Упражнения на развитие беглости (повесть)

УПРАЖНЕНИЯ НА РАЗВИТИЕ БЕГЛОСТИ

ДВОР МОЕГО ДЕТСТВА

Рондо

Allegro accelerando

AccelerandoAccelerandoAccelerando

     Шустрый мальчишка в полосатой футболке с «десяткой» на спине элегантным финтом подбрасывает футбольный мяч и, повторяя трюк великого Марадоны, вгоняет его в ворота. Следующий за этим дикий танец подробно отрепетирован: разворот в левую сторону, прыгая на правой ноге, разворот в правую сторону, прыгая на левой и три прыжка «шимпанзе».

     - Маэстро! К инструменту!

     Это крик отца на весь двор. Он вернулся с работы – футбол на сегодня закончен. Черни отдает пас Гермеру, и мы выходим к воротам Бетховена.

     Раз – и – два – и – три – и…

     «Маэстро»… Считать, сколько раз мне приходилось драться из-за этой клички, бесполезно. Мальчика, играющего на пианино в уголовном районе провинциального города, не травить не могут по определению.

     Раз – и - два – и – три - и…

     Садистская гордость отца, желающего воспитать вундеркинда, распахивает балконную дверь.

     - Маэстро! – Это уже крик с улицы. И я уже знаю, кому буду завтра бить морду. Или мне.

     Раз – и – два – и – три - и…

     Двор заставляет жить двойной жизнью. Дома заведено общаться с родителями «на вы», на улице я «ботаю» исключительно «по фене». Годам к двенадцати я умудрился найти точку гармонии на лингвистическом уровне:

     - Что же вы, мамочка, милый друг, кидаете мне гнилые предъявы, - я уроки сделал.

     - Папа, вы рамсы не путайте. Сначала математика, потом пианино. Завтра контрольная.

     По другую сторону «баррикад» это срабатывало довольно неожиданно:

     - А не соблаговолите ли вы, сударь, пойти на …

     Бывало, что шли.

     Раз - и – два – и – три - и…

     Я неделю не появляюсь во дворе. Домашний арест. За «драку с применением специальных средств» я поставлен на учет в «Детской комнате» милиции. Даже родители не поверили, что «фрагментом арматуры» я защищался. Зато ни одна награда мира не сравнится с этой чарующей формулировкой – «за драку с применением специальных средств»! Круче только сесть в тюрьму или короноваться в «законники». Но это уже как аспирантура.

     Когда в Воркуте «короновали» моего соседа Прокофа, двор гулял неделю. На какое-то время Прокофьев стал моим любимым композитором. Я выучил даже «Джульетту девочку».

     Раз – и – два – и – три – и…

     У меня сегодня праздник! В «Советском спорте» вышла статья об Олеге Блохине с огромным заголовком «Браво, МАЭСТРО!» Еще два часа этюдов, и я покажу газету этим уродам во дворе. Пусть дразнят. Теперь мне эта кличка даже нравится.

     Раз – и – два – и – три – и…

   Я моральный урод, никчемный человек и место мне в ПТУ. Отец таскал меня на концерт детского хора Попова. Несчастные детишки из Москвы, душимые пионерскими галстуками, ангельскими голосами пели песню «Летите, голуби», а потом играли с залом в музыкальную «угадайку». По пути домой отец поинтересовался, в какие игры играю я во дворе. «Побег из зоны» его не впечатлил. А я испытывал такую гордость, игру ведь я придумал. Она развивала ловкость и стратегическое мышление. «Зарница» отдыхала.

     Раз – и – два – и – три – и…

     Мне купили гитару. Родители долго упирались, но я пообещал научиться играть за сутки.

     Через двенадцать часов я заунывно провыл «Утро туманное», а через двенадцать часов и десять минут я надрывался во дворе: «Голуби летят над нашей зоной», «Гоп-стоп» и прочая «классика». Местные урки постановили, что к зоне я готов: «на учет» есть, на гитаре играю. Одноклассники страшно завидовали.

     Раз – и – два – и – три - и…

     Маэстро – бабник! В соседний двор приехала семья военных. Я пригласил Верочку в кино. Меня ненавидели все: девочки – за то, что выбрал не их, мальчики – за то, что первый решился. Верочка крайне удивила меня, попросив сыграть ей на пианино. До этого момента я считал свои занятия музыкой чем-то постыдным, недостойным мужчины. Уж не знаю, целовали ли Баха в шею, когда он писал свои прелюдии и фуги, но у меня в этом сочетании они звучали потрясающе.

       Раз – и – два – и – три - и…

     Оказывается, пианино – замечательный инструмент обольщения. Жаль, что Верочка этого не оценила в полной мере. Она замерла на прелюдиях, не позволяя фуг, и очень обиделась на мои музицирования с другими, более «полифоничными» девочками.

     Раз – и – два – и – три - и…

     Ни один выигранный мною музыкальный конкурс, ни один блестяще сданный экзамен не сравнится с тем, что произошло сегодня. Отсидев свои пять лет, из зоны вышел Прокоф – «законник», мой сосед по подъезду. Я осмелился пригласить его в гости, пока нет родителей, чтобы сыграть ему произведения Прокофьева. Мне, мальчишке, это почему-то показалось уместным. Прокоф внимательно слушал мою игру. По глазам-щелочкам я понял, что ему понравился «Танец рыцарей» из «Ромео и Джульетты». Потом я поил его чифирём, слушал рассказы о зоне. Уходя, Прокоф сказал, пристально посмотрев мне в глаза: «Валить тебе отсюда надо, Маэстро…»

ххх

     Я приезжаю в этот двор один раз в год – на мамин день рождения. Сейчас деревья, служившие штангами футбольных ворот, стали вдвое выше. Верочка умудрилась выйти замуж за военного, охраняющего местную пересыльную тюрьму. В каждый мой приезд кто-нибудь из одноклассников обязательно на свободе. Рассказывают мне о жизни двора. Мальчишки слушают, учатся фене. Мою игру «Побег из зоны» забыли. Правила придумал я, а на момент своего исчезновения преемника себе не воспитал. Жаль, хорошая была игра. Я в нее выиграл.

Клен ты мой опавший…

Рэгтайм

Allegretto

   Аэропорт Ванкувера в последние часы полета представлялся мне одной большой курилкой. Виновата не зависимость от табака, а здоровое чувство относительно свободного человека, которому, по непонятной причине, не позволяют делать то, что он хочет. На поверку аэропорт оказался похож на гигантскую футуристическую пепельницу, к которой периодически подъезжали монорельсовые зажигалки. Таможенники были весьма подозрительны, в их глазах читалось недоверие, плавно переходящее в немой укор: «Почему вы без лыж?!». А с лыжами были все, кроме нас, и это несмотря на то, что до олимпиады в Ванкувере оставалось еще месяцев пять. Таможенники тщательно обследовали всю нашу ручную кладь, тщетно пытаясь обнаружить в ней хоть какие-нибудь, ну хоть детские лыжи. Не нашли, злобно пожелали «приятного пребывания» с ярко проступающим подтекстом: «Эти русские думают, что им все позволено» -  и...

   … Икая от вожделения, я помчался в Канаду. Курить!

   Ни одна голливудская мелодрама не способна передать поэзии последних шагов к выходу из аэропорта. Такое стремление к объекту страсти не снилось даже Ромео и Джульетте. Все, как в замедленной съемке (это неправильно с точки зрения профессиональной терминологии, пусть!). Сквозь тонированные стекла здания аэропорта маняще светит солнце, похожее на свет в конце тоннеля, образованного некурящими лыжниками. Я прорываюсь, спотыкаясь о лыжи, палки и сноуборды, я без должного пиетета выражаюсь о зимних видах спорта и ванкуверской олимпиаде в целом. До выхода десять шагов, девять, восемь, семь…

ххх

   Неужели я попал в канадский рай? Мое имя написано по-английски на табличке, а над табличкой - ангельский лик! Вожделенная сигарета падает к ногам ангела. Я вспомню о ней через три часа.

ххх

   По договоренности нашей редакции с местным телеканалом мою съемочную группу встречала журналистка по имени Тиффани. Для того чтобы осуществить мечту о сигарете, для начала надо было вспомнить, как люди дышат. Это было нечто надэротическое. Я услышал, как бьется ее сердце, я поймал ритм ее дыхания. Наступило состояние эйфории, когда знаешь ответы на все вопросы. В реальность меня ненадолго вернул удар штативом от камеры Betecam по спине. Брутальный оператор, не знающий слов и кадров любви, так же, как и я, стремился к долгожданной сигарете и налетел на меня, застывшего перед Тиффани.

   Пока мы грузили технику в ее огромный серебристый «Крайслер», мое тело откликалось на каждое ее движение. Я чувствовал сопротивление дверной ручки ее пальчикам, я подробно проживал процедуру фиксирования ремня безопасности, мои руки и ноги включились в процесс вождения, когда машина тронулась с места. Я сидел рядом с ней на переднем сиденье. Нет, я парил, не чувствуя гравитации.

   Тиффани ангельским голосом ворковала о цели нашего визита. Если человека моей профессии умудрятся пустить в Рай, обязательно послушаю ангелов и сравню их голоса. Я слышал мелодию ее голоса, я видел губы, которые эту мелодию до меня доносят, я понимал все - и ничего. Во всяком случае, ничего по делу.

