В своё время, пожалуй один из самых неординарных исследователей детской литературы, Мирон Семёнович Петровский совершенно справедливо отметил: «Будут ли дети, когда вырастут, читателями - дело темное, что они будут читать тогда — еще темнее. Взрослая дифференциация — социальная, профессиональная, наконец, просто вкусовая, разнесет их читательские интересы, размажет по всему литературному (и внелитературному) полю или вовсе вынесет за пределы этого поля. Но в детстве все - читатели, все - слушатели бабушкиных или маминых сказок и сравнительно узкого круга книг, составляющих основной фонд, так называемой, «детской литературы». У множества взрослых людей с высокой вероятностью не окажется общего читательского фонда, кроме этих сказок и книжек, прочитанных / прослушанных в детстве. Тогда эти сказки и книжки с неизбежностью примут на себя роль единственного текста, объединяющего всех людей этой культуры, странно сказать — станут выполнять функцию «главного текста» культуры. Фундаментальная общекультурная роль детской литературы резко возрастает в таком обществе, как советское, — лишенном своей сакральной «главной книги»».

Что касается вопроса о сакральной «главной книге» в современной России, то отсутствие таковой очевидно по причине многонациональности и многоконфессиональности государства, его светскости. Период глобального государственного атеизма сменился периодом глобальной всевозможности вероисповеданий, другими словами, сакральных «главных книг» стало множество. И вновь фундаментальная общекультурная роль художественной литературы для детей резко возрастает, как единственного текста, объединяющего всех людей многонационального и многоконфессионального государства.

Так как роль и значение детской литературы не изменились, то есть смысл рассмотреть уже имеющийся опыт советского периода для выявления и интерпретации скрытых идейных принципов «художественных текстов для детей». В данном небольшом исследовании будет, с некоторыми отступлениями, рассмотрено два стихотворения К. И. Чуковского «Федорино горе» и «Мойдодыр».

Коротко изложим основную схему сюжета стихотворения «Федорино горе». Повествование ведётся от лица автора. Начинается всё с описания побега говорящих бытовых предметов – чашек, ложек, топоров, стола, сковороды, самовара и т.д. Дальше появляется главный персонаж – Федора Егоровна и выясняется, что предметы убегают именно от неё, потому что Федора их «била, запылила, закоптила, загубила». Федора догоняет сбежавшие и к тому времени уставшие бегать бытовые предметы и даёт обещание их мыть и чистить, а в доме - вымести тараканов и пауков. Предметы возвращаются, а Федора выполняет обещанное. Всё заканчивается тем, что Федора радостно пьёт сладкий чай, ест блины и пироги, предоставленные ей предметами в качестве бонуса за выполнение обещанного.

Теперь посмотрим на стихотворение не с эмоционально-поучительной позиции, а с позиции, открывающихся при таком сюжете, возможностей интерпретации.

Маргинальный персонаж Федора Егоровна проживает в социуме бытовых предметов (сито, корыто, топоры, сковорода, блюдца, чайник, стол и т.д.). Маргинальность Федоры выражается в попирании общепринятых в бытовом социуме санитарно-гигиенических норм поведения и, как следствие, невыполнении обязанностей члена социума (била, запылила, закоптила, загубила). Отметим, что реакция социума на маргинальность Федоры наступает именно по причине невыполнения ей обязанностей члена социума, а не по причине подозрения её Личности в «инаковости». Маргинальная Личность в качестве наказания отторгается до момента исправления. То есть, отторжение одновременно является и наказанием, и способом инициирования акта выбора Личностью между одиночеством (и связанными с этим трудностями бытового выживания) и вливанием в социум (и связанными с этим бытовыми обязанностями). В данном случае, Личность принимает правила игры уже в момент согласия на акт «выбирания» между двумя предложенными вариантами, так как тем самым отказывается изначально от возможности «третьего варианта».

Живые существа (коты, коза, курица, лягушка, тараканы) не участвуют в наказании и исправлении Личности. Олицетворяя собой естественное натуральное существование, они не могут по своей природе принять существование бытовое. Но кафкианского превращения здесь с Личностью не происходит, так как подсознательной перспективой именно этого безвозвратного превращения и его последствиями пугает социум, заставляя вернуться. Фактически, социум производит подмену понятий, проводя знак равенства между осознанием Личностью себя, как полноценного существования (третьим вариантом) и успешным бытовым благоустройством.

Вопрос «инаковости», идентификации себя «другого» не решается Личностью. Личность не осознаёт себя как Личность, а становится «как все», вследствие произведённой социумом подмены понятий. В конфликт здесь вступают мир бытового существования и естественного натурального существования, но ни тот, ни другой не дают возможности Личности осознать себя, а только обезличивают её, погружая в собственную систему норм, правил и ценностей.

Название стихотворения «Федорино горе» представляет собой своеобразный перифраз грибоедовского «Горе от ума». Чацкий не находит себе места в социуме и оказывается разочарованным по причине способности мыслить и осознавать себя, как Личность – в этом и заключено его горе. Федора довольствуется удобным удовлетворением физиологических потребностей, а горе её - в отказе от способности к рефлексии, способности осознавать себя, как «иного» и «другого» .

