Слова-слова (подборка стихов)

* * *

Когда-нибудь, устав от пьяных дел,

Походов в клуб и матерного трёпа

О том о сём, неправедных недель,

Заезженного диска ZZ Top’а,

Оставив позади соседский смех

И бытовухи смазанную глину,

Я выскользну туда, где первый снег

На языке растает анальгином.

И полечу, забыв про дом и сад,

Над мусоркой и новой стройплощадкой,

Над храмом, где меня крестили, над

Железной лошадью и Триумфальной аркой,

Над маленькими глупыми авто –

Над городом с его пустой заботой

Туда, где ты уставился в окно

И ужинаешь чаем с бергамотом.

Где ветер, с облаков сбивая спесь,

По крышам убегает без оглядки.

Какое дело мне, пока ты – есмь,

До этой повсеместной лихорадки:

Ночных звонков, прогулок под луной,

Щенячьих слёз и ревности кульбитов?

Я тоже – есмь, и до тех пор с тобой,

Пока земля гуляет вдоль орбиты.

* * *

Я хотела писать о тебе

В надоевшей до колик тетради.

Но рассвет заиграл на трубе,

И вовсю тополя лихорадит.

До обеда не дышит трава,

Не звенят онемевшие дали.

От похмелья болит голова,

И на подвиги тянет едва ли.

А поэзия, как ни плыви,

Одинокая в небе звезда лишь.

И Бориса не снимешь с петли,

И Марине креста не поставишь.

В середине холодной зимы

Не вернёшься пустыми дворами

На московскую кухню, где мы

Пили горькую между мирами.

* * *

А здесь так долго не было тебя,

Что в середине нынешней недели

Желтухой заболели тополя

И в парке соловьи осоловели.

Автобусы собраться не могли,

И небо, опрокинутое в лужи,

Не улыбалось. Улицы мои

Казались незаметнее и уже.

Но это ложь, и в мире ничего

Не изменилось. Осени покорна,

Тянулась вереница четвергов,

За нею пятницы с ведёрками попкорна

И светлым пивом. Пошлое кино,

Где героиня прыгала с балкона.

И 30 дней таращилось в окно

Всевидящее око телефона.

* * *

Позвонками земля дрожит.

Вечер дышит едва-едва.

Бродит осень, как вечный жид, –

Неприкаянная листва.

Недопитые водка-чай.

И пока часовые спят,

Мы окажемся невзначай

В глубине материнских плат:

В этом омуте меньшинства,

Подставляя плечу плечо,

Потерялись слова-слова,

Не услышанные ещё.

* * *

Глотая тишину, как воздух, ртом,

Смотрело небо цвета горькой сливы,

Как ангелы ко мне входили в дом,

Где пахло одиночеством и пивом.

(В ночи дрожала острая стрела,

Пугая совершенством тонких линий.)

Они стирали крошки со стола

И до утра о чём-то говорили.

Я видела, как яблоневый сад,

Раскачивая кроны еле-еле,

Шумел о том, что не был виноват

Никто из нас с тобой на самом деле.

И было равносильно волшебству

Гулять вдвоём по гибнущему парку,

Смотреть, как дети падают в листву

И как собаки бегают за палкой.

Ночь коротка, и щурится рассвет.

И сны мои ползут по вертикали.

Но ангелов там не было и нет.

И яблоки в саду давно собрали.

* * *

Всё холоднее утра-снегири.

Всё беспроглядней ночи-кюрасао.

И мёртвые приходят говорить

Пронзительными недоголосами.

Один похож на друга. Десять лет

Тому назад он выскочил за хлебом

И не вернулся. Незаметный след

От улицы Толстого и до неба

Впечатался в хрусталики мои.

И не забыть: очки, пальто из драпа,

Ботинки неначищенные и

Тяжёлый шарф…

Другой похож на папу.

Он умирал в палате № 7,

Играя в жизнь, всегда готовый к бою.

А врач его, молоденький совсем,

Писал рецепт на новый анаболик.

И всё плыло: стерильные бинты

И в старый город мокрая дорога…

У остальных размытые черты.

Я их не узнаю. И слава Богу.

* * *

В темноте зимний дождь по-осеннему капал,

Растекаясь на льду.

Это – всё. А любил ли ты Бродского, папа?

Закурю и пойду

Вдоль ларьков и шпаны, желтоглазой рекламы

В стиле жёсткого ню.

Я давно не ищу по ночам ни знакомых, ни мамы.

Никому не звоню.

И по-прежнему редко мне что-нибудь снится:

Ни цветов, ни ребят.

Но бывает: нет-нет да споткнусь о больницу,

Где забыли тебя.

Там всё просто: кирпич непонятного тона,

Плазма. Тапочки. Жгут.

И захочется выбежать вон из холёного дома

И лежать на снегу.

И смотреть в небеса, где твой стол и качается лампа.

Где скелет словаря.

Это – всё. А любил ли ты Бродского, папа?

Как люблю его я.

* * *

Уснёт И. Б., зачитанный до дыр,

На кухонном столе, и тихой сапой

Ведёт меня мой рыжий поводырь

По листьям, засыпающим внезапно.

К утру из них всего осталась треть

Солдатиков, стоящих на границе…

Так много слов, что можно умереть

От этих слов и заново родиться.

Зайти к тебе (как будто в первый раз)

На запах одинокого похмелья.

Позвать. Присесть. Открыть. Налить на глаз.

Услышать оправдание: «Поверь, я…»

Но ничего не нужно. Высоко

Кричит журавль и замирает после.

Есть только день. И в небе молоко.

И эта обезумевшая осень.