   Когда в моем сознании зазвучала третья часть божественной симфонии, Тиффани неожиданно оставила нас у гостиницы, пообещав вернуться через два часа. Лучше бы меня несколько раз расстреляли и пару раз повесили! Я начал задыхаться в прямом смысле этого слова. В руках почему-то оказалась ее перчатка, которую я безуспешно пытался вдохнуть.

ххх

   С подробным, но не очень убедительным рассказом на тему «Почему без лыж?» мы разместились в гостинице. Под моим окном я обнаружил породистый канадский клен, увешанный местной символикой. Ничего ностальгически-есенинского он не навевал - каждое прикосновение листьев к моему окну шептало: «Тиффани, Тиффани, Тиффани».   

   Эта магическая перемена во мне могла подорвать дух съемочной группы, которая в панике наблюдала, как циничный телевизионщик, которого они привыкли видеть в моем лице, прикладывает к губам перчатку. Я пожалел неокрепшие умы и сердца. До встречи с Тиффани оставалось еще полтора часа. Я решил провести рекогносцировку, дабы оградить съемочную группу от употребления алкоголя и убить мучительно тянущиеся минуты. 

   Гдядеться в озера синие и рвать в полях ромашки вполне можно и в Канаде. Такое ощущение, что очутился где-нибудь между Рязанью и Муромом. Однажды, снимая предвыборный ролик для коммунистов и не найдя ночью на «Мосфильме» кадров русской природы, я нагло спер в «Очевидном-невероятном» природу канадскую. И что! Коммунисты удовлетворенно чмокали губами - делали вид, что узнают кадры:

- Ой! А это возле моей дачи на Селигере! Вот там за лесом - мой дом!

   Не знаю, тот ли это был кадр, но за похожим канадским ельником я обнаружил лесоперерабатывающий завод. Классическая лесопилка, но с «евроремонтом». Однако не уничтожение флоры было целью моего появления в канадской глуши. Я приехал снимать телевизионную программу о непростой жизни лилипутов, великанов и других, непохожих на большинство. По наводке редакции я обнаружил рядом с лесопилкой самый банальный бар, но с весьма нестандартной развлекательной программой. «Чемпионат по метанию карликов» - гордо гласила вывеска на входе. Моя задача формулировалась просто: показать пресыщенному чернухой и расчлененкой российскому телезрителю зловещий цинизм канадских буржуев. Прочитав вывеску, я понял, что если ее произнести за кадром голосом диктора НТВ, который то ли всегда очень хочет по-большому, то ли уже делает это непосредственно в процессе озвучки, получится очень рейтингово.

   Канадские «буржуи» – работяги с местной лесопилки – оказались в меру унылыми крепкими парнями, за приличное вознаграждение выполнявшими работу наших заключенных, то есть – лесоповал со всем последующим процессом, включая его расщепление до состояния паркетной доски. Внешне они мало чем отличались от своих коллег с лесопилки в Калужской области, которую я тоже имел счастье снимать. Разве что глаза… Российские лесопилы, зачатые в кустах за леспромхозом после сельских танцев, обладали уникальными глазами, слезившимися Достоевским. Канадские профессионалы на их фоне выглядели добротными результатами клонирования. Их глаза созерцали мир взглядом овечки Долли. Как выяснилось позже, у этих очей дьявольского агнца есть еще одно выражение.

ххх

   Все время ее отсутствия я курил. Это занимало руки, компенсировало длительное некурение и отвлекало от ее перчатки. Ровно через два часа у гостиницы остановился «Крайслер». Я бросился к двери, открыл ее, чуть не оторвав Тиффани руку. Ручку… Неуклюже извинился, протянул ей перчатку, омытую слезами. Она поцеловала меня в щеку, в знак благодарности. В мгновенье этот поцелуй был мною воспринят как клятва вечной любви. Она взяла меня под руку, и мы направились к тому самому бару. Мои ноги не касались земли, куртку разрывали вырастающие крылья.

   До начала действа, ради которого я пролетел половину земного шара, оставались минуты. По просьбе Тиффани я объяснял ей принципы нашей работы. Я сыпал техническими терминами, проявлял чудеса креатива, чтобы сказать одну простую фразу. Простую и главную. Она смеялась над моими шутками, нежно и ненавязчиво касалась меня рукой, вызывая судороги. Когда я вдохнул, чтобы произнести те самые слова открытым текстом, нас отвлекли.

   Местный шоумен, похожий на отбившегося от лав-парада представителя сексуально инакомыслящих, роняя слюну на лацканы ультрамаринового смокинга, проверещал:

- Дамы и господа! Мы начинаем! Единственный и неповторимый! Чемпионат по метаниюююююююююююююююююю…

Здесь он повысил голос, насколько позволял диапазон. Далее зал взревел, лишив ведущего лавров Карузо:

- …карликов!!!

   Прожектор осветил свободное пространство в углу заведения, со стенами и полом, обитыми красными матами. В пространство между столиками под бравурную музыку бодро промаршировали трое маленьких людей. Они были встречены еще одним взрывом рева. В глазах короедов-переростков с местной лесопилки появилось выражение номер два. Так смотрит на стриптиз солдат перед дембелем. Я однажды это наблюдал.

   Отдав последние распоряжения по съемке своему оператору, я помчался к Тиффани, которая отправилась занимать для нас самые удобные места. Она ждала меня у барной стойки. Мой нежный ангел заказал мне разноцветный коктейль. Ненавижу эту гадость, никогда не пью, но в тот момент я был готов

выпить все коктейли этого бара.

   Карлики, экипированные, как гордость Канады – ее хоккеисты, выстроились у черты в нескольких метрах от мягкого «красного уголка». Участникам – всем желающим – предлагалось взять карлика за любую понравившуюся ему (участнику) часть тела, разбежаться и метнуть живой снаряд в тот самый «красный уголок», не переступив черты. Кто дальше кинул – тот и победил. Один бросок стоит двадцать канадских долларов, количество попыток ограничено только самочувствием карликов. Хозяин заведения, как я выяснил позднее, принимает ставки и деньги от участников и делит выручку пополам с маленькими людьми.

   Под рев публики у заветной черты появился первый участник – передовик лесопильного производства Матье. Он подошел к «снарядам», приподнял каждого, выбирая оптимального по весу. Это напомнило мне выбор шара в боулинге. Сделав выбор, Матье посадил карлика себе на ладонь, отошел в угол заведения и начал разбег. В монтаже у меня была возможность просмотреть этот эпизод в замедленном воспроизведении. Матье был прекрасен, как олимпийский бог. Добежав до черты, он метнул карлика в угол. «Снаряд», совершенно не думая о приземлении, вытянулся в струну, стараясь улететь как можно дальше. Зрители приветствовали попытку ревом. Место приземления карлика отметили мелом.

   Я смотрел чемпионат по метанию карликов только потому, что на это действо смотрела Тиффани. Мое внимание растворилось в ее внимании. С тем же успехом я бы растворился в мексиканском сериале, телевизионном суде или еще какой-нибудь теле-дряни. Я позволил себе взять ее руку, и она ее не отняла. Она сжала мою руку, а заодно сердце, душу и прочие органы.

   Процедуру метания карликов повторили пять лесопилов. Каждый демонстрировал свою неповторимую технику от процедуры выбора до способа метания. Ганье, больше похожий на американского кинодальнобойщика, раскрутил свой «снаряд» за ногу, но не попал в угол, сметя карликом несколько столиков. Попытка Матье оставалась лучшей. У хозяина, принимавшего ставки, скопилось несколько сотен канадских долларов.

   К черте подошел супертяжеловес Жак. В заведении воцарилась мертвая тишина. Жак сосредоточенно выбрал карлика, медленно отошел в угол и собрался начать разбег. В этот момент в зале началась суета, сопровождаемая криками и звоном бьющейся посуды. Создалось ощущение, что в канадский бар хлынула советская первомайская демонстрация. Преграждая путь Жаку, у черты выстроились пять хипповатых персонажей. Они выкрикивали лозунги, которые сложно было различить в шуме негодования участников и зрителей чемпионата.

   Я на мгновенье отпустил руку Тиффани, чтобы скорректировать оператору съемочную задачу. Подобравшись поближе, я понял, что произошло. Это оказались местные правозащитники, которые пришли защищать права карликов. Увидев съемочную группу, правозащитники забыли о цели визита и стали работать на камеру. Об их благородных целях напоминали только тексты кричалок. Хозяин вежливо предложил им отойти от черты и не мешать проведению чемпионата. Получив отказ, он обратился к публике в поисках решения проблемы. Публика на скудном, но емком диалекте местных лесопилов объяснила правозащитникам свое к ним отношение и предложила прекратить акцию протеста. В этот момент к борцам за права карликов подошел Жак. Его остановили на взлете, наверное, он шел к лучшему броску своей жизни, только этим я могу объяснить произошедшее дальше. Жак хмуро посмотрел на одного из хиппи, размахнулся и ударил его карликом по голове.

  Возникшая пауза, если ее воспринимать как оценку события персонажами литературного произведения восхищает бездной трактовок: от «ой, я, кажется, оскорбил человеческое достоинство маленького человека» до «а вот теперь вы переступили черту, отделяющую добро от зла». От трактовок меня отвлек карлик, употребленный в качестве бейсбольной биты. Он встал, поправил хоккейный шлем и изо всех сил двинул ближайшему из правозащитников кулаком в пах.

