Дунька (рассказ)

ДУНЬКА

На самом деле Дуньку звали Светкой. Просто так уж повелось - если обнаружится на деревне или в небольшом городишке дурочка, то обязательно Дунькой станут называть. Вначале ребятня, потом взрослые за глаза да и не по злобе, а потом уже и при родственниках бедной дуры на стесняются. Те тоже привыкают, смиряются. Что ж поделать: Дунька - это как должность, вакантное место, которое должно быть занято.

Прежняя Дунька в Ждановке померла уже давно, а нынешней, Светке Мурашовой шел двадцать первый год. В школу в своей жизни она не ходила ни дня, даром, что зачата была в школьном классе. Крупная неуклюжая деваха, она целыми днями бродила по Ждановке и окрестностям, занимаясь какими-то своими делами, развлекая себя выдуманными на скорую руку играми, в которых задействованы были и старые липы вдоль дороги, и камни с речного берега и разные огородные и полевые растения. Игры эти, на сторонний взгляд казались бессмысленнее, чем у самых малых ребятишек, и понятны были одной только дурочке.

Жила Дунька в двухэтажной панельке на четыре семьи в центре деревни. Жила с матерью и бабкой. Бабка была неразговорчивой и суровой, мать - суетливой и дерганой. Мать Дуньку любила, но стеснялась. Мало того, что дочка - "того", "ку-ку", так еще и незаконная, байстрючка. Это в городе - рожай от кого хочешь, никто тебе и слова не скажет, а здесь пальцами затычут, заплюют, что сейчас, что двести лет назад. Сейчас немного полегче стало, привыкли все уже , но все-таки старалась Дунькина мать лишний раз на людях не показываться, на работу проскочить задами да огородами. Учительницу-то всегда на деревне уважают, а тут какое тебе уважение? От этого она и дергалась и злилась, а попробуй тут не позлись, если рассказывает она ученикам о Тургеневе, а тут Дунька как раз наберет в поле картошек и морковок, что покрасивее и посмешнее на ее взгляд, да и принесет матери показать. Встанет посреди школьного двора и кричит: "Мамка! Мамка!". Ученики тут же лезут к окнам, переговариваются, пересмеиваются. Тут уж Татьяна вся из себя выходила и орала на них так, что жилы на шее вздувались. Любой бы орал, точно.

Родила Татьяна Дуньку (а тогда еще Светку) не то что бы от большой любви и запретной страсти, но все же с непривычки сердце ее потрепетало. Константин Матвеевич, женатый, лысеющий и нервный, стал директором Ждановской школы когда Татьяна уже успела после института отработать пару лет в родной деревне. В институте она была простовата для студенческих компаний, скучала и томилась в одиночестве. Вернувшись же, заскучала и затомилась еще больше. Немудрено, что, неизбалованная мужским вниманием, она охотно приняла не слишком старательные ухаживания такого интересного и недеревенского Костика. Зайдя как-то к Татьяне в класс после занятий, пробормотав пару незатейливых комплиментов, Константин Матвеевич слегка подсадил ее на поносного цвета парту, и так получилось, что нежданно-негаданно зародилась новая жизнь.

Когда малышка (тогда еще не Светка, и уж тем более не Дунька) проверяла изнутри пяткой на крепость материнский живот, Костик забрал свою невозмутимую носатую жену да и перевелся в райцентр. Рожала Татьяна в девках и при вседеревенском позоре. Тогда же, не вынеся стыда, а еще полутора литров самогонки за раз, умер ее отец, и полсуток пролежал под дверью клуба. Мать Татьяне этого не простила и внучку старалась не замечать, тем более, когда выяснилось, что она двинутая. В общем, все Дуньку стеснялись, только она сама не чувствовала ни стыда, ни вины за свое появление на свет, и за то, что она такая. Шагала по деревне в своих шлепанцах так уверенно, что грязь во все стороны разлеталась.

