из цикла "Непонятая проза" (часть 2)

ИЗ ЦИКЛА «НЕПОНЯТАЯ ПРОЗА». VOL 2

Меня зовут - Адам

Действующие лица:
Я

Действие единственное

Пустая улица. Сумеречно. Человек, сидящий на скамье.
(задний план: за декорациями – киноэкран. Начинается показ фильма «Эволюция нашей планеты»)

Я.     Да, я хотел умереть.
По-тихому, уйти незаметно, вот так: закрыть глаза и – удалиться.
Это, конечно, враньё – старикам вовсе не хочется умирать, и мне не хотелось.
Но я видел будущее, и видел в нем – себя.
Я не мог умереть, вот в том то и дело.
Скоро меня найдёт здесь кто-либо из моих тридцати восьми детей, или из? – не знаю скольких внуков, и уведёт к себе.
Мысли прервутся.
Но: необходимо вымыслиться.
И хорошо бы иметь автомобиль, пристегнуться ремнём и поехать в рассвет.
Туда, где нет никого, нет паспорта и фотоальбомов.
Я боюсь фотоальбомов.
Здоровенный алтарь моего старшего сына, и кучи небольших молитвенников всех остальных: там лишь одно лицо – моё.
Где меня только не было в одно мгновение: в Азии, Европе, Сибири, на Новой Земле…
Не счесть.
Я был химик-ядерщик, лесоруб, солдат, монах…
И я был – генетик.
Мы ставили опыты.
Мы были учёные и экспериментировали на себе.
Переезжали из города в город – это было частью эксперимента.
И заводили любовниц.
Из группы не осталось никого, кроме меня.
Все были по-разному модифицированы.
Но я – один победил.
И проиграл.
Вам хочется вечности? – одумайтесь грешники, позаботьтесь лучше о своём потомстве.
Все мы – потомки первобытных.
Я – первобытный.
Одиночество в однообразие.
Пустота.
Я слышу чьи-то шаги, возможно, это – мой сын.
Это – я?
Нет.
Просто прохожий.
Я боюсь прохожих.
Пусть тишина.
Хоть ненадолго.
Зеленая трава и роса на ресницах.
Журчит ручей.
Успокаивает.
Я жду завершения каждый раз, когда удается вырваться.
Педаль выжата до упора, и меня вжимает в спинку сидения.
Я лечу.
Росы так много, что она застилает глаза.
Хорошо…
Вы только помните: меня зовут – Адам.

Полное затемнение. Раздаётся «божественный» голос.

Серая мгла, и как-то неразборчиво –
туман, пролетели незаметно, в дремоте,
как морфий. И вот, глаза зажмурились
от яркого пушистого света.
«Мы» повернулась к солнцу.
Мы тянемся к солнцу. К Ра.

(на экране – ядерный взрыв)
Резко подаётся свет и одновременно – занавес.

Аудиенция

Дом был высокий, этажей в девять, в виде буквы «Г».
Окна в доме были только на самом верху, в горизонтальной чёрточке литеры.
Медленный лифт доставил меня до единственной двери.
Вспомнил про ключ, его мне выдали, чтобы попасть на аудиенцию.
Знакомо скрипнул замком и вошёл в квартиру.
Прошёл в комнату – простая обстановка: стол, диван, шкаф… не похоже, что здесь живёт Юрий Алексеевич…
В зеркале отражались рассыпанные на столе синие таблетки.

Две стороны

Я – траумваль. Фу ты, да нет, конечно – рояль! Не как бы так, а весь, скажу вам, целиком… М-м-м; и кажется – раздельно. Спасу вас – всевездесуще. Экспромтом: молоточками по струнам – какой-то неизвестный композитор Я. Но вот вопрос: как стать самим собой?..

«Как стать самим собой?» - спросите Вы. И я отвечу: «Станьте предметами: креслом, шлагбаумом, банкнотой…» Как? Подозреваю, что единственно приемлемый для вас предмет, название коего – человек.

Удивительным оказывается то, что:
иногда предмет представляется нам воодушевлённее самого человека.
Но и человек (о! чувства)
способен вдохнуть в я-вещь-в-себе аромат души.

И вот: что императив, что манящая нас обратная сторона, итог - единственен. Поэтому, сейчас я – рояль. Кто ударит по клавишам? Бесконечность романса Свиридова… И разбудит солирующую скрипку…

Хочется сыграть на мне самом. Когда-то я неплохо играл на фортепиано. Правда, сейчас, вместо клавиш струны и молоточки. Ничего. Главное – приноровиться и, «Четырнадцатую, До-минор».
А лучше – в четыре руки.

Наша музыка, душа нашей души,
те певчие русла, по которым уходит
из сердца наша боль.
Ф.Г.Лорка

Боль исчезает лишь на время…
И если б с мыслями-стихами уходила боль моя, я был бы – Траумваль.

Я согласился

Нет ничего легче прощальных писем, они всегда самые ясные и короткие. Но кое-что не отпускало меня. «Он жить не хочет, всё думает: жизнь – это сон». Бред, конечно. Ну да ладно.
«Твой путь – лишь сон, идущий в разрез с путями сердечными. Я знаю – ты добьешься всего, всех высот. Но к тому часу ты не узнаешь меня; ты уже позабыл. Виноватых нет, только стечение обстоятельств. Но знай – пути иногда сливаются. Я подожду, немного, всего лишь мгновение, но хватит ли тебе сто веков, чтобы всё это понять? Прощай».

… подала мне эту идею: «Пишу сочинения на любые темы, по любым авторам. Индивидуальный подход. Расчёт по Вашей силе и успеваемости».