   Впервые в жизни мне изменил телевизионный инстинкт. В начавшейся драке, мгновенно миновавшей грань жестокости, я даже не подумал спасать камеру, я бросился спасать Тиффани. Хрупкую, нежную, мою Тиффани. Она стояла у барной стойки, там же, где я ее оставил. Справа от нее два карлика топтали ногами правозащитника с наполовину вырванными дредами, слева – Ганье тёр лицом о колонну самого крикливого из борцов за права карликов. В тонких фарфоровых ручках Тиффани была голова третьего правозащитника, которую она зачем-то регулярно с хрустом и брызгами крови опускала на барную стойку. Устав от этой странной процедуры или потеряв интерес к предмету в своих ручках, Тиффани повернулась к залу в поисках следующей жертвы. Наши глаза встретились… 

ххх

   Ночью, когда Тиффани отпустили из полицейского участка, она пригласила меня к себе…

ххх

   … Наряд милиции, встречавший меня в аэропорту «Шереметьево», не понял, почему я не поехал к Тиффани и зачем я оборвал все листья с клена у моей гостиницы, но взял с меня всего триста долларов за курение в туалете самолета.

Ленивец

Румба

Meditabondo

- А сейчас самый ответственный момент! Малютка Хорхе должен первый раз в жизни покакать! – ее изумрудные глаза сияли волшебным огнем, пленившим меня в нашу первую ночь.

- Что мне надо делать?- произнес я и осознал, что ревную.

- Когда он сползет по твоей руке на землю, нежно-нежно массируй ему животик.

   Мне предстояло научить свежерожденного ленивца по имени Хорхе самому главному делу в его жизни. И это не самое оригинальное, на что я был готов ради Хуаниты – страстной и нежной латиноамериканской богини. Для нее я был готов на все: прыгать с парашютом, целовать анаконду, танцевать голым на многолюдной площади, погружаться с аквалангом на неимоверную глубину. И это лишь краткое описание культурной программы последних двух недель. Ей даже не приходилось брать меня «на слабо». Я был настолько влюблен, что потерял чувство опасности, а заодно и болевой порог. Предложение провести мастер класс по «ленивой дефекации (процессу отправления естественных надобностей)» я воспринял, как еще одну фигуру «Румбы», которой учила меня Хуанита.

- Может ему слабительного? – предложил я.

- Ты что! Это же первый раз!

    Я уверен, что к потере собственной девственности Хуанита не отнеслась с таким же трепетом.

   За два месяца до первой торжественной дефекации крошечного ленивца Хорхе, в России началась президентская предвыборная кампания. Поскольку ее результат был более предсказуем, чем финал естественного процесса работы пищеварительного тракта новорожденного экзотического зверька, я, как журналист, воспитанный в смутное время, предпочел самоустраниться. Было оскорбительно, что теперь мои слова не щедро оплачиваются и только после этого нежно нашептываются, а грубо и бесплатно выкрикиваются сверху. Моя журналистская честь, заметно подорожавшая благодаря путчам и беспределу, стала похожа на акцию обанкротившейся компании. Поскольку практически все коллеги уже высунули языки для вылизывания отдельных органов власти, наивно думая, что им воздастся, я мог выбирать место добровольной ссылки. Мне предложили Китай, Северную Африку и Бразилию. Слово Бразилия, как поклонник латиноамериканской музыки, я договорил раньше редактора, предлагавшего мне это счастье.

- Что же ты делаешь! Массируют по солнышку! – в глазах Хуаниты вспыхнула паника.

- Это как?

- По часовой стрелке! Смотри!

   Как поэтично. «По солнышку». Сволочь Хорхе был моим соперником уже неделю. В Бразилии в то время не было ни выборов, ни переворотов, до карнавала - море времени, так что я в свое удовольствие снимал сюжеты о зоопарках, концертах и выставках. С Хаунитой – «главной по ленивцам» всея Бразилии – я познакомился в специальном питомнике по реабилитации и «социальной» адаптации этих милых существ. И пропал. Уже две недели я существовал в танце. Это не была любовь, не была страсть, это был именно танец. Румба! Хуанита все делала, танцуя: ходила, ела, даже спала. Не могу представить, что ей снилось, но сон ее тоже был танцем. Если бы не сумасшедший ритм, который задавала эта удивительная девушка, я, может быть, и смог бы разобраться в наших отношениях. Но все было настолько интенсивно.

- Хорхе, дорогой, папа тебе поможет, у тебя все получится! – Милый,- это уже мне,- теперь чуть-чуть сильнее надавливай.

   Удивительные существа – ленивцы. Всю жизнь висят на дереве. Лопают листья, слизывают с собственной шерсти росу, чтобы не умереть от жажды. А на землю спускаются примерно раз в неделю, чтобы погадить. Это единственное, что побеждает их страх перед хищниками. За свалившимися младенцами мамы не спускаются, потому как страшно. Не возьмусь обсуждать их нравственные ценности и моральные устои, это их ценности и устои. Внешне же они очаровательны. Умные широко посаженные глазки, ловкие ручки с длиннющими когтями. Они напоминают небольших бурых медвежат, по которым проехался асфальтовый каток. При этом бездна обаяния и какая-то «фига в кармане», хотя сложно представить фигу, сложенную из протянутых в вечность когтей ленивца. Путешествия по разным странам и континентам позволяют мне судить о том, что в отдельных государствах подобных существ вполне можно признавать гражданами и выдавать паспорт.   

   Бедолага Хорхе свалился неделю назад, мы с Хуанитой стали его родителями. Процесс, которым мы в тот момент занимались, по важности не имеет аналогов в человеческом обществе. Это больше, чем читать, писать, ходить, говорить, тем более - голосовать. Для ленивцев это выше религии и всех инстинктов.

   Сначала я поставил на землю руку, имитируя дерево, посадил Хорхе себе на плечо и медленно-медленно стал подталкивать его в сторону земли. Потом, помогая природе в целом и пищеварительному тракту ленивца в частности, я средним пальцем правой руки начал массировать ему животик.

- Он начал тужиться!  - за две недели мне ни разу не удалось подобного блеска в ее глазах. Ни сексом, ни комплиментами, ни подарками, ничем.

- Сейчас нагадит.

- Давай-давай, мой хороший, давай-давай, мой любимый!

   Я уже не ревновал, я завидовал. И зависть моя стремительно чернела. Ко мне и моему журналистскому творчеству никто никогда не относился с таким вниманием, как Хуанита к маленькому ленивцу и его «творчеству». Может быть потому, что я со всеми своими потугами и понтами не так уж и важен? Да и творчество ли то, чем я занимаюсь? Интересно, кто важнее, с точки зрения мировой гармонии, журналист или маленький какающий ленивец? В современном мире журналист – часть шоу-бизнеса. Он сам являет собой новость. И важность любой новости зависит от персоны журналиста, выдающего спущенную сверху или оплаченную интерпретацию действительности. Журналист – небожитель. Он сидит высоко-высоко и спускается на грешную землю только, чтобы...

- Получилось! – Хуанита держала в ладони крошечный зеленовато-коричневый комочек. На безымянном пальце ее ручки поблескивал небольшой бриллиантик, который я ей подарил. В ее глазах, рядом с комочком, бриллиантик выглядел тусклой стекляшкой. – Хорхе, какой ты умница!

   Хуанита от счастья перешла с понятного нам обоим английского на понятный только ей португальский. Перевод читался в ее глазах, так что я все понял.

Для завершения ритуала Хорхе должен был по руке заползти мне на плечо, служившее ему деревом. Я аккуратно подтолкнул его. Он вцепился в кожу коготками – иголками и медленно пополз. В его глазках – бусинках светилось полное удовлетворение.

Сакральный массаж

Пассакалья

 Andante non troppo

- А-а-а-а-а!!! Изверг! Ирод! И «дыбу» еще разок… А-а-а-а! Инквизитор! Душегуб! И «железный крюк»… А-а-а-а… 

Уникальному массажисту по имени Бек – гориллоподобному существу с обаянием террориста -  я дал кличку «Великий инквизитор». Я искал его всю сознательную жизнь, с тех пор как музыкальное образование отравило мне детство и искалечило спину ежедневным аккордеонизмом. Нашел случайно, когда от меня в очередной раз отказалась «скорая». Плексит! Это как насморк, он тоже проходит через неделю. Эту неделю ты тоже не дышишь. От боли. Слава святой инквизиции!- Бек к тому моменту уже понял, что массировать дряблые прелести политбюро Узбекистана менее выгодно, чем мять московский целлюлит, и приехал в столицу. За два счастливых месяца знакомства с Великим инквизитором каждому приему массажа я придумал специальное название: «вилка еретика», «нюрнбергская дева», «колесование», «испанский сапожок», «кресло допроса».