Был у Дуньки еще один недостаток, тоже прилично потрепавший ее матери нервы. Нагулявшись возле реки и по полям, дурочка иногда отправлялась в дальнее путешествие. Шла всегла в одном направлении, вдоль шоссе в сторону Бобровска. Голодная, легко одетая, она могла протопать десяток-другой километров, изредка останавливаясь, чтобы попить из колодца или сворачивала в лесок чтобы поиграть. Прежний участковый, Сергей Карпович, которого в прошлом году кондратий хватил, не раз находил ее спящей в траве возле дороги или размашисто шагающей в пыли, и на своем старом уазике привозил домой. Ни мать, ни участковый так и не смогли допытаться у дурочки о цели ее странствий, с которыми они постепенно так свыклись, что действовали уже по отработанной схеме: хватившись под вечер блудной дочки, Татьяна по привычке немного плакала, потом накидывала куртку, брала фонарь и под обвиняющим взглядом своей матери отправлялась к участковому, благо, жил он здесь же, в Ждановке, через три дома. Сергей Карпович так же по привычке заводил уазик и ехал, как всегда, в сторону Бобровска.

- Делать тебе с ней что-то надо, Танька, - говорил он Дунькиной матери, - запирай ее, что-ли, я уж устал с вами возиться.

Татьяна конфузилась, извинялась, но дочку дома не запирала, жалела: и так богом обиженная, так еще и воли лишить! Спасибо и на том, что зимой в морозы не уходила, сама дома сидела, и держать не надо.

Однажды во время одного из таких путешествий с Дунькой случилось нехорошее. Уже отмахала она вдоль шоссе пару километров, хватая и обдирая метелки придорожных сорняков, выискивая в траве цветы и останавливаясь, чтобы собрать их в букет, как из-за пригорка послышался рокот двигателя, и дурочка остановилась, чтобы посмотреть, не дядя Сережа ли это едет за ней, только не с той стороны. Но это был не участковый, а два совершенно неизвестных Дуньке мотоциклиста. В темных куртках, в черных страшных шлемах, они притормозили возле нее. Один из них снял шлем и спросил у Дуньки дорогу. Дорогу Дунька объяснить не могла, зато подарила ему собранный букет, раз уж он снял эту пугающую штуку и стал обычным человеком. Второй тоже снял шлем, взглянул на своего приятеля, мол, видишь, что дура совсем, ничего не соображает. Оставив у дороги мотоциклы, они схватили Дуньку и потащили в лесок, вдвоем, потому что здоровая она слишком, один не справится. В лесочке они завалили ее на влажную землю и по очереди изнасиловали. Дунька кричала, билась как молодой тюлень, которого охотники забивают палками, чтобы не повредить шкуру, но помощи было ждать неоткуда. Лежа на сырой траве, она слышала, как взревели, отъезжая мотоциклы. Только на следующее утро Дуньку нашел участковый, когда она выползла к дороге и сидела на обочине, в пыли. Сергей Карпович привез ее домой, босую, в грязи и крови, в разорванном платье. Заявление в милицию решили не подавать, все равно дурочка не сможет описать своих обидчиков.

Постепенно все забылось, когда перестало болеть и выяснилось, что нового ублюдка в семье учительницы не появится. Дунька теперь далеко от деревни не отлучалась, гулять ходила только до автобусной остановки, поглядеть на приезжающих и уезжающих. Так что новому участковому, Виктору, присланному вместо не перенесшего инсульта Сергея Карповича, хлопот с дурочкой и ее матерью не было никаких. Да он и не знался с ними вовсе, потому что незачем, так, поглядывал только на Татьяну да здоровался с ней из окна доставшегося ему по наследству уазика, когда мимо проезжал.