Коротко изложим схему сюжета стихотворения «Мойдодыр». Повествование ведётся от лица мальчика, от которого внезапно начинают убегать его вещи. Появившийся говорящий умывальник Мойдодыр сообщает мальчику, что вещи сбежали от него из-за того, что тот грязнуля. По приказу Мойдодыра щётки и мыло набрасываются на мальчика и начинают его мыть. Мальчик вырывается и выбегает на улицу, однако за ним в погоню отправляется мочалка. Гуляющий по улице Крокодил проглатывает мочалку, после чего угрожает мальчику, что проглотит и его, если тот не умоется. Мальчик бежит умываться к радости Мойдодыра, после чего вещи возвращаются к нему. Заканчивается стихотворение гимном чистоте.

Здесь стоит отметить характерную особенность стихотворений Чуковского, а именно, мотив «бега», который настойчиво повторяется из произведения в произведение:

«Муха-Цокотуха»

Но жуки-червяки

Испугалися,

По углам, по щелям

Разбежалися.

«Тараканище»

И весёлою гурьбой

Звери кинулися в бой.

Но, увидев усача

(Ай-ай-ай!),

Звери дали стрекача

(Ай-ай-ай).

По лесам, по полям разбежалися:

Тараканьих усов испугалися.

«Краденое солнце»

И бегут они к Медведю в берлогу:

Выходи-ка ты, Медведь, на подмогу.

«Айболит и воробей»

И они побежали бегом

За его голубым огоньком.

«Айболит»

И встал Айболит, побежал Айболит.

По полям, по лесам, по лугам он бежит.

Весь этот «бег» героев делится на «бег от возникшей проблемы» и «бег к решению проблемы». Как правило, в стихотворении присутствуют оба варианта и «Мойдодыр» не исключение.

Начать надо с того, что сам Мойдодыр и его подчинённые являются символами управленческой власти, их суета и угрозы оказываются совершенно неэффективными, так как мальчик всё-таки не выполняет указаний, а убегает на улицу. На улице он встречает Крокодила – символ более высокой по статусу карательной власти. Свой статус Крокодил подтверждает действием: «И мочалку, словно галку, словно галку, проглотил». То есть, Крокодил,  не интересуясь мнением Мойдодыра и уничтожая его подчинённого, тем самым подтверждает свой более высокий статус и наглядно демонстрирует мальчику эффективность собственных угроз. Разумеется, мальчик предпочитает вернуться к Мойдодыру и начать выполнять требуемые от него функции.

В качестве лирического отступления, можно отметить, что сам факт систематической публикации произведений К. И. Чуковского говорит не о такой уж жёсткости цензуры советского времени.

Вообще, говоря о героях детской литературы советского периода, как минимум, необходимо вспомнить несколько фактов. Доктор Айболит и Дядя Стёпа впервые появились на страницах книг в 1936 году. Уже через два года, в 1938 году, в США появляется известный сегодня всем персонаж Супермен, который изначально был лысым злодеем-телепатом, стремившимся господствовать над миром (первый вариант Супермена 1933 года).

Но интересны здесь два основных отличия между знаковыми американскими и советскими героями детской литературы:

1.Супермен, а впоследствии и Бэтмен (1939 г.), и Человек-Паук (1962 г.), как правило, спасают город, мир, человечество вообще. Дядя Стёпа и Доктор Айболит спасают конкретных людей и зверей лично. В случае, например, с Доктором Айболитом, это не абстрактное спасение природы и невиданных зверей, а спасение конкретных живых существ, известных всем.

2.Методы и механизмы спасения, которые используют американские герои, совершенно неосуществимы в реальной действительности. Супермен обладает не возможной в реальности силой, не возможной хотя бы потому, что ресурсы человеческого организма не рассчитаны на подобные перегрузки. Механизмы Бэтмена работают в противоречие всем известным законам природы. Генетические мутации Человека-Паука противоречат самой природе человеческих генов. Другими словами, ребёнок, выросший на данной литературе, в реальной жизни неизбежно сталкивается с неосуществимостью вышеперечисленных моделей добрых поступков и, как следствие, неосуществимостью самого понятия добра. В таком случае, закономерна замена неосуществимого понятия «добро» осуществимым понятием «выгода».

В отличие от этого, методы и механизмы спасения, используемые героями советской детской литературы вполне осуществимы в реальной жизни, как, например, профессии врача, милиционера или пожарника. Представление о добре формируется вполне реальными примерами, суперсила героев осуществима в реальной жизни и заключается в физическом здоровье и обладанием знаниями о мире, в котором мы живём.

В заключение сделаю ещё одно лирическое отступление – тот, кто считает себя суперменом, а именно, сверхчеловеком, рано или поздно кого-то начнёт считать недочеловеком и 20-ый век наглядно продемонстрировал, что из этого получается.