   Первая встреча запомнилась гораздо ярче, чем моя первая влюбленность,- я пережил второе рождение. Бек говорил по-русски на уровне первой сигнальной системы, но как он общался с моим телом! Великий инквизитор с первого раза безошибочно нажал на все мои мышечные узлы и болевые точки, пальцем-сарделькой начертил «линии боли», ведущие от причин к симптомам и обратно. Дальше я испугался: Бек посмотрел на меня так, как смотрят на «воинов-интернационалистов», которые приезжают в южные республики «принуждать к миру» бывших соотечественников. Это позже он объяснил, что врагом его был не я, а мой плексит. Каждый прием Бек сопровождал воинственным выкриком «Ассссс»! Я отвечал ему сначала истошными криками, потом вялыми стонами. До сих пор не понимаю, каким образом я тогда выжил. Но выжил! На радостях я придумал ему слоган, перефразировав великую русскую уголовную «мантру»: «Бек боли не видать»!

- Спасибо вам, Бек! Вытащили с того света!

- Сиз – билан -  куриш – канимдан – хурсанд - ман. – Я воспроизвожу его речь, как услышал. Неоднократно пытался ее понять, но тщетно. Общий смысл угадывался: «Обращайтесь». 

И я обращался! Иногда, когда острой боли не было, мы с Беком «изгоняли дьявола» авансом, чтобы даже не думал приближаться. Такие сеансы я называл «индульгенция», а Великий инквизитор выбирал для них относительно щадящий режим массажа. «Массаж-индульгенция» давал возможность общаться, насколько позволял языковой барьер.  Из этого общения и родился словарь терминов, соответствующий пыткам средневековья.

ххх

- Ассалому алейкум, еретик!- приветствовал меня Бек.

- Салом, Великий инквизитор!

- Индульгенция?

- Сегодня дыба…

Не успев начать массаж, Бек извинился, извлек из кармана мобильный телефон, выпискивавший заунывную мелодию его родины:

- Жена...

Дальше был филологический праздник! Государства, в которые технический прогресс пришел одновременно с советской властью, не были готовы к этому на лингвистическом уровне. Для обозначения любви, плова и социального неравенства слова уже были придуманы, а для электроприборов, механизмов и прочих достижений научно-технической революции пришлось одалживать у русских. Судя по тексту, Великий инквизитор и его супруга делали в квартире ремонт:

- А-утиз-кирк, лампочки. Ха-албата -икки, телефон. Джуда-баши, стеклопакеты - келишдик… В отличие от «офисного русского», полного американизмов, который звучит пошловато и ущербно, речь Бека, полная «русизмов», была смешной и трогательной. Он говорил о гнездышке, которое они с женой вили в чужой стране. 

   А еще в этот день Бек произнес первую связную фразу на русском: «Обращайся, приводи друзей».

   Я знал, какого «друга» мне хочется отдать на растерзание Беку. Уже полгода  я мучился с очень духовным персонажем, которого спонсоры приложили к деньгам на документальный фильм в качестве консультанта. Я окрестил его «человеком бессмысленных словосочетаний». Владлен Изяславович был членом «общественной палаты», чиновником «министерства культуры», координатором движения «духовное возрождение», а тема его диссертации формулировалась вообще вне комментариев: «сакральные предпосылки духовного возрождения». В изречении Бека «Сиз – билан -  куриш – канимдан – хурсанд - ман» я находил гораздо больше смысла. Для комплекта не хватало должности «психоаналитика аквариумных рыбок». Владлена Изяславовича - это бесполое и безнравственное существо - хотелось подвергнуть всем известным пыткам, включая бековский массаж.

- Понимаете, коллега!

Эта фраза каждый раз вызывала у меня судороги и необходимость посетить Бека.

- Понимаете, коллега! Наш фильм…

Это сакрально-духовное членистоногое почему-то обзывало фильм «нашим».

- Наш фильм – это «Послание»! Нет! Это сакральная предпосылка к духовному возрождению родины!

Статья 105, часть вторая УК РФ. Убийство при отягчающих обстоятельствах. Интересно, сколько мне дадут?

   Каждую фразу закадрового текста, каждый кадр видеоряда мне приходилось трактовать для него с точки зрения сакральных смыслов и прослеживать, как они отразятся на ментальном фоне нации. Владлен Изяславович занимался этим далеко не из соображений заботы о духовном возрождении. Хитрый сакральщик договорился со спонсорами о ежемесячной зарплате из бюджета фильма, так что каждый день его «работы» отражался не только на качестве картины, но и на моем кармане. Послать его «в сакрал» я не мог, так как он являлся родственником главного спонсора.

  Владлен Изяславович исхитрился превратить словоблудие о духовности в продукт вполне материальный. С завидной регулярностью на телеэкране он и еще несколько не менее духовных граждан, впадая в оплаченный экстаз, рассуждали о судьбах русской интеллигенции. В результате они получали гранты, заседали в палатах, издавались и назначались консультантами на документальные фильмы за более чем приличное вознаграждение. Когда власти было необходимо отвлечь народ от своего очередного «косяка» и она (власть) вспоминала о духовности, сразу вставал вопрос: «И кто это у нас тут самый духовненький»? А вот они!    

- Понимаете, коллега! Мы взываем к прекрасному, которое дремлет вековым сном! Наша священная миссия пробудить его! Я вижу для этого все предпосылки.

И тут же, без паузы:

- Я уже несколько дней сесть не могу, спина болит. Соли.

   Интересно, как сближает людей общая боль. На мгновение Владлен Изяславович показался мне не таким омерзительным. Я ему искренне посочувствовал. Кто хоть однажды познал боль в спине, меня поймет. Однако это не помешало мне отправить его к Беку. Это была месть, не оставляющая угрызений совести: я выручал человека, что бы он при этом ни испытывал.

- Владлен Изяславович! Я как раз приехал к вам от уникального массажиста! Он меня реанимировал!

ххх

- Вы не представляете! Я чувствую себя возрожденным! Я принял муку, ваш Бек очень жесток, но я испытал катарсис! Теперь мне открылась жизнь без страданий плоти! Я договорился с Беком на два раза в неделю.

Вот сформулировал, гадина!

- Я многое понял! Наш зритель должен пережить то, что вынес я! Мы должны низвергнуть его в самую пучину страданий, довести до отчаяния… и возродить!

   Владлен Изяславович «извергался» минут сорок. Я кивал и записывал этот бред на диктофон, добавляя его к коллекции предыдущих «потоков сознания». У меня назревала идея сделать по его словоблудию первые духовные комиксы.

ххх

- Ассссссс!

   Бек закончил очередную пытку. Мы не виделись довольно долго, так что в этот раз на мне был отработан весь репертуар святой инквизиции.  

- Рахмат (спасибо), Великий инквизитор.

Телефон Бека, своим звонком напоминавший невысморкавшийся кларнет, запищал очередную песнь узбекских степей. Я одевался и краем уха слушал разговор. Узбекские тексты Бека были разбавлены странно-знакомыми словами:

- Сиз – айтгандек - булсин, духовность?

   А вот это уже был перебор! Я прощал Владлену Изяславовичу многое: «сакральные посиделки» в телевизоре, издевательство над моим фильмом, но надругательство над юной неокрепшей душой – увольте! В этот же день я составил подборку диктофонных записей с высокодуховным бредом, чтобы объяснить спонсору, почему работа над фильмом стоит и куда уходят его деньги. Встречу мне назначили на следующий день.

Главный спонсор – абсолютно нормальный бездуховный мужчина - сначала перепроверил смету, потом график работы над фильмом и только потом услышал речи своего родственника – консультанта. Из текстов Владлена Изяславовича  спонсор вывел логическое заключение:

- Дальше вы работаете без консультанта.

ххх

Владлен Изяславович несколько дней названивал, предавал анафеме мой автоответчик и требовал деньги за неотработанный им месяц.

Фильм был сдан вовремя. Без консультанта работалось с удовольствием. Полгода спустя, на фестивальном показе мне снова скрутило спину, и я вспомнил, что все это время не был на массаже.

ххх

 Над дверью кабинета Бека сияла бронзовая табличка «Сакральный массаж». Чуть ниже висел прейскурант: цены взлетели в несколько раз. Если бы не адская боль, ни за что бы не вошел.

 Я обнаружил Бека, сидящим за столом, с книгой Владлена Изяславовича в руках.

- Бек, спасай!- простонал я и начал раздеваться, настолько быстро, насколько позволяла боль. Бек подошел ко мне, заглянул в глаза:

- Ваше тело страдает. Но это только видимость. Корень боли в муках духовных.

- Бек, какая духовность, это плексит!

- Только осознав природу страдания, мы вместе сможем ее одолеть!

- Бек! Мне нужен массаж, а не проповедь!

- Сакральный смысл массажа в единении души и плоти.

   Матом, мольбами и тройной оплатой я добился массажа. Бек вяло водил своими руками-кувалдами по моему телу, бубня о чем-то сакральном. Мне так не хватало его «Сиз – билан -  куриш – канимдан – хурсанд - ман». Фирменной «инквизиторской» боли я не почувствовал, как не почувствовал и облегчения.

Ищу массажиста. Сакральный массаж не предлагать.

День космонавтики

Дуэт для двух скрипок

Allegro agitato

- Клал я на их прогресс!

- Это тост?

- Тост!

   Примерно раз в месяц у меня возникает желание выпить со Степанычем - моим соседом по лестничной клетке - жестянщиком ближайшего автосалона. Он заменяет мне телевизор, который я не смотрю, и газеты, которые я не читаю уже лет пятнадцать. От Степаныча я получаю официальную информацию и узнаю реакцию на нее целевой аудитории. Отдельной ценностью этих встреч является фантастического качества самогон, который Степаныч гонит сам.

