявшие эстафету, взращенные своим мэтром, учителем: так, стихотворения «На Новомихайловском» В. Токмакова и «Калека» В. Сыроежкина обнаруживают общие мотивы, концепты, образы и тему, никому ненужного одинокого безногого странника-калеку, постигшего мудрость жизни, с котрым происходит встреча героя, заблудившегося в мире, в своих желаниях и ценностях, самом себе, встреча в пространстве, где стираются границы социальные, возрастные и др. – бровка у В. Сыроежкина, кладбище у В. Токмакова, в этом пространстве происходит встреча с собой, результатом которой становится просветление (Токмаков) или новый уход в небытие и забвение – невстреча поколений. Поколение, о котором пишет Сыроежкин проявляет демонстративное пренебрежение и равнодушие, цинизм, в том числе тогда, когда речь идет о старшем поколении отцов:
Отец ничего не сумел,
Брат убивает рыбу,
А я на тебя подсел.
Отдай мне мою дыбу.
Мотив «могли / хотели, но не сумели» проходит красной нитью через все творчество В. Токмакова и звучит, в частности, в стих-и «На Новомихайловском» : «Господи, почему мы хотели, но ничего не смогли?!» или:
Я спешил, но опоздал намного.
Опоздав - вернулся, никого:
век ползет калекою безногим…
Но в стихотворениях В. Токмакова представлена другая ипостась старика – не всевидящего старца, а старика, прожившего свой век: «…Стоишь на сцене, в окружении юных подонков, / Одинокий старик на грани нервного срыва…», старика, продолжающего борьбу и поиск человека и за человека:
Я вижу только дозволенные цензурой сны.
Думаю, не я один такой калека:
нас слишком долго не оставляли без присмотра одних,
оставили – никак не можем найти в себе человека.
В стихотворении «Поколения» представлены четыре поколения, брошенных на произвол судьбы, которая обрекла их «потеряться» в войне и погибнуть, но у каждого был оберег, сохраненная любовь, она вела и спасала:
Мой прадед
вернулся в 1918 году
с первой мировой войны
живой,
проносив с собой в вещмешке икону
Богоматери со Спасителем.
Мой дед
вернулся в 1945 году
со второй мировой
живой,
проносив у сердца партбилет.
Мой отец
вернулся в 1963 году
с войны "физиков" и "лириков"
живой,
проносив в сердце
образы Че Гевары, Хемингуэя,
Ремарка и Твардовского.
Мой брат
вернулся в 1984 году
с афганской войны
живой,
проносив в кармане
фото любимой девушки.
У каждого поколения была своя вера, передававшая характер эпохи, и суть человека этой эпохи, на сей день идет интеллектуальная война, война на поле чувств, война полов: «Мне физически больно и сложно тебя любить… / Это наша Чечня, будем подлыми – не умрем…», - пишет Т. Журавлева.
На смену циничному и потерянному поколению «двадцатилетних», принявших эстафету 30-40-летних, воспитанных ими, ставших их орудием и голосом, руками и мощью, приходит поколение «десятилетних», которые умеют чувствовать и быть сострадательными и отзывчивыми, которые способны любить и думать как поколение «тридцати-сорокалетних». Их спасает в войне не любовь, но сама борьба за свободу и умение жить по двойным стандартам. Они не знают запретов, поэтому свободны в своих появлениях, желаниях и чувствах, они не знают страха, поэтому непоколебимы и уверены...
В психологии выделяется пять основных типов временной перспективы – будущее, негативное прошлое, позитивное прошлое, гедонистическое настоящее, фаталистическое настоящее, включающих тип отношений человека с тем или иным временем. Автор – это, прежде всего, человек с собственной жизненной установкой, мировоззренческими позициями. Если творец создает произведение в области слова, которое является исходным материалом, то это слово и определяет его картину мира, претерпевающую художественную обработку в произведении, являющегося неким отражением авторского лица как человека с его чувствами, мыслями, взглядами, жизнью, облаченных с помощью изобразительно-выразительных средств и художественных приемов в определенную форму художественного произведения. Это произведение как вторая реальность есть суть внутренней скрытой жизни, внутреннего мира автора, его страхов и скрытых желаний. В этом случае, исходя из временной перспективы, можно дать классификацию поэзии «потерянного поколения». Так поэзия Д. Мухачева и В. Токмакова представляет негативное прошлое, определяющее появление мотивов потерянности, тяжелых ощущений, связанных с прошлым, отсюда проблема лишнего героя Мухачева и «поколенческая» поэзия Токмакова. В поэзии В. Сыроежкина актуализируется фатальное настоящее: о будущем здесь сложно говорить - на руинах прошлого невозможно построить будущее. В поэзии Е. Ожич и Е. Гешелиной точкой отсчета становится будущее: движение осуществляется по замкнутому кругу вокруг одной проблемы, границы между настоящем и будущем стираются и футурум нивелируется, отсюды мотивы смерти, боли и растерзанности у Гешелиной и поэтика старости у Ожич, корни которых растут из неукорененности в бытии, мира, что стал призрачно-безлюдным, породив новый тип лишнего человека и тезис – «люди мертвы»:
Во Франции перестали разлагаться трупы.
Они как живые лежат в могиле.
Их хотели сравнять с землею и закопать туда новые трупы.
Люди, а может, они живые?
Посмотрите, может, вы не тех закопали?
А может, вы сами лежите в могилах?
И надо бы вылезти, да сил не хватает… (Т. Журавлева)
