Анархист мира науки, или Записки алкореалиста

АНАРХИСТ МИРА НАУКИ

или

ЗАМЕТКИ АЛКОРЕАЛИСТА, ТВЕРДО ВСТАВШЕГО НА ПУТЬ ОТРЕЗВЛЕНИЯ

опыт философско-исторического анализа синергии литературного творчества и алкоголя

…Больнее всего на рассвете. Великая сушь, в которую ты ввергнут, обволакивает тебя, скребя наждаком по деснам и языку. Вечевым колоколом гудит голова, а по нервам и артериям пульсируют высоковольтные провода напряжения. Кажется, что кто-то несуразно большой и невероятно злой сдавливает кислородный шланг, связывающий тебя с безоблачным вчера и глубинной толщей мрачного сегодня. Никогда! Повторяю: «Н-И-К-О-Г-Д-А!!!» (слабым голосом с измятой постели), не злоупотребляйте в трансформациях со зловонными субстратами. То, что казалось вчера квинтэссенцией бытия, заключенной в прозрачные стеклянные стены и требующей немедленного освобождения, улетучивается.  Место панацеи от всех бед занимает яд, от которого содрогается хрупкий человеческий организм. Любая попытка подняться связана с мириадами тонн чугунной боли и торжеством   силы гравитации.  Глазные яблоки стремятся пульсирующими усилиями вырваться из своих орбит, а сознание ввергается в состояние  депрессии унылых похорон старой девы. А как все хорошо начиналось…

О непонятной любви двух персон

(Сага о сакральной силе портвейна «777» в народе именуемого «три топора»)

Он к ней подошел…

Ну как сказать подошел? ... Подкатил,

Достал из кармана мятый листок в сто баксов,

Улыбку оскалил в лице широком как блин,

Икнул, поперхнулся и полез целоваться.

И вроде бы пошло и дико звучит,

Толстяк в стоптанных, грязных ботинках,

Помятый, сверхэгоистичный тип,

Забывший теорию о «любовных сердцах-половинках».

И в действии нет никакого гламура,

Амура и флёра, романтики грёз,

«Гармонное» чувство, постельная партитура,

Физиология тел, решающих сексвопрос.

Он к ней подошел после двух бутылок портвейна,

В мозгу «три топора» открыли свой сайт «ХХХ. сom»,

Его суперчувство не имело сомнений,

Сто долларов. Лазерный принтер. Бумага с глянцевидным ледком.

Она же, как ангел, в пуховике с торчащим гусиным пером,

И в свежеподобранной в мусорном баке шляпе,

В мозгу «три топора» открывают свой сайт «ХХХ. сom»,

В подвале, в толпе таких же бездомных житейской ямы.

Есть светлые чувства и грубые, но есть и иные,

Нам непонятные, как грязный асфальт под ледком,

Но в лужах и грязи бывают миры другие,

Где каждый откроет свой сайт «ХХХ. com»…

● ● ● ● ●

А в четверг я тебя убью, но сначала схожу на пляж…

В. Токмаков «Несчастливая любовь Лёхи Барабанова»

Он писал в графе «Семейное положение»

Веселое слово -  «сверху».

Палёной водки сдерживал дыхание,

Проходя каждый вечер проверку

Женщины, прежде бывшей любимой,

До дрожи, до боли, до жути,

А теперь унылой, блёклой, постылой,

Плавающей в телевизионной мути.

…Часто снилось ему, что дворик,

С белогипсовым жутким уродом,

Закрывает свои ворота,

Отпускает его на свободу.

И в четверг он ее не убил,

Но в пятницу было сомненье,

Что после глупого: Пил иль не пил?

Наступит, наконец, продолженье.

Он проснулся с ощущением пустыни во рту,

И головы Петра от памятника Церетели,

Пытался выдавить каплю из пива бутылки катающейся на полу,

Преодолеть притяжение смятой постели.

Что-то левое лежало по его правую руку,

В белогипсовой маске ночной увлажняющей мази,

И тоска врывалась в разум без стука,

Ты в четверг не убил? А больше не будет оказий….

Вино, вечность, человек

или

винная тема во времена Мецената

Квинт Гораций Флакк – сын раба, поэт, писавший благодаря покровительству современника римского императора Августа богача Мецената, посвящал немало стихотворных строк вину: из Лацио, горы Массика, фалернскому и цекубскому, винам Сорренто, Солерна и Велиа. Поэтика Флакка, скроенная по образцу александрийского стиха, передает гордость  автора, который «первым перевел на италийский лад песнь эолийскую». В основе «винной» темы творчества поэта – сакральное лицо Вакха-Диониса. Божество предстает вдохновителем творческого начала, объединителем темного и светлого, телесного и духовного, мужского и женского  творческого начал. Вакх, в отличие от римской мифологической традиции, у Горация предстает величественным антропоморфным существом. В отличие от мифологической роли возмутителя спокойствия, он превращает злобного пса Цербера, охраняющего выход из Аида, в послушное домашнее животное, покорное человеку. Бог виноделия осуществляет  космическую роль титана Прометея, давшего людям огонь Олимпа. Вакх своим делом объединяет человека, вино и вечность в их синергии. Философия эпикурейства, воплощенная в поэтике Горация, представляет вино как необходимый элемент бытия каждого человека, напитком верной и приятной дружеской беседы. Собеседник «напился мудрых речей Сократа», он ощутил полноту бытия, и вот:

                                       …друг вернулся,

Сладко мне с ним за вином забыться!