Однажды, августовским утром, когда прошло уже больше года после того самого, нехорошего, от которого уже не осталось ни следа, ни памяти, вышла, как обычно, Дунька встречать приехавший из Бобровска автобус. Села на лавочку, ноги скрестила и наблюдала, как появляется вдалеке желтая точка автобуса, как постепенно она превращается в скрипящий и сопящий старичок-икарус, который неторопливо подваливает к остановке и выплевывает из себя приехавших за урожаем дачников, с пустыми ведрами и корзинами. Дунька совсем не суеверна и пустые ведра с утра ей страха не внушают. К вечернему автобусу эти же дачники вернутся уже нагруженные, старушки потащат полные рюкзаки, в которые, кажется, легко поместились бы они сами. И откуда только сила берется! Пойдут, помахивая букетами садовых левкоев, дебелые тетки в вязаных кофтах, потянутся за ними с полными корзинами яблок их худые, словно подвяленные, мужички. А пока автобус укатил дальше, дачники поспешили к своим участкам, и Дунька осталась одна на пустой остановке. Посидела еще немножко, встала; голубая хэбэшная юбка сзади смялась в гармошку, обнажив мощные икры и приоткрыв ляжки; побродила вокруг лавочки, приглядываясь - совсем ли не видно укатившего в неизвестную даль икаруса, поддела шлепанцем кусок серого кирпича, и уже собралась к речке сходить, как увидела, что со стороны города по дороге движется не пойми что.

Урчащий черный мотоцикл подкатил к остановке, затормозил, коренастый водитель оперся на ногу, снял с головы шлем... Дунька нагнулась, рука ее ухватила лежавший у ног кусок кирпича, и, коротко замахнувшись, она втолкнула, вбила его, прямо острым краем, в висок тому страшному, который только притворился человеком. Через пару секунд она увидела, что шлем, который валялся в песке был не черным, а синим, да и голова, хоть и залитая кровью, была седой. Но все это, хоть и замеченное, проскользнуло, пролетело мимо дурочки.

Нашли ее и лежавшего рядом мотоциклиста дачники, проезжавшие мимо остановки на машине, они же и вызвали милицию. Приехавший из Бобровска наряд так и застал Дуньку. Она сидела на лавочке, закрыв глаза, и шлепала себя ладонями по пухлым щекам.

- Слава богу, хоть в больницу отвезли, а не в каталажку, - сказала охрипшим от слез голосом Татьяна новому участковому Виктору, который пришел к ней рассказать обо всем и отвез в районную больницу.

Сейчас они сидели в коридоре рядышком на железных стульях, через открытую дверь палаты была видна койка, на которой мягкой и дышащей горой спала накачанная лекарствами Дунька. У сестринского поста бубнил черно-белый телевизор. "Вчера, около десяти утра, в Бобровском районе был убит известный московский художник Н., 56 лет, который ехал на дачу к своему брату. Сейчас подозреваемый задержан, по нашей информации это психически нездоровый человек".

Дернувшись, Татьяна прикрыла глаза рукой. Виктор взглянул на нее с сочувствием. Худая, жилистая, с гладко зачесанными волосами, ненакрашенная и заплаканная, она чем-то напоминала его мать, которая вот уже десять лет лежала на Покровском кладбище.

Вошла кургузая медсестра и неопределенно махнула рукой в сторону окна: "Все, приехали уже".

Во дворе больницы стояла психиатрическая скорая - серая "буханка" с красным крестом. Из нее вышли старенькая, похожая на птицу фельдшерица, за ней молодой анемичный санитар и дюжий шофер. Татьяна смотрела как они из дверей больницы выводят ее дочь Свету, в сорочке и распахнутом халате, под ручки, будто бы царицу. Сажают ее, одурманенную, в "буханку", захлопывают дверцу и уезжают.

- Ой, Витя, Витя, как же я ее навещу, это же двести километров, - вздыхает Татьяна.

Виктор подается к ней, слегка приобнимает за плечи:

- Вот как разрешат навестить, я сам тебя отвезу. Как только разрешат, так сразу и поедем.