Идея мне не понравилась. Но после первого заказа я нашёл в этом своё спасение.
Вольная тема, Достоевский, «Преступление и наказание». Статус – экспериментальный индивидуализм, оценка – не имеет значения. И я написал:
«Роль психофизической личности Ф.М.Достоевского в характере Родиона Раскольникова».
Эффект был колоссальный: лучшее сочинение по школе, учителя цитировали его и отправляли на областные конкурсы…

Я писал сочинения, и переживал тысячи реинкорнаций: я был Булгаковым, Пушкиным, Достоевским, Гумилевым, Есениным, Тургеневым, Чеховым, Толстым, Блоком… Я питался аурами давно почивших гениев.

«Ты стал наркоманом», - сказала мне Света. А ведь именно она когда-то подала мне эту идею…

Я не видел Свету три недели. На мой телефонный звонок она грустно ответила: «Я люблю тебя, но ты любишь – только свой собственный мир…» Я пригласил её в театр. А потом. Забыл…

Я согласился. Просто оказать помощь. Девушка не могла выразить свои чувства и попросила написать за неё признание в любви.
Я согласился. Почему бы и нет?
А далее: кто-то – кому-то, те – тем, знакомые – знакомым... И я писал – письма страстные и безразличные, слова раскаяния и фразы обвинений, рифмы надежды и строчки расставаний…
Они приходили и просили помочь…

В тот день я спал, и нервозность страданий летала чернилами по альбому Марины Цветаевой. Меня разбудил звонок в дверь. Почтальон торопливо сунул мне жёлтый конверт.
Я вскрыл: «Твой путь – лишь сон…».

Координаты

А случалось с вами: садитесь вы в поезд, и вдруг – подходит к вам бабулька, старенькая такая и убедительно так говорит: «Сегодня произойдёт пространственно-временной сдвиг, и во время этого сдвига все поезда, сами по себе, поменяют свои направления». И эта старушка – сотрудник по сдвигам – указывает, в какой поезд вам следует пересесть, чтобы вместо города X вы случайно не укатили в город Y. Но вы ей не верите. Не пересаживаетесь в другой поезд. И в итоге, к вашему изумлению – оказываетесь совсем в другом городе Z.

В зеркале

Я, да простят меня мои бывшие коллеги – профессор протухших идей. Я нектар, обреченный на горечь: мои мысли были не интересны никому – ни богам, ни людям, ни самому себе. И я решил уйти из науки.
Я ушел и даже не хлопнул дверью.
Я стал хранителем библиотеки.

Этот парень разрушил мою мечту.
Он сидел за первым столом, напротив лестницы и читал книгу «Священная инквизиция». Временами, он вглядывался в книги других читателей, и я заметил, как раскалываются от ненависти его глаза.
«Идиоты! Все – идиоты!» – вдруг вскричал он и кинул в кого-то куском булки, которую ел.
Я подошёл к нему, чтобы сделать замечание, и в этот момент ловушка захлопнулась. – Каблук невидимого ботинка раздавил мою голову, и тошнота мерзко застыла во мне. Я не смог отвести от него своего взгляда, и его лицо приблизилось ко мне, стало огромным, четким. – Редкие струйки волос стекали по плотине лба, которую удерживали два носа. Волокнистые зрачки прожилками вплетались в болотную гать глазных яблок. Бугристые щеки соединялись расщелиной рта, в которой прятались голодные пиявки. Клочки лишайника на обрыве подбородка почти не скрывали иссохшую шею.
Я вижу – его рука, мнущая мягкую булку, движется ко рту. Рот раскрывается, и пиявки впиваются в хлебную плоть. Медленно отделяется от нижней губы тягучая жидкость. Капля падает на стол рядом с книгой и становится шипящим пятном.
Стол завибрировал. Пятно перестало шипеть и открыло глаза. Оно, как ртуть, отформилось от стола и стало сперматозоидом…

Я побежал по лестнице. Вниз: ступени стремительно ускорялись. А сперматозоид летел рядом со мной, стал моей тенью. Но я вырвался на улицу, а он исчез в её шипящем воздухе.
Я отдышался, и воздух перестал шипеть. И в ту же секунду мне всё стало ясно: как в зеркале, в глазах парня и сперматозоида, в их сущности, я видел самого себя.

По-своему

«Слёзы. Моя зима плачет. И с ней плачет моя душа.
Господи, за что? За какие грехи Ты бросаешь меня в этот карцер мучительного ожидания? Я прошу у Тебя лишь одного: холода и вечной зимы; вечной, как моя жизнь.
Что мне делать, как жить в эти долгие месяцы тумана и дождя, солнца и жары, слякоти и грязи? Убийственная весна, депрессивное лето, истерическая осень. Как долго ещё, долго до зимы».

Одному – деньги, богатства, роскошная жизнь.
Другому – слава и всемирная известность.
Третьему, четвёртому, энному – власть.
А этому? – здоровья, долголетия.
А тому? – семейного благополучия и любовницу.
Извините, а Вам чего не хватает для полного счастья?
И так далее и тому подобное и прочее, и вполне можно поставить многоточие;
«...»
А я? Что мне нужно для счастья? – Цветок-декабрист, расцветающий только зимой.

... я бросила всё и уехала на север, к вечной зиме. Одиннадцать месяцев я была счастливой: наслаждалась морозом, ела сосульки, плавала в снеге… А потом всё закончилось: холод проник в мою душу.

Пусть будут счастливы люди: влюблённые и любвеобильные, купающиеся в шампанском и арендующие на ночь чердаки и подвалы, люди всемирно-известные и гении, непризнанные обществом. Пусть будут счастливы все и по-своему. А я?.. Я найду своё счастье, вечное, как моя жизнь.

Я еду на юг и мечтаю о вечном счастье.