Выключив свет (подборка стихов)

* * *

Если выключить свет, сначала наступит тьма,

потом какой-нибудь тщедушный лучик

(от фонаря, лампочки, что горит в доме напротив,

от луны, от чего-то еще)

осветит всё, канувшее в небытие после щелчка выключателя.

Если выключить свет...

Глаза привыкают к отсутствию света,

забывают, что это означает и отсутствие цвета,

и сами начинают раскрашивать предметы –

стол коричневый,

занавески желтые,

пол бежевый,

ковер красный,

собака черная,

дети белые,

их волосы золотые,

их глаза закрыты,

но под ресницами видно,

как бегают туда-сюда, туда-сюда

глаза, пытаясь лучше разглядеть, запомнить, пережить

то, чего нет.

Утром эти глаза лишь только откроются,

губы, которые цвета губ,

тоже откроются,

и все это вместе произнесет сокровенное –

«хочу кушать»...

Всё стало слишком цветным,

всё стало слишком родным.

Встану,

щелкну два раза выключателем,

чтобы снова погрузиться во тьму.

Страшные сны

Мой старший сын говорит, что ему снятся страшные сны. 

А я думаю, что на улице скользко и далёко еще до весны.
Он продолжает: «Там воспитательница на диване сидит,
диван на улице, и она на меня не глядит».

Мне становится страшно, мы долго еще не ложимся спать,
мы закрываем двери и форточки, мы заглядываем под кровать –
там никого нет, видишь, видишь, сынок?
Да и кто бы пробраться, ну, кто бы зайти к нам смог?

Мы живем на горе, под горою течет река,
за рекою лес, дорога сквозь лес нелегка.
Никто не придет, никто тебя, милый, не съест!
Мы живем на горе, нас спасают река и лес…

Мы ложимся, он просит спеть меня про слона –

я пою про слона, про чижа, про то, что скоро придет весна.
Он успокаивается, он верит песням, что поет ему мать.
Мы открываем двери и форточки, мы начинаем летать…

* * *

К ветру, в объятья его – чтоб на спине меж лопаток

маленькие, бабочкины, вдруг – появились крылья.

Ты бы хотел лететь? Полет невозможно сладок.

Для него нужно совсем-совсем, совсем небольшое усилие.

Просто – выйти на свет, сиреневый свет заката,

и ухватиться за хвост мимо пролетающего ветра,

и почувствовать, как на спине, где-то между лопаток,

растут прозрачные крылья и переливаются светом.

* * *

Раскачиваешь стулья, я осязаю крылья.

А память сладкозвучна и тянет вниз и вниз.

Разверзлась пасть акулья, я осязаю — пыль я,

мне улететь сподручно, и ты давай тянись.

Нас ветер не остудит, нас время не затушит.

Мы будем выше-выше, мы улетим туда,

где ничего не будет, ну разве только души,

где нас никто не слышит, где не бежит вода

из крана, где экрана не будет голубого

и белого оконца с названьем кратким «Ворд».

Где только смесь Корана и прочего святого,

и мы навстречу солнцу — вот-вот, вот-вот, вот-вот...

* * *

Там, где горы твои ввысь,

реки мои вниз.

Там, где ветви дерев сплелись,

там же и расплелись.

Там, где тень от твоей горы,

там, где солнце встает в ночь,

там и тень от моей реки –

точь-в-точь.

Так Платон говорил ему,

одному из друзей.

Так потом говорил он всему,

что было в жизни всей.

Ну а тот, кто был ближе всех,

говорил: о Боже,

ты, Платон, мне – друг ближе всех,

но истина дороже –

там, где горы мои ввысь,

там нет твоих рек.

Там, где ветви дерев сплелись...

ты в уме ли своем, человек?

Там, где тень от моей горы,

солнце встает в день.

Ну а тень от твоей реки –

это вовсе не тень.

Удалена

1.

зашелестеть листьями будет бояться дерево

не решится исполнить свой утренний танец стриж

ты меня не удивишь

даже если увидишь в своих объятьях

даже если закроешь за мной дверь

которую не закрывал и на ночь

ранить

не нужно

самой вьюжной из всех зим

любим

жить будем дружно

2.

единственно верный кадр

отыщет твой телевизор

чтобы оставить ее с тобой рядом

на полчаса

она сливает свой утренний кофе в твой утренний кофе

она ищет ступней твои тапочки у дивана

она удалена — удалить или отстранить — вот в чем вопрос

* * *

У тебя голубые губы, это из-за любви?

Забираю твои поцелуи, они не нужны — плыви.

Проплывай сквозь мои вопросы, не слушая, не спеша.

У тебя голубые слезы и сиреневая душа.

У тебя голубые руки и розовое пальто,

ты один такой во всей группе, остальные — никто.

Я не вижу — что же ты куришь, каких ты любишь людей...

