Бобровая охота

БОБРОВАЯ ОХОТА
(отрывок из книги)

Январь 1956 года. Третье Всесоюзное совещание молодых писателей, куда мы прилетели с первым чукотским поэтом Виктором Кеулькутом. В фойе Дома культуры "Правды" праздничное столпотворение многочисленных представителей всех жанров, национальностей, возрастов ("среди сотни молодых -- полсотни лысых и седых") и всех степеней известности.

[...]

Основным докладчиком был Василий Ажаев, автор знаменитого в свое время романа "Далеко от Москвы". Девятый вал популярности, принесший ему Сталинскую премию, квартиру в Лаврушинском переулке, высокую должность в СП СССР на улице Воровского, 52 и массовые переиздания, к тому времени заметно спал. Но имя его по-прежнему было на виду и на слуху.

Незадолго до этого он прилетал в Магадан. Опубликовал в "Магаданской правде" длиннющие отрывки из романа "Вечная мерзлота". А с местными литераторами встретиться не удосужился, хотя и возглавлял комиссию по работе с молодыми.

Битком набитый зал и президиум, ломившийся от обилия знаменитостей, создали непередаваемо торжественную атмосферу.

В. Ажаев в одном месте решил сдобрить суховаты и доклад незамысловатой шуткой.

В рядах послышался шум, раздались хлопки. Польщенный оратор скромно потупился и даже слегка поклонился. А хлопки перешли в аплодисменты, затем в овацию.

Только тут докладчик догадался оглянуться: из-за кулис появился невысокий человек в зеленой офицерской гимнастерке, по-военному перетянутой широким ремнем. Михаил Шолохов...

Выступление самого Шолохова больше походило на беседу. Не оставайтесь перестарками. Есть такие -- ходят в девках до самой старости. Максим Горький говорил нам, что работа писателя состоит из двух процессов: лыко драть и лапти плесть. Желаю вам побольше драть хорошего лыка и научиться плести из него добрые лапти... И под общий смех, имея в виду Ажаева и, возможно, не только его, заключил:

-- А то некоторые... Когда драли лыко далеко от Москвы, лапти получались неплохие. А теперь дерут лыко на асфальте улицы Воровского -- лапти совсем не те...

Даже Шолохова не простили официальные писательские верхи за такой "выпад"...

На следующий день праздничный подъем и напряженная деловитость совещания заметно стихли. Еще через день зал опустел чуть ли не на треть, а на сцене за столом, насколько помнится, сидели Алексей Сурков, Василий Ажаев, Мирзо Турсун-заде и еще одна старая очкастая прозаичка. Присутствующие нехотя слушали ораторов, бесцеремонно переговаривались.

Выступление свое я начал с того, что призвал всех к порядку -- не для того мы съехались со всех концов страны. Обратился с упреком и к председательствующему Суркову:

-- Почему президиум, как вырубленный, поредел?..

Ошарашенные таким нахальством, молодые и не очень молодые притихли. Я всегда выступал не для того, чтобы произвести впечатление, а чтоб выплеснуть то, что накопилось в душе. А если этого нет, то незачем на люди вылезать. И любая аудитория обычно чувствует, с каким багажом взобрался человек на трибуну.

У меня, после полуторалетней разлуки с "материком" прибывшего не куда-нибудь, а в Москву, да еще на совещание молодых, разумеется, что-то не только накопилось, но и накипело. И где, как не здесь, поделиться всем этим...

Основное внимание обратил я на взаимоотношения маститых и молодых. Проблема отцов и детей, острая и сложная во все времена, вызвала немедленную и энергичную реакцию.

Я могу сейчас поднатужиться и вспомнить что-нибудь интересное, эффектное, но, боюсь, подкараулит меня тот самый недуг, под воздействием коего можно ненароком вспомнить и то, чего не было...

Не успел я сесть на свое место, как поднялся разгневанный Сурков:

-- Я очень дисциплинированный, по-солдатски дисциплинированный человек, и только поэтому сумел сдержать себя и не оборвать Сергеева!.. Да будет известно, что здесь Всесоюзное совещание, а не сборище двадцатых годов в Политехническом музее!..

