Аз, буки, веди (подборка стихов)

***

Утро, июль жесток, на плечах вода: в каждой прозрачной капле звенит хрусталь. Память о прошлом просто нельзя отдать. Знаешь, а я умею считать до ста. Десять, ловить в ладонь тополиный снег. Солнечно, ты играешь с соседским псом. Все будто понарошку, почти во сне: сонно из моря выйти, лечь на песок. Двадцать, греметь посудой, держать в руках твой телефон – подарок, письмо без дат. Завтра ты уезжаешь, ну что ж, пока – я не умею плакать, но буду ждать. Жарко в постели, тридцать, который час? Томно вдохнуть и выдохнуть вязкий дым. Завтра твой поезд? Ладно, когда встречать? Кошке купить игрушку, себе – еды. Сорок, привет, морщины, прощай, вино, пиво и сигареты – уже нельзя. После тревожной ночи забыться сном. Ты не приехал, завтра иду к друзьям. Пасмурно, пятьдесят, говорят, пора волосы в косы, юбки почти до пят. Здравствуй, да, очень рада, ты тоже рад? Я так устала ждать тебя, шестьдесят. Семьдесят, девяносто – не ты, не здесь. Память о прошлом – слишком плохой остов. Я такая счастливая, что ты есть. Я такая счастливая. Точка. Сто.

***

МАРИЯ

Этому городу больше не нужен живой мессия,

Здесь весь ноябрь каблуками жидкую грязь месили,

Здесь серый асфальт, и небо давно не бывало синим:

Только блеклым, пустым, невнятным.

Здесь живут люди, которые вязнут в своих решениях,

Говорят о работе, машинах, вере, любви, траншеях,

Надевают галстуки, бабочки, петли себе на шею.

Ну, а я-то? Да, впрочем, я-то

Все время искал чьи-то волосы, губы, соски, ладони,

Видел в женщинах Еву, Лилит, но никогда Мадонну.

Я терялся в глазах их: простых, голубых, бездонных,

Беспросветных, пустых, усталых.

А Мария хранит прибрежные камешки в босоножках,

Каждую ночь достает свое сердце из теплых ножен,

Словно раньше нельзя было верить, а сегодня можно,

Но она все равно не стала.

Говорит, что волны кормят детей своих млечной пеной,

Представляет, как будет сына укачивать колыбельной

И боится увидеть, как занавеской кипенно-белой

На ладони ложится саван.

Завтра утром забудется все, о чем бы ни говорили,

Как мы вместе курили, плакали, пили, опять курили,

Как она сказала, что звать ее вовсе и не Мария,

А Марина или Оксана,

Что живет она в одной из обычных многоэтажек,

И муж у нее не плотник, а столяр, прораб, монтажник.

Дома стирка, борщи, сплошная рутина одна и та же:

Ни надежды, ни слез, ни прока.

Как потом она улыбалась, светлая и простая,

Говорила: еще немного – скоро весна настанет,

Но пока за окном сугробы, вокруг – никаких проталин

И совсем никаких пророков.

А детей у нее не будет: ни сыновей, ни дочек,

Так говорят врачи – она это слышит и днем, и ночью.

К воскресенью почти доходит до ручки, до дна, до точки,

Бьется, мечется по кровати

Вместе с городом, которому не нужен живой мессия,

Где слишком много плакали, ждали, клялись, просили.

Я кладу на ее плечо свою голову, обессилев:

Хватит плакать, Мария, хватит…

И наутро серое небо становится ярко-синим.

***

ПИСЬМО

Я снова пишу тебе письма: аз, буки, веди. Веди меня в мир, в этот творческий балаган.

Такого раньше никто не видел, никто не ведал и, наверное, даже не предполагал,

Что каждый из нас душевно болен, духовно беден, но реки внутри выходят за берега.

И вот я сижу в полуметре от монитора, и мысли мои пусты, как чистый бумаги лист,

Они тяжелы, словно каменный молот Тора, но все убежали да как-то еще спаслись.