Вино выступает как напиток утешения, уничтожающий бедность, горечь забот, страх неуверенности завтрашнего дня. По образцу труда винодела – кропотливому и упорному, - в поэтике Горация обозначается парадигма преодоления превратностей судьбы, разумной надежды на лучшее будущее. Если не получается контролировать будущее, то по крайней мере стоит наслаждаться настоящим.

Будь же мудра, вина цеди.

Долой надежды нить

Кратким сроком урежь…

В этом – философское упование на лучшее будущее, освобождающее от страдания и неудовлетворенности. Очарование вина позволяет человеку, разумно его употребляющему, принять краткость человеческого существования, дает возможность наслаждаться приятными мгновениями.

Зачем утомлять свой дух,

Слишком малый для вечного ожидания?

Почему … не пить? 

Средневековая поэтика «Кармина Бурана»

или

 похождения маргиналов

Винные фантасмагории в сборнике средневековой поэзии «Кармина Бурана» (1220-1250) достойны отдельного рассмотрения с позиций осмысления влияния алкоголя на литературное творчество. Представленные в виде музыкальной обработки Карла Орфа, они демонстрируют нам вино как двуипостасный продукт.  Оно предстает как непременное условие и атрибут эпикурейских чувственных страстей, основанных на атеистических мотивах и как сатирическо-назидательная басня о нравах  духовенства. Иерархия ценностей при влиянии вина переворачивается и заменяется фантасмагорическими видениями. В этом -  суть представленной в «Кармина Бурана» литературе голиардов – просвещенных бродяг и маргиналов.

Пьянствуя, лакомясь

Сладкими блюдами,

Стали отцы

Пресвятыми Иудами!

Паства без пастыря

Бродит во тьме,

Ибо у пастыря блуд на уме!

Эпикурейский атрибут Вакха преподносится как непременное условие жизни поэта-философа.

Я желал бы умереть не в своей квартире.

А за бокалом вина в шумном трактире,

Ангелочки-амурчики забренчат на лире:

«Славно этот поэт пожил в грешном мире!»

Жизнь маргинала голирада предстает гимном во славу эпикурейской поэзии. Перемещения от таверны к таверне, сопровождаются шулерскими азартными играми, женщинами нетяжелого поведения и пьянством.  Поэт сам себе задает вопросы:

Разве можно в кандалы заковать природу?

Разве можно превратить юношу в колоду?

Разве кутаются в плащ в теплую погоду?

Разве может пить студент не вино, а воду?

Вино для маргинала-поэта предстает источником вдохновения, создающего стихи на манер античных:

Для меня стихи – вино!

Пью единым духом!

Да! Я бездарь, как чурбан,

Если в горле сухо.

Не могу я сочинять

На пустое брюхо.

И Овидием себе

Я кажусь под мухой!

Можно позволить себе все! Любую вольность, одуряющую разум и одухотворяющую поэзию пьяного абсурда. Происходит разрешение любой проблемы бытия человека.

Выходи в привольный мир!

К черту пыльных книжек хлам!

Наша родина – трактир!

Нам пивная – Божий храм!

Разбавление вина водой воспринимается как кощунство. Упившиеся и свалившиеся в канаву галирады, только тогда получают чудесную помощь Вакха, когда пьют вино неразбавленным:

Кто не вина пьет, а воду,

Тем не даст прозреть природа

Истины сокрытые.

А при мне гласят немые,

Зрят слепые, мчат хромые,

Веселятся битые…

Я же, песню завершая,

Ныне миру возглашаю

Весть мою конечную –

Кто вино с водою свяжет,

Тех Рок молнией накажет

Мукой вековечною!

Раб и потомок богов император объединяются в едином экстатическом акте ощущения полноты бытия. Вино, как волшебный атрибут космической силы Вакха, уравнивает людей и богов, вводит субъективное личностное начало в  объективное сверхличностное бытие. 

А как же без Рабле?

или

литература о несчастном желудке и грустной печени

«Ра-бле-зи-ан-ство» - от этого слова хочется пить «Мезим» и записаться, в лучшем случае на прием к диетологу или, в худшем, к наркологу. Одного имени Франсуа Рабле достаточно, чтобы вызвать в памяти события, связанные с обильным поглощением еды и не менее обильными возлияниями. В гротесковой атмосфере пиров персонажи пяти повествований «Гаргантюа и Пантагрюэля» проводят свое время. Структура романа о похождениях чревоугодников-великанов и их спутников не только продолжает средневековую мораль жанра рыцарского романа, но и выходит за его пределы в сторону гимнологии любых алкогольных и кулинарных излишеств.