По укоренившейся литобъединенческой привычке я с трепетом приготовился выслушать доводы, обосновывающие столь нешуточный гнев.

Но напрасно -- никаких обоснований. На меня лился густой, четко направленный поток отборной трибу иной брани...

Отныне так будет везде и всегда, за редкими исключениями: более или менее бурный поток утонченной или откровенно базарной ругани вперемешку с ловкой или неумелой ложью. Только недавно я трезво уразумел, что такое -- в порядке вещей, что иного варианта у них нет и быть не может. А твою ошибку или огрех (или глупость -- чего иногда не брякнешь в полемическом пылу) раздуют до неузнаваемости и громогласно предадут анафеме.

Но тогда я с искренним недоумением обратился в перерыве к моему могущественному оппоненту:

-- Товарищ Сурков, за что вы меня так?..

В ответ последовала широкая улыбка, резко деформировавшая все его лицо:

-- А об этом я еще скажу!..

Но праздник все-таки продолжался -- праздник открытого поэтического общения. На творческом семинаре я просто купался в атмосфере азартной деловитости и раскованности и, споря, убеждая, иногда соглашаясь, по-дружески выдавал всем сестрам по серьгам.

Под конец выдали и мне, когда принялись обсуждать мою рукопись. Через много лет, перебирая тогдашние записи, я уже как бы со стороны увидел, что обошлись со мной не по-товарищески: почти ни единого доброго замечания.

Были еще, правда, подытоживающие слова руководителя семинара Льва Ошанина:

-- Володя, ты сможешь остаться в Москве еще на несколько дней -- чтоб собрать стихи, рассортировать, перепечатать?..

Мне предлагали начать делать сборник -- большего признания на любом семинаре быть не может.

Но какие еще там стихи, какая, к черту, перепечатка, когда меня протащили по таким кочкам!..

На совещании этом была выведена из строя одна из главных творческих движущих сил -- мое авторское честолюбие. После этого я уже не очень радовался, когда меня хвалили, и не шибко огорчался, когда ругали, и привычно отсекал от себя любые эмоциональные излишества. Для зрелого возраста качество, очевидно, благотворное, но в молодости все-таки надо во что бы то ни стало стремиться быть первым парнем на деревне!..

И вот заключительное пленарное заседание, и количественно и качественно приближенное к первому.

Всем нутром чувствую, что Сурков свое обещание выполнит.

И вот он на трибуне:

-- ...Товарищ Шолохов, как эстрадный остряк, срывал аплодисменты с неоперившейся, зеленой молодежи!..

Если он про Шолохова так, то что же тогда обо мне скажет!

-- ...У Сергеева на груди значок Ленинградского университета. И дальше идет страстный монолог о том, достоин ли я того, чтоб носить этот значок.

-- ...но это еще не все. Вот у меня в руках магаданский альманах "На Севере Дальнем"!..

Ну как, когда он успел и сумел его раздобыть?.. Альманах журнального формата и объема. Собирал, составлял, редактировал и пробивал его наш батька и наш нянька Николай Владимирович Козлов. И стихи он туда отобрал такие, что мне не стыдно читать их и теперь...

А Сурков потрясает альманахом высоко над головой:

-- Ознакомился я, товарищи, с виршами Сергеева и скажу откровенно: много амбиции, но мало амуниции!..

Да прочитай ты людям хоть одно стихотворение!..

В кулуарах потом раза два-три подходили незнакомые парни, жали руку, говорили ободряющие слова, но я не знал, как на это реагировать.

Перед концертом хора Пятницкого сижу в проходном ряду. Вот-вот должен раздвинуться занавес. И тут ко мне на виду у всех подходит Володя Алексеев, наш университетский сатирик, басни которого исполнял сам Игорь Ильинский, и громко, не обращая ни на кого внимания, говорит мне о том же, о чем говорили мои безвестные друзья:

--...Молодец, Володька, что сказал правду. Ее всегда надо говорить, если даже тебе попадет! И гордись, что ругали тебя вместе с Шолоховым!..

Немного помолчав, он уходит -- бледный, с глазами чуть навыкате, с гордо поднятой головой.

Случилось так, что после этого я его больше не видел...

Спасибо тебе, Володя, на добром слове, вовремя сказанном. Светлая тебе память...