- Степаныч, а за день космонавтики?

- Клал!

- Можно выяснить, на что ты не клал?

- Давай выпьем за финских крестьян!

- Давай, конечно, а что с финскими крестьянами?

- Финны в Евросоюз доигрались! Глобализация, мать ее!

- Объясни.

- Евросоюз признал финское сельское хозяйство убыточным и запретил его финансовую поддержку.

- Так у них единая Европа. Будут жрать греческие оливки и испанскую колбасу. С голоду не сдохнут.

- А ты представь себе маленькую финскую семью, которая десять поколений работает на земле. Что им дальше делать? Им этот Евросоюз…

-  Наливай!

   Лет двадцать назад Степаныч научил меня трем главным вещам: пить тройной одеколон, виртуозно ругаться матом и любить маленького человека. Он повлиял на меня гораздо больше, чем семья, школа и советская пропаганда.

   Степаныч всегда поражал эрудицией. Его тосты за феноменологию и экзистенциализм удивляли пониманием предмета, даже глубиной. 

- Степаныч, может, все таки, за прогресс? Сегодня двенадцатое апреля.

- Клал я на их прогресс! Ты знаешь, чего этот прогресс стоил? Знаешь, чем люди заплатили, чтобы эту ракету запустить?

- Представляю.

- Ты представляешь, а я на своей жопе его испытал! Мне в сорок пятом шесть лет было. Я не буду рассказывать, что жрать было нечего, что хлеб отбирали, что расстреливали и сажали всех подряд. Сам знаешь. Я одно скажу: после войны стало хуже, чем во время.

- Так это же естественно.

- Что естественно? После войны немцы, которые, вроде как, проиграли, жили в сто раз лучше, чем мы - победители. И у меня вопрос, как понимать, кто победил в войне: человек, который лучше живет, или тот, кто подыхает от голода с гордо поднятой головой?

- Ты о чем вообще?

- О том! Мне срать на их лозунги про победу! Человеку стало хуже! Я уважаю, нет, я преклоняюсь перед ветеранами, перед героями. Они умирали, они сражались. Но их кинули!

- Степаныч, ты не патриот!

- Ненавижу это слово! У Льва Толстого есть статья «О патриотизме», в ней все написано.

- Что написано?

- Что это спекуляция. Под это дело можно людям мозг засрать и на смерть их отправить. А война - это рейдерский захват, как сейчас принято говорить. Один менеджер пытается отобрать собственность у другого менеджера. Только люди гибнут. Обычные люди, у которых семьи, любовь, свое маленькое счастье.

- Какой ты продвинутый. Рейдерский захват.

- Вот тебе пример! На наш автосалон в девяностых наехали бандиты. Ребята взялись за монтировки, а я нет,- продолжал работать. Мне класть, какой менеджер будет на моем труде деньги зарабатывать, главное, чтобы зарплату платили. Это не мои разборки. Власть поменялась, а я работаю. Так и война. Власть поменялась, а люди живут. Которые в боях за менеджера не погибли.

- Ты хочешь сказать, что тебе все равно, какая была бы власть после войны?

- Давай за героев, которые погибли и тех, кто еще жив. Жаль их. Вечная память.

   Степаныч всегда был провокационно логичен. При этом самые резкие высказывания он сопровождал оговорками, чтобы не задеть ни чьих чувств. Я помню его пассажи о перестройке, гонке вооружений, духовности. Мне рассказывали, что во время каких-то выборов он в своем автосалоне залез на крышу джипа и три с половиной часа агитировал «против всех». Аудиторию составили не только местные работяги, но и клиенты, и даже его начальство. Хозяин автосалона был полностью поглощен выступлением Степаныча. Он обнаружил, что работа стоит аккурат через три с половиной часа. С тех пор на работе, насколько я знаю, Степаныч никогда больше не позволял себе ни выпивать, ни высказываться,- запретили. Он молча работал два дня через два. Вечером второго дня всенепременно надирался, философствовал. Если было с кем,- полемизировал. Жесткий рабочий график и невозможность высказаться на работе роднили его с менеджерами и прочими офисными крысами. Все мои знакомые русские души, облаченные в фальшивую американскую улыбку и белый воротничок, томимые в офисах, каждую пятницу надираются до беспамятства, наверное, чтобы не потерять идентификацию.

   Самое удивительное в Степаныче – его религиозная принадлежность. Он Дзен-буддист. При этом истинным адептом Дзен он является только через день после приема алкоголя, то есть за день до выхода на работу. В этот день он не дает оценок, даже не сквернословит. Медитация вытесняет остатки похмелья. Наступает просветление, заметное даже со стороны. Встретить его в состоянии просветления – отдельный праздник. Особенно интересно задать вопрос о смысле жизни. Ответы никогда не повторяются и заставляют задуматься. Десятого апреля, в день последнего просветления, я встретил его на лестнице. Он нес с прогулки своего роскошного сибирского кота Ошо.

- Степаныч, в чем смысл жизни?

Он посмотрел сквозь меня ничего не выражающим взглядом:

- Я превращаюсь в урчание кота…

ххх

- Ты знаешь, как Наполеон захватил Венецию?- Степаныч налил еще по одной.

- Нет.

- Он с армией подошел к берегу лагуны и на лодке отправил гонца с требованием сдаться. Венецианцы выслушали гонца, переглянулись, подумали: «Усрись» и отдали гонцу ключ от города. Люди делом занимались, а не патриотизмом. На инквизицию, Ватикан и Наполеона им было класть. А могли корабли отправить, повоевать. Погибла бы куча народу. А так ничего не изменилось, все живы.

- А национальная гордость?

- Какая гордость?

- За свою страну.

- Я горжусь своими детьми! Людьми стали и меня помнят. Я горжусь своей работой! Ко мне за тридцать лет ни одной претензии. Я горжусь своим самогонным аппаратом! А то эту магазинную ханьку пить невозможно.

- Наливай!

- Ты свою национальную гордость в мой дом не носи, а то нефтью и газом будет вонять. А я даже курю на балконе.

- Степаныч! Про нефть и газ уже неинтересно. А великая русская литература! А вообще русское искусство?

- О! Горжусь!

- А Суворов с Кутузовым?

- А это мимо!

- Почему?

- Они люди войны. Гениальные, мудрые, но люди войны. А я против. Их профессия – человека убивать. Вот ставят им памятники. Зачем? Надо помнить хорошее и напоминать о нем. А мне памятник Суворову напоминает, сколько народу полегло под его руководством и благодаря его руководству.

- Так он родину защищал!

- Кого защищал? Сплошные захватнические войны! Сплошной рейдерский захват!

- Так ему приказали.

- Не полез бы в военные, – не приказали бы.

- Он империю расширял.

- Зачем?

- Как зачем?

- Что с этой империей делать? Ты за МКАДом давно был? Там бескрайние территории, которые никому не нужны. Они горят торфяными пожарами, затопляются наводнениями, а государству на них положить. Так зачем расширять империю? Чтобы потемкинские деревни было где строить? Я бы эту империю от Сахалина до Урала сдал бы в аренду японцам. Все равно эти наши воры и дебилы у власти ничего там никогда не сделают, а так хоть нашим же людям будет лучше жить. И война не нужна. Просто менеджера нанять. Пока совсем все не просрали.

- Степаныч, ты же буддист. Ты же можешь превратиться в урчание кота. Откуда в тебе столько негатива?

- Я буддист через два – на третий.

- Разве так бывает?

- А разве так бывает?- Степаныч показал пальцем на окно кухни.

   За окном, как по заказу, захлопали взрывы, замелькали сполохи праздничного салюта, придавленные низкими снежными тучами. Степаныч встал, брезгливо задернул занавеску.

- Если хочешь тематический тост, давай за Белку и Стрелку. Они ни в чем не виноваты.

- Наливай!

- Представляешь, что я в телевизоре видел! Их чучела выставляют в Музее космонавтики!

- Это кому мозга хватило?

- Наверное какому-то чучелу, хотя у чучел мозга нет.

   Я не помню, через какое количество рюмок самогон примирил Степаныча с действительностью. Мы пели «Заправлены в планшеты космические карты», «Я земля», «Знаете, каким он парнем был». Потом он пообещал коту Ошо отправить его в космос. Ближе к утру Степаныч выдохнул: «Поехали» и уснул на столе.

А послезавтра он опять будет превращаться в урчание кота.

Поцелуй от первого лица

Каприччио

Presto

- Не оборачивайтесь. Я передам инструкции и материалы,- голос таинственного собеседника, сидевшего за моей спиной, выдал крайнюю степень тревоги.

- А парабеллум?

- Простите, не понял,- сзади заерзали.

- Расслабьтесь,- судя по всему, шпион воспринял мое предложение, как руководство к действию. Возникла пауза.

- Под вашим стулом пакет,- чревовещание продолжилось.

   Сдвинув пятки, я обнаружил под стулом нечто шуршащее, наклонился.

- Нет, только не сейчас! Я ухожу. Вы не должны обращать на меня внимание.

   Ансамбль ресторана «Фрателло», заиграл мелодию из фильма «Крестный отец». Под звуки мандолины мимо меня проплыла спина в очень породистой, слегка ощетинившейся шубе. Интересно, зверьки, отдавшие свои шкурки, были испуганы при жизни, или это хозяин шубы так взволнован? Я достал пакет, пересчитал деньги, пробежал глазами письмо:

«Наш общий знакомый сообщил цены и условия. Задача – создать информационный повод и разместить информацию в соответствии с прилагаемой суммой и договоренностями».