На завтра в планах кофе и мониторинг, и плакать, и в срок заканчивать пресс-релиз.

И надо будет опять кружиться, звенеть, вживаться в эту цветную рябь, безумную кутерьму,

А мне будто снова десять, пятнадцать, двадцать, и я ничего здесь не знаю и не пойму,

Что любовь – лишь одна из множества девиаций, свобода, уж слишком похожая на тюрьму.

К обеду на плечи давит тугая масса ненужных сомнений: все верно и все не так,

И все, чем сегодня хочется заниматься – курить на балконе, плакать, звучать не в такт,

Но сколько б я не игралась в свое жеманство, внутри все такая же вечная мерзлота.

Мой каждый порыв: дурачиться, верить, драться, натянут на мир, как кожа на барабан,

И все здесь давно друг другу отцы и братья, и все, как один, умны, только я – баран.

Я утром встаю, и не хочется даже браться за эту чужую жизнь, за последний бан.

Чтоб вычерпать нашу реку, не хватит ведер, ты говоришь сам с собой, как спокойный псих.

Я снова пишу тебе письма: глаголь, живете, юс малый, добро, люди, ижица, фита, пси.

Чем чаще я оставляю тебя одного, тем звонче пою о том, о чем ты не попросил.

Спокойной ночи, чувства берут за жабры, но мое слово твердо, иже, омега, цы.

Время смывает память, как будто шваброй, но запомни меня – весь этот ходячий цирк.

Однажды мне надоест быть смешной и храброй, и я напишу, какие мы молодцы.

***

ДЕНЬ ВАЛЕНТИНА

Давит к земле до края набитым ранцем,

Заданным сочинением об Емеле.

Валька, сосед, совсем не умеет драться,

Я не пыталась, но говорю: умею.

День Валентина – праздник, по мне, дурацкий.

Валя принес в подарок воздушных змеев.

Шустро мелькает в прядях цветная раста,

Секс вызывает радость, как в детстве санки,

Много напитков – крепких, хороших, разных.

Ближе не стоит, thank you, спасибо, danke.

День Валентина – имхо, совсем не праздник.

Валька влюбился, бегает на свиданки.

Солнце на плечи давит лимонной сферой,

Сколько же можно жарить, гореть, лосниться?

Муж уезжает завтра, я с ним – на север.

Помню чужие руки, не помню лица.

День Валентина – праздник унылый, серый.

Валик уже пять лет, как живет в столице.

Я с сыном, Валей, ласкова, неразлучна,

Сказками о Емеле кормлю на полдник.

Каждое воскресенье – отличный случай,

Время воздушных змеев, качелей, пони.

День Валентина – праздник, конечно, лучший.

Валик, сосед, должно быть, меня не помнит.

Давит к земле до края набитым ранцем.

Лезвием память – хватит, куда больнее?

Валя, сосед, совсем не умеет драться.

Те, дворовые, были быстрей, сильнее.

Я отучилась, вышла за иностранца,

Валька погиб…

У пяток река синеет.

***

Твое имя не спеть, не увидеть в святцах,

Не вдохнуть, не вымолвить без оглядки.

Без тебя так нелепо, легко смеяться,

Хмель несказанных слов засыпая в грядки –

Мир становится пьяным, безвольным, шатким,

Что угодно может сегодня статься.

Твое имя не спеть, не разбить на строчки,

Не скурить, не выпить – вколоть, как дозу,

Как таблетку от счастья и, между прочим,

Встать, уверенно броситься под бульдозер.

Я люблю делать тесто сухим, песочным,

Засыпать под утро в нелепой позе.

Твое имя не спеть, не найти, не встретить,

Не читая, сжечь, прошептать под ливнем.

Ты – не первый, двадцатый, сто сорок третий.

Ты – единственный, сонный, неторопливый.

Без тебя так легко, так нелепо бредить

И так сложно видеть себя счастливой.