Эти юные куклы и курвы не дают тебя разглядеть.

Поцелуи не вынимаются, не продаются сексы,

у тебя голубые пальцы, пролетаешь на белом лексусе...

Позолоченными ризами вырезана печать:

мы черные, гризли мы, не нужно нам отвечать.

* * *

Не отчаивайся, после

будет то, о чем молчишь.

Ждет в саду Сантьяго, ослик,

рано утром будит чиж,

слон приходит, чтобы на ночь

убаюкать, укачать,

и во сне глубоком кануть,

и под толщей сна молчать.

Мы с тобой еще соседи

по обители мирской.

Жмемся рядом — буки, веди,

вечно рядом, день-деньской.

Посыпаешь землю снегом,

я потом его — песком.

Разным альфам и омегам

труд наш вечный незнаком...

Подвывай со мной под вьюгу,

подливай мне в чашку спирт.

Жди, когда придется туго.

Жди, что чайник закипит.

* * *

я размыта

резкость наведена не на мне

на кирпичной стене

на немытом окне

на вмятине от копыта

старого ослика

он ранней осенью

всегда шатается

где-то поблизости

мой ослик вечности

мой ослик кротости

научи радости

меня этим вечером

я размыта

но в этом ли есть беда

пусть будут видны провода

над домом, вода

в стакане, камень на дне пруда

илистый берег, мальчишки,

читающие не по книжке

жизни главу

я не наяву

я стираю ребячьи штанишки

учусь понимать по-латышски

учусь отвергать излишки

пусть только

рыжее корыто

я размыта

* * *

Будет снова дождь и ветка

с каплей влаги на лице

и сиреневая метка

на курином на яйце.

Эта ряба – это дура,

золотые не несет.

Ряба честная натура,

ряба родину спасет.

А зеленые глазищи

так и пялит, так и жжет,

будто в мыслях что-то ищет,

будто время стережет.

Станет страшно — ты ей в морду.

Станет тошно — ты ей в пах,

но мажорно, септаккордом,

майской песней на губах!

Пляшут лучики из детства,

исполняются мечты:

«Дочка, это был отец твой,

половина — это ты».

Грани прошлого стирая,

понимаю слегонца:

«завтра я» – не я «вчера я»,

был отец, и нет отца.

Вспоминаю даты, числа, –

тише едешь – дальше путь.

Я не передоучилась,

надо переотдохнуть,

надо снова сесть за книги

нотной грамоте внимать,

буги-вуги, фуги-фиги

из кармана вынимать...

Дом художника на улице дождя                                            

Здесь вместо вешалки лишь гвоздь.

Домашней обуви не держишь.

В углу стоит резная трость,

Ты без нее теперь всё реже.

На закопченном потолке

Скользят сиреневые блики.

Скребет в большой сухой руке

Твой карандаш. Откуда крики?

Здесь нет ни песен, ни цветов

И слух больной тревожит эхо:

То плач, то отголоски смеха

Доносит странное ничто.

И, снова в этот дом придя,

Я окунаюсь в мирозданье.

Прошу: еще одно свиданье

На тихой улице дождя.

* * *

мы не гуляли по крышам

не пили глинтвейн у моря

мы сидели в твоей комнате

или лежали в твоей комнате

я точно не помню —

что мы делали в твоей комнате

но я помню точно —

мы не гуляли по крышам

и не пили глинтвейн у моря

Рождество

Я вижу тебя одну,
я карабкаюсь вверх по дну – 

я твоя субмарина...
И мне ничего не видно,
только – тебя одну!

Как пузырьки, полны
пустотой мои мысли и сны.
До декабря примерно
я преданно жду и верно,
я жду тебя здесь с весны!

А знаешь ли ты, что ты
превращаешь слова все в море,
в соленую соль минор симфонию,
плывущую с высоты?..

Я проплываю сквозь сто сетей,
я разрываюсь на сто частей –

мы встречаемся на другом берегу,
я понимаю, что ничего не могу!..

Я вижу тебя одну,
но уже не иду по дну,
я устал и теперь засну,
я вижу во сне весну!..

Ни-ни

«Вот эти белые скалы

волна омывала трижды,

а я всё думаю — лишь бы

ты меня не искала.

Лишь бы одна бродила

у самого синего моря

или плыви, ундина,

плыви, а потом обмоем».

«Умоем, омоем раны,

проплывая прораны...

Приставки — такое чудо,

в них протосмыслы кочуют:

вы-

ворачивают краны,

вы-

кручивают брюки,

вы-

лупляется красная бабочка,

чтобы взять тебя на поруки...

Вы-

прямляется позвоночник,

чтобы больно не было ночью

вы-

искивать тебя на планете –

ветка времени, обмани!

Будь Вы даже

последний

человек

в интернете –

ни-ни».