Поглощение, переваривание и выведение из организма позиционируется Рабле как приобретение жизненного опыта (гегелевская триада: тезис-антитезис-синтез). Вино связывает телесное и духовное в человеке: «Насколько же запах вина соблазнительнее, пленительнее, восхитительнее, животворнее и тоньше, чем запах елея!». Роман Рабле, посвященный «достославным пьяницам», помимо главных героев, выводит на авансцену героя Панурга.

Чтобы научится мудрости и остроумию он пересекает винный виноградник, собранный из разнообразных видов данного напитка. Панург повествует: «Засаженный всевозможными лозами, как-то: фалернской, мальвазийской, мускатной, таббийской, боннской, мирвосской, орлеанской, пикардийской, арбуасской, куссийской, анжуйской, гравской, корсиканской, веронской, неракской и другими».

Панург обращается с вопросом к «Оракулу Божественной Бутылки» о судьбе алкогольного путешествия с Гаргантюа и Пантагрюэлем, что порождает прямые параллели с античной литературой. Пир («симпосиум» у греков) предстает как общение и приятная беседа, основным катализатором которой является вино. Словесные споры, проходящие в философском ключе, смягчаются вином, и пусть истина в споре не рождается, но оттачивается винным катализатором. У Рабле вино – элемент одновременно философский и вакхический. Данная двойственность имеет предмет для научного спора: насмешка над пьянством видится даже в наиболее философских местах книги. К тому же Рабле представляет основными соучастниками своего романа, что делает его роман похожим на «смесь отборной корицы, самолучшего сахару и славного белого вина».

Жажда слов  драматурга Уильяма Шекспира

или

пить или не пить?

Пьющий человек – один из основных образов «земного животного» в драматургии Шекспира.  Пристрастие к вину в комедиях автора абсолютизируется. Например, у сэра Тоби из «Двенадцатой ночи»: «Я буду пить за ее здоровье, пока есть проход в глотке и питие в Иллирии». Карикатурным образцом пьяницы-алкореалиста является повеса Фальстаф: «Этот человек – кладовая всякого свинства, это – вздутие от водянки и чудовищный бурдюк с хересом, это – целиком зажаренный ярмарочный бык  с кашей». Фальстаф у Шекспира предстает подобием бездонной винной бочки. Его собутыльник-товарищ принц Генрих Уэльсский определяет Фальстафа как «подобие бочки в дружбе с тобой». Полная бочка имеет все, кроме души, поэтому Фальстаф обвиняется в продаже души «в страстную пятницу за бокал мадеры и холодную ножку каплуна». В то же сааме время вино дает мудрость в категориях вечных вопросов. Пьяница является философом в представлении сэра Тоби и сэра Эндрю: «Разве наша жизнь не состоит из четырех стихий? Да, говорят! Но, по-моему, она состоит из еды и пития». Из этого выводится «моральный принцип», философски преодолевающий все категории Канта: «Давай поэтому есть и пить!». 

За маскарадным нарядом философии эпикурейства в произведениях Шекспира прячется бравада абсолютизации чревоугодия. Бравада, идущая в атмосфере беседы псевдоэрудитов: «Языческий философ, когда ему приходило желание поесть винограду, всегда раскрывал губы, чтобы положить его в рот, подразумевая под этим, что виноград создан за тем, чтобы его ели, а губы – затем, чтобы их раскрывали».  При этом Шекспир применяет поговорки – основную форму пьяной словоохотливости. Фальстаф в «Генрихе VI» сравнивает образ труса с поддельным вином: «Общество трусов еще хуже, чем херес с известью».

Человек предстает бочкой, своим объемом обязанной своему содержимому. В «Виндзорских насмешницах» вино придает силу одному из героев: «Из старого плаща можно сделать новенький передник, из потрепанного кавалера – свежего трактирного слугу».

В «Двенадцатой ночи» алкоголь доставляет сэру Тоби новое ощущение от его розыгрышей. Он действует на его шутки «как водка на повивальную бабку». Сэр Тоби упивается как словами, так и алкоголем. В произведении «Как вам это понравится» заявляется: «Я бы хотела, чтобы ты была заикой; тогда это имя выскочило из твоих уст, как вино из фляги с узким горлышком: или все за раз, или ни одной капли». Словесное пьянство неукротимо: «Умоляю тебя, раскупори свой рот, чтобы я могла упиться твоими новостями».

При этом обозначается один из главных принципов веселого времяпрепровождения: «Нельзя пить в одиночестве!». Вино предстает универсальным языком коммуникации: «…в какие-нибудь четверть часа я так насобачился, что теперь всю жизнь могу распивать и растабарывать с кем угодно».

Авторы планируют продолжение данного исследования. В дальнейшем будут рассмотрены произведения П.-О. Бомарше, О. Бальзака, Ч. Диккенса, Г. Манна, Ш. Бодлера, О. Уайльда, Мольера, В. Гюго, Р.-Л. Стивенсона, М.-В. Монтальбана.