***

УХОДИ

Я говорю ему: «Солнечный, уходи» –

И это почти так же страшно, как снег и боль,

Как из кармана камень достать и бросить его в прибой,

А найти в груди.

Как отвечать на реплики невпопад,

На вопрос «Ну, как ты?» только молчать, молчать.

Как услышать чайку в порту, случайно коснуться его плеча

И всю ночь не спать,

И всю ночь то кружиться, то танцевать,

Целоваться на кухне, пока остальные ждут.

Как глотать таблетки, слезы и пластилиновую еду,

Как глотать слова.

Как наутро вернуться к себе домой,

Как не плакать, «не знать отказов и середин».

Как, проснувшись в обнимку, сказать ему: «Солнечный, уходи»

И уйти самой.

***

БЛЮЗ

Если выпить тебя до дна этой ночью, что останется на весну?

Видишь, мой кофе сбежал и на пальцах растаял сахар,

Дождь опять барабанит по лужам, а небо стекает в люк.

Я хожу по канату, лицо в ладонях, тело в кресле, душа на весу –

Что ж, только сердце на месте.

В моем рваном календаре, что на кухне, не хватает бумажных дней:

Если верить его листам, март придет через семь страниц,

Но и это, пожалуй, слишком для тех, кто не слушает блюз.

Я хожу по канату, я вновь пьяна и, ты знаешь, почти на дне,

Но я пишу эти песни,

И они бьются под кожей, а кто-то ведь скажет, что просто неровный пульс –

Слишком много ненужных слов или выпитых чашек кофе.

Улыбаюсь глазами, сигарета истлела, я, должно быть, тебя люблю.

Я хожу по канату, мои пальцы замерзли, но я курю эту зиму, пусть

И на двоих в одном кресле.

***

ПОЧТИ ОДИНОЧЕСТВО

Ей восемнадцать, опять не спится – читать романы, курить в окно. Она б и рада отдаться принцу, но принцам, кажется, все равно. Ей, впрочем, тоже почти что пофиг – июнь не скоро, апрель в цвету. На кухне медленно стынет кофе. Дожди, часов равномерный стук.

Ей двадцать восемь, чизкейк и пицца, мартини, праздники круглый год. Она б и рада отдаться принцу, но вечно как-то не до того. Карьера, фитнесс, чужие сплетни: «А он и, правда, хорош живьем?». Еще немного – и будет лето, а все, что после, переживем.

Ей тридцать восемь, будильник злится, но спешка, в общем-то, ни к чему. Она б и рада отдаться принцу, но рядом кот и храпящий муж. Зарядка, ванна, газета, график, обед: вино и горячий мед. А лето смотрит из фотографий, хотя казалось, что не пройдет.

Ей сорок восемь, опять не спится, снотворных куча, а толку – ноль. Она б и рада отдаться принцу, но тут как тут головная боль. И она носит свой гордый профиль: в постель – сама, из нее – сама. На кухне медленно стынет кофе, какое лето? – почти зима.

***

Сколько она ни пишет, а все – ему.

Птицы уходят в небо – видать, к зиме.

Господи, огради их от сотен мук:

Злых языков, разлук да хмельных измен,

Чтоб ни седых волос, ни морщин на лоб,

Снов, что бедой в руках, на щеках росой.

Господи, дай ей силы дышать взахлеб,

Звезды считать, в рассвет выходить босой.

Льются слова, да снова все не о том.

Сохнут цветы, и гнется трава к земле.

Господи, пусть я буду ее щитом,

Чтоб хоть чуть-чуть, хоть капельку, но теплей.

Сердце под вечер ноет, да не беда,

Смою – живой водой аль слепым огнем.

Господи, дай ей то, что ты мне не дал.

Сколько она ни плачет, а все о нем.

***

Изморозь на окне.

Я не привык

К шепоту птиц, садящихся на карниз.

Прошлый июль забрал тебя и принес бронхит.

Я напишу стихи,

Ты, не читая, скажешь, что неплохи.

Только, увы,

Времени больше нет,

Время, как птицы, что улетают вниз.