   Если перевести на русский язык, получится следующее: «Хочу, чтобы вся страна видела, как я вылизываю задницу власти. Для этого необходимо придумать соответствующую историю, снять телесюжет и заплатить взятку, чтобы его показали по телевизору». Я достал мобильный телефон:

- Вася, привет! У меня тут очередные красавцы хотят эфира.

- У них повод есть?

- Как всегда.

- Будет повод – звони.

   Вася – ушлый, продажный и обаятельный редактор новостей одного из телеканалов – как всегда угадал. Чиновники, бандиты, депутаты и прочие милые люди, именующие себя элитой, думают, что, заплатив деньги, они запросто получают телесюжет в новостях о себе, любимых. А информационный повод – свежеслучившееся яркое событие, чтобы сюжет стал новостью, их обычно не волнует. А без повода – нет эфира, это же новости. Иногда приходится умолять: может быть, дом построите, или больницу, ну хоть что-нибудь сделайте. Однажды мне удалось благое дело, которым буду гордиться до конца своих дней: я действительно спровоцировал постройку детского сада, чтобы найти информационный повод для появления в эфире очередного ворюги.

   Замечательный бизнес – телевизионные новости! Для рейтинга в них демонстрируют чернуху, расчлененку, скандалы, катастрофы и метеосводки, потом, пользуясь этим рейтингом, повышают популярность первых лиц государства, а остальное время эфира либо затыкается чем-то нейтральным, либо благополучно продается. Кто-то размещает скрытую рекламу, другие отчитываются о целевом использовании бюджетных средств, вкладывая в это недоворованные остатки тех самых бюджетных средств, третьи – вылизывают власть. Точнее, все вылизывают, но попутно рекламируются, отчитываются и заявляют о себе. Однажды, по просьбе главы одной из неспокойных республик, в эфир сунули сюжет о торжественной сдаче моста через ущелье. Снимали, конечно, другой мост, а этот даже не начинали строить, тупо разворовав деньги. Особенно забавно в эфире выглядел кадр, перекрывающий косноязычие в интервью главы республики. Чтобы минимизировать словесную абракадабру и придать речи относительно человеческий вид, журналист, делавший сюжет, вырезал несколько совсем бессвязных предложений и склеил напрямую фразу «целевое использование бюджетных средств», а чтобы не было рывка видеоизображения, он закрыл склейку кадром, на котором была крупным планом взята звероподобно волосатая рука говорящего. Золотой «Роллекс» в шерсти был едва заметен. Рука делала нервные хватательные движения.  Бюджет - хвать-хвать, средства - хвать-хвать. Проверяющие из Москвы все равно побоятся проехать по этому мосту, даже если с ними не поделились украденными деньгами.

   Уже много лет мне скучно смотреть новости. Я точно знаю, кто, кому, почему это заказал, и сколько это стоило. Доведение этих новостей до эфира для меня, как для размещающего, всегда приводит к одному и тому же несмешному анекдоту про новых русских: придумай мне, рыбка, три желания. В смысле информационный повод.

   Детектив, организованный холуями нового заказчика, меня позабавил. Они долго выясняли, насколько я надежен, потом проверили, не засланный ли я казачок, десять раз обработали нашего общего знакомого и только потом назначили встречу в ресторане, попросив заказать определенный столик и сесть на нужный стул.

  Порывшись в досье их города, я восхитился масштабами воровства моего нового заказчика – свеженазначенного мэра. По предварительным подсчетам, если бы он не делился награбленным с вышестоящими персонажами и прокуратурой, его можно было бы посадить лет на триста – четыреста. И это за три месяца работы. Куда ни плюнь – статья. И где мне взять информационный повод? Отчаявшись, я прошелся по социалке и, о чудо! – обнаружил мать героиню, родившую восьмого солдата для стройбата армии РФ. Я схватился за телефон.

- Про эфир в новостях.

- … Вы не туда попали,- голос моего собеседника выдал судорогу.

- Хватит шпионских игр, повод протухнет!

- Какой повод?- недоверчиво прошелестело в телефонной трубке.

- Информационный!- мне стали надоедать их конфиденциальные ужимки.

- Какой повод?

- Ваша задача найти во втором роддоме Марию Иванову. Она родила восьмого сына. Завтра ее выписывают. Задача нашего…

- Не называйте имен! Пусть будет… друг…

- Наш… друг… будет встречать ее с цветами и фанфарами. Пусть даст имя ребенку: Владимир или Дмитрий. Это должны организовать вы. Сюжет будет про «год семьи», про солдата для армии и, главное, про то, что наш друг создал в городе такие условия, что бабы готовы рожать пулеметными очередями. Попросите друга сказать несколько внятных фраз о том, что я сейчас сказал. Хронометраж минута десять секунд, эфир завтра вечером. Я доступно излагаю?

- Да, спасибо, а как мы все это сделаем?

- За половину суммы, которую вы уже заплатили, это сделают без вас. Вам останется только привезти друга к нужному времени.

   Вечером в аэропорту меня встречали мэрские опричники. Плохо скрываемая ревность, отягощенная завистью и подогретая жадностью, мешала им не только соображать, - дышать. Не обращая внимания на их щебет про необходимую встречу с мэром, я сказал шоферу: «Второй роддом».

Маша Иванова оказалась милой умиротворенной женщиной. В ее спокойствии не было усталости или отрешенности. Она разговаривала с новорожденным сыном, как со взрослым человеком, без сюсюкания и ломания голоса.

Я представился человеком мэра, рассказал о завтрашней торжественной выписке.

- Музыка-то зачем? Сына мне напугаете.

- Мария, поймите, это так здорово, вы же особенная женщина.

- Нормальная. Можно без музыки?

- Мария, я постараюсь сделать так, чтобы новый мэр вам помог, квартиру больше дал, пособие на ребенка.

- Мне уже сто раз обещали. Не стоит беспокоиться, молодой человек.

   Я решил поспекулировать ее материнскими чувствами, сказал, какой у нее очаровательный младенец, скорчил ему смешную рожу. Маша прижала ребенка к груди, прикрыла свободной рукой, ограждая его от меня, обещаний мэра и всего мира.

   Мне вдруг стало страшно. Это было незнакомое мне чувство, которого я испугался, как чего-то нового и неизвестного. Я оказался рядом с Машей и попал в поле ее нежности.   

   Стало понятно, что Маша родила восьмого ребенка не ради того, чтобы получить что-то от государства, не по религиозным убеждениям и не потому, что не знает слово «презерватив». Нежность...

   Пока ехали к Машиному мужу, меня трясло крупной дрожью. Я ненавидел себя за то, что уболтал ее принять цветы от мэра и минуту постоять перед камерой.

   Двухкомнатная хрущевка поразила меня своим интерьером: все пространство было заставлено спортивными кубками, а площади стен едва хватило, чтобы расклеить грамоты за победы во всевозможных олимпиадах. Математика, литература, история, астрономия… вся школьная программа. Я ожидал увидеть жестокую реальность, а получил очередной удар по стереотипам. Судя по всему, здесь не строгали детей, здесь ими занимались. Толика, мужа Маши, и троих его сыновей мы отвлекли от партии в преферанс. Младшему из игроков было лет восемь. Остальные четверо, как выяснилось, в зависимости от возраста, либо гуляли, либо выгуливали своих братьев.

- У нас проигравшие идут мусор выносить,- извиняясь, сказал Толик.

- Так вот, зачем вам столько детей.

- Не только. Преферанс развивает лучше шахмат. Я вам, как математик говорю.

   Судя по рассказам, Толик выстроил в своей большой семье ту самую вертикаль, по поводу которой периодически рефлексируют власти нашего безразмерного государства. Старшие занимаются средними, средние – младшими, а родители периодически контролируют процесс воспитания.

ххх

   Мэр – результат скрещивания павлина с хорьком - встретил меня потным рукопожатием и бутылкой дорогого коньяка. Коньяк был хорош, но не действовал, в смысле не снимал отвращения. Мэр был мерзок и действовал чрезвычайно активно: постоянно подливал и говорил, что все в моих руках. Я объяснил ему суть происходящего, продиктовал, что ляпнуть в камеру, рассказал, как поздравить роженицу и поехал писать закадровые тексты для сюжета. Писать пришлось под каждый из оплаченных телеканалов, чтобы корреспонденты не повторялись и не выбивались из контекста.

ххх

   Утром возле роддома я обнаружил замерзающий среди местных снегов городской симфонический оркестр в полном составе. Первая скрипка оскорбилась, узнав, что им предстоит играть исключительно туш.

   Толик и семеро их с Машей сыновей согревались, играя в «царя горы» на огромном сугробе.

- Как сына назовете, Анатолий?

- Дмитрием. В честь деда моего.

   Странно, как могут уживаться два противоположных чувства. Я радовался, что с именем младенца все удалось само собой, но был сам себе омерзителен, что могу этому радоваться.

   Эскорт мэрских «шестерок», как прыщ, выдавил из черного Мерседеса мэра и костюм от «Бриони». Костюм был на мэре, но существовали они отдельно друг от друга. «Бриони» было откровенно неприятно топорщиться на этом существе. Мэр поежился, но от пальто отказался. Из багажника извлекли стожок красных роз. Корреспонденты получили свои тексты, операторы включили камеры, я махнул оркестру. Из двери роддома вышел весь персонал в накрахмаленных халатах, без верхней одежды, одна из медсестер держала на руках сверток с ребенком.

   А потом появилась Маша. Она сразу глазами нашла в толпе своих, улыбнулась. Толик, натыкаясь на операторов, побежал к ней, мальчишки за ним. Я подумал, что с ним это уже в восьмой раз, а от волнения не знает, что делать. Толик одной рукой бережно взял у медсестры младшего сына, повернулся к жене, прижал к себе их обоих. Подбежали другие сыновья, повисли на родителях, стараясь взглянуть на младшего брата. Толик с Машей присели, мальчишки образовали вокруг них суетливую карусель. Отец семейства разрывался. Смотрел, то на сына, то на жену. В какой-то момент я побоялся захлебнуться их нежностью и переключился на мэра, что незамедлительно позволило вернуться в привычное состояние - ощутить себя полным говном.

ххх

   Вечером в Москве, предполагая пропить двухдневный курс крепких алкогольных напитков, я уселся у телевизора.

- … Мэр уже отдал распоряжение о предоставлении семье Ивановых пятикомнатного коттеджа,- бодро щебетала мой текст корреспондентка за кадром.

   Я выдохнул, опрокинул в себя рюмку, понюхал ароматный «бородинский», потянулся за закуской. Телефонный звонок редактора Васи отвлек меня от соленого огурчика:

- ……. …..  … …. ……. ….. ….. твою мать!

- Вася, ты вторгся в вечность между рюмкой и закуской.

- Ты что им написал?

- Пошли они все,- я захрустел огурчиком.

- Они-то пошли, только «сам знаешь кто» берет это под личный контроль!

- А зачем придворные пиарщики «сам знаешь кому» телевизор показывают? Ему это вредно.

- Случайно вышло, говорят.

- Ну… Каждой твари по пиаре,- я ляпнул и возгордился собственными виршами.

- Ты устроил геморрой толпе народу!

- Вася, вы за это деньги получаете. От меня в частности.

   Вася бросил трубку. Наверное, в этом суть телевидения: ворваться в личное пространство человека в самый неподходящий момент, нагадить и отвалить. Я выпил за удачное стечение обстоятельств. Если «сам знаешь кто» взял это под личный контроль, что, естественно, иллюзия, значит: неленивые блоггеры, газетчики и телевизионщики, которые не пробились в личные пиарщики «сам знаешь кого»,- будут постоянно муссировать эту тему. Личным пиарщикам «того самого» придется поднять разжиревшие задницы, надавить на моего мэра и заставить его выполнить обещания, которые я дал за него в закадровом тексте. А это значит, что Маше, Толе и их сыновьям что-то перепадет. Это снова тост! Ну, чтоб мне голову не оторвали.

ххх

   Через неделю в эфире прошел сюжет: «сами понимаете кто» и мэр с «Бриони» разрезали ленточку перед домиком семьи Ивановых. Вечером раздался звонок:

- Здравствуйте. Вы в курсе событий?- снова звонил мой пассивный конфиденциал.

- Это кто?- я решил поиздеваться.

- Вы организовывали встречу матери – героини.

- И?

- Наш друг интересуется, почему в телесюжеты не вошло рукопожатие нашего друга и … ээээээ…

- Сами знаете кого,- помог я бедолаге.

- Да – да – да,- узнал новый термин и обрадовался.

- Потому что это тоже имеет цену.

- А сколько это может стоить?

- В зависимости от телеканала.

- Это можно… устроить?

- Можно, но нужен информационный повод. Тогда рукопожатие пойдет, как архив.

- А какой повод?

- Пусть наш друг подарит семье Ивановых… компьютер.

   Я нашел точку взаимодействия добра со злом: мой сомнительный бизнес приносил не только бабло мне, но и пользу людям.

ххх

- Здравствуйте. Мы хотим подарить Ивановым микроавтобус,- и это через три дня после эфира с рукопожатием.

- Цены вы знаете.

- Это не все… Наш друг хочет, чтобы «сам знаете кто» приобнял его…

- Вы с ума посходили! Он же натурал! Это к Брежневу.

- Вы не поняли… Это должно быть… дружеское объятие…

- Я не верю, что у вас есть это на видео.

- В том то и дело, что нет… Но у нас есть идея, как это сделать…

- Вас к нему не подпустят, это невозможно.

- Вы не поняли… Это можно снять и подмонтировать к имеющемуся видео.

   Как быстро учатся работать ушлые провинциалы.

   Роддом номер два был оцеплен местными ментами. На съемочной площадке, то есть во дворе роддома, я обнаружил актера, ростом, прической, одеждой и пластикой похожего на «сами знаете кого». Со спины – вылитый. А другого и не требовалось. Актера снимали только со спины. Процесс напомнил мне съемки порно, которыми я с голодухи развлекался в молодости:

- Начали… Стоп! Вы ему хотите руку оторвать? Нежнее.

- Начали… Стоп! Вы его еще поцелуйте.

- Начали… Стоп! Как вы держите руку, ему же неудобно!

   В конце концов я нашел нужное похлопывание по плечу, которое было теплым, но не педерастичным, при этом мэр признал его объятием.

   После съемок я быстро набросал смету и протянул ее мэрскому заму.

Сюжет в эфире ______________________________________   50 000

Рукопожатие «сам знаешь кого» ________________________   50 000

Дружеское похлопывание «сам знаешь кого» _____________  100 000

Поцелуй «сам знаешь кого» ________________________1000 000 000

   Зам прочитал, ухмыльнулся, но смету взял.

ххх

   К весне семья Ивановых получила от мэра домашний спортивный комплекс и путешествие в «Диснейленд», а Толика, учитывая его замечательный педагогический опыт, сделали директором гимназии. Я не знал, что им еще подарить. Часть подарков вручал «сами знаете кто»: ерошил прически мальчишкам, жал мэру и Толику руки, чмокал в щечку Машу.

   Летом, листая телеканалы в поисках футбола, я наткнулся на сюжет из Кремля. «Сами знаете кто» шел мимо строя заискивающих жополизов, пожимал им руки. В строю я увидел моего мэра. «Сам» остановился возле него, улыбнулся, пожал руку, дружески похлопал по плечу… наклонился… и…

   … На экране внезапно появился диктор новостей, читающий текст с телесуфлера.

   На моем мобильном телефоне высветился номер заместителя мэра.

Мальтийская сказка

Скерцо

Alegretto

   «Жила была маленькая, но отважная девочка. Она носила красную шапочку и пистолет «Беретта». Все у нее было хорошо: много друзей в уголовных кругах, замечательные родители в мэрии, прибыльный и спокойный бизнес - небольшой автомобильный салон, торгующий «Бентли». Как-то раз девочка сдала бухгалтерский баланс и задумалась, а зачем я буду платить НДС (налог на добавленную стоимость), лучше я прибыль обналичу и возьму деньги себе».

- Папа, а сколько процентов девочка теряла при «обнале»?- прервал меня сын, внимательно слушавший сказку.

- От четырех до семи процентов.

- А НДС?

- Восемнадцать.

- Хорошая девочка,- сделал вывод сын.

ххх

  Каждое лето мы с сыном Георгием улетаем на какой-нибудь остров, окруженный теплым морем. Распорядок дня выработан годами: утром купание, весь день мы колесим по острову на взятой на прокат машине – вживаемся в местную культуру, играем в «аборигенские» игры, а вечером снова купание. Ничего экстремального. Правда, не на всех островах понимают и принимают наши игры. Как-то на Крите нас с позором вывели из Кносского дворца, за игру в «Минотавра»,- мы нечаянно напугали оптовую партию китайских туристов, а за кражу инжира, гранатов и апельсинов в приотельных садах – пару раз арестовывали. На Сардинии пришлось на ходу придумать сказку для карабинеров о загадочной русской традиции: я начал давать показания с рассказа об Адаме и Еве, а закончил тем, что в России мальчик становится мужчиной, украв яблоки в определенный день. «Вы не поверите, сеньоры карабинеры, яблоки здесь не растут, а этот день именно сегодня, так что мы заменили яблоки апельсинам»! Отпустили, даже поздравили. 

   Завершив ритуалы, мы падаем в кровати, и я рассказываю сыну «бухгалтерские» сказки. Традиция началось с того, что несколько моих творческих профессий договорились между собой, и как-то естественно образовался бизнес – продюсерский центр – в котором я стал учредителем, генеральным директором, а заодно и главным бухгалтером. К творчеству добавилась бухгалтерия, которая меня очаровала. Самым большим потрясением было то, что сотворение сметы – процесс гораздо более творческий, чем написание симфонии или сценария. Бухгалтерия впечатлила, захватила, поработила и дала творческий импульс к созданию бухгалтерского эпоса. Про девочку, которая решила не платить НДС, я рассказал на Мальте – заброшенном логове Тамплиеров с левосторонним движением автомобилей, без дорожных указателей и спокойным до нежности морем.

   Мы выбрали дивное место – бухту Мелиха-бей. Мальта – вулканический огрызок, на котором римляне томили апостола Павла, а Тамплиеры придумали банковскую систему. Нынешние власти тоже большие молодцы: додумались насыпать песка на пляже только возле нашего отеля, за что им искренняя благодарность.

   В первый же день на пляже сын познакомился с очаровательной ровесницей из Москвы. Юная нимфа Катя отдыхала с хорошо сохранившейся нимфой – мамой и папой – Аполлоном на пенсии. Я посчитал, что «сын за отца не в ответе» и не стал с ними знакомиться. Дети были увлечены морем, его жителями и друг другом, а я одним глазом посматривал за ними, другим досыпал все, что не доспал в Москве. 

   На второй день Катя и ее родители появились сразу после нашего прихода, расположились возле меня и стали активно знакомиться. Я про себя выругался, но был вежлив до отвращения к себе. Пустые общие слова. Какие рестораны предпочитаете, какие премьеры успели увидеть, где успели побывать на Мальте? Удивительно, но меня не покидало странное чувство, что они имеют какой-то корыстный интерес. За этим околосветским пустословием была какая-то фига в кармане. Подумалось, что, пользуясь дружбой наших детей, они попытаются спихнуть свою Катю под мой надзор, а сами куда-нибудь смоются. Фигушки,- подумал я. На мое счастье, пришло время нам с сыном отправляться в Голубую бухту.

  На третий день уже мне было как-то неудобно не бросить свое полотенце рядом с нимфой и Аполлоном. Приближаясь, я следил за ними. Напряженные позы, полная концентрация внимания: иди сюда, иди же сюда. Мой проход довел их до исступления, когда, подходя, я поздоровался, но не остановился, и только поравнявшись с ними, бросил свое полотенце на соседний топчан. В их глазах читалось облегчение, пробивающееся сквозь темные очки. Закралось подозрение, что они принимают меня за кого-то, кем я не являюсь.

   Перед тем как скрыться под предлогом путешествия в Валетту, я получил приглашение на ужин. Прикинув, что сыну нравится Катя, а мне пересекаться с ее родителями еще две недели, я сдался.

   В храме Великих магистров сын задал мне странный вопрос:

- Папа, а кто ты по профессии?

- А кто тебя об этом спросил?

- Катина мама.

- И что ты ей ответил?

- Что здесь ты сказочник. Ты же мне здесь рассказываешь сказки.

- А почему именно здесь?

- Она спросила: «Твой папа здесь работает?»

   Ответить на этот вопрос Георгию было и просто и сложно. На его памяти я был музыкантом, тележурналистом, режиссером, шоу-меном. Потом я свел эти профессии воедино, став хозяином продюсерского центра. А сказочником я был всегда.  

   Интересно! Что им от меня надо? На пару, которая ищет третьего для плотских утех, они не похожи. На аферистов тоже не тянут. Вербовать меня для шпионажа – идиотизм. Но что?

ххх

   Если бы я сам за себя не заплатил, пришлось бы назвать этот ужин благотворительным. Катины родители, перебивая друг друга, весь вечер рассказывали о своих жертвах на благотворительность, о благотворительных акциях, которые они провели и собираются провести. Оказывается, благотворительность – сложнейшая система, аналогичная банковской или преступной. Я вяло восхищался, думая, как быстрее улизнуть. Когда рассказы о пожертвованиях практически докатились до отстаивания прав лабораторных крыс, я попросил счет. Странная пара долго упиралась, обзывая ужин благотворительным и пытаясь за меня заплатить, но я был неумолим. Когда ситуация стала уже совсем комичной, я выдавил из принесенного в жертву благотворительности мозга сомнительный аргумент:

-  Мне по должности не положено.

Аргумент вызвал странную дрожь, будто покрыл инеем их настойчивые домогательства.

ххх

    На следующее утро я получил предложение на благотворительную партию в покер:

- Если выиграю я или муж,- мы отдаем деньги на благотворительность, если вы – можете оставить их себе.

- Я в азартные игры не играю.

- Тогда вам обязательно повезет!

Сославшись на планы, я не пошел.

ххх

- Папа, ты когда-нибудь плавал на яхте?

- Ходил. На яхте ходят, а плавает другое.

- А я не ходил.

- Возьмем яхту, когда вернем прокатную машину.

- Папа, зачем? Нас Катя пригласила.

- Катя?

- Катя.

   Ситуация мне окончательно переставала нравиться. Каждое утро и каждый вечер странная пара отравляла мне беззаботное лежание на пляже. Кроме того, они использовали моего сына.

- Скажи мне, мальчик мой, а о чем вы с Катей разговариваете?

- Так, про разное.

- А она тебя обо мне не спрашивает?

- Спрашивает.

- И что ты рассказываешь?

- Что ты сказочник.

- А еще?

- А еще я ей сказки твои рассказываю.

- Нравятся?

- Очень!

- А кем ее родители работают?

- Машины продают.

   И тут я вспомнил мою сказку про девочку, которая не платила НДС, и ее автосалон! И все встало на свои места. Катины родители отдыхают на Мальте после трудовых будней – укрывания доходов от государства после перепродажи машин. Появляется мальчик, который рассказывает их дочери наивную сказочку, которая в точности описывает их трудовые будни. Девочка пересказывает наивную сказочку родителям. Родители выясняют, кто ее сочинил, и начинают сушить сухарики на ярком мальтийском солнышке, приняв меня за представителя налоговой полиции. Одновременно, они пытаются развести меня на получение взятки.

   Никогда в жизни мне не давали взяток. Я, как любой нормальный человек на постсоветском пространстве, делаю это регулярно, вводя во грех гаишников и чиновников, но чтобы мне… Интересно, сколько предложат? И как это будет? Что я почувствую? Вернуть – не вернуть?

ххх

   Даже море в тот день было ни с чем не сравнимого зеленого цвета, будто все Бенджамины Франклины, изображенные на стодолларовых банкнотах, оптом выкупались в нашей бухте. Катя и Жора играли в «Остров сокровищ», я нежился на верхней палубе белоснежной яхты «Inigma», мздодавцы нервно молились золотому тельцу и готовились к решающему ходу.

   Я из последних сил убеждал себя, что чужие деньги никогда не принесут счастья. Что сам могу оказаться на их месте. Не знаю, какой аргумент оказался определяющим. Решил, немного помучив, беззлобно отомстить за отравленные несколько дней отдыха, заодно развлечься наблюдениями.

   Когда «Inigma» отошла от острова настолько, что можно было рассмотреть только эротичный изгиб косы, прикрывающий бухту от волн Средиземного моря, коррупционеры пригласили меня обедать.

   Разговор за обедом, для простоты понимания, стоит перевести с русского на русский, чтобы не упустить подтекст.

- Ах, какой день замечательный, - судорожно улыбнулась хорошо сохранившаяся нимфа Аполлону на пенсии (Если мы не купим его сегодня – нам конец).

Неловкая пауза.

- Да, для выхода на яхте, в самый раз,- будто проглотил несвежую устрицу Аполлон (Возьмет, иначе со сказками бы не подкатывал).

Очень неловкая пауза.

- Хотите еще вина?- (Сколько еще он выжрет, чтобы начать)?

Очень-очень неловкая пауза.

- Да, спасибо,- Я внимательно посмотрел не нимфу (ну, и когда вы начнете)?

МХАТовская пауза.

- А у нас в Москве тоже есть яхта, мы приглашаем вас с сыном, когда вернетесь,- сделал ударение на слове «сын» Аполлон (Надо напомнить про сына, он его любит).

Издевательски МХАТовская пауза.

- Пока не знаю, мы еще здесь не закончили (Посмотрим, сколько предложите).

   Я увидел, как нимфа за спинками кресел передала Аполлону упитанный бумажный конверт. Тело Аполлона как-то противоестественно содрогнулось. Конверт упал на металлическую палубу под столом, издав звук колокола, который еще не определился по кому звонит. Началось! Звук шлепка впечатлил меня. Хорошо оценили!

   Впервые в жизни я мог наблюдать, какая часть мозга отвечает у человека за надежду, а какая за отчаяние. Судя по тому, что правый глаз нимфы молил, а левый стремительно агонизировал, я понял, что ситуация с мозгом зеркальная. Глаза Аполлона тоже были красноречивы: правый сверлил во мне бюджетные дыры, левый – слезился от магаданского ветерка. Было ощущение, что в левом у них по тюремной решетке.  

- У вас… - ее голос дрожал.

- Упало?- я занес деревянный молоточек.

- Упало.- Аполлон тлел на обжигающем мальтийском солнце.

  Я неспеша заглянул под стол, поднял упитанный конверт и заглянул в него. На глаз, меня оценили в 50000$ (пятьдесят тысяч долларов США), в том числе НДС (18%) – 7627,12$ (семь тысяч шестьсот двадцать семь долларов, 12 центов). Я подумал, что взятки НДС не облагаются, а пора бы, это более реальный сектор нашей экономики, чем автомобилестроение или сельское хозяйство. Я перевел взгляд с конверта на нимфу, потом на Аполлона… и улыбнулся. Она не смогла сдержать слезы и убежала в трюм. Он достал сигару из коробочки, даже не предложив мне. Мимо стола с криками «Пиастры! Пиастры!» пробежали дети.

   Вернулась хорошо сохранившаяся нимфа с плохо сохранившейся косметикой. Она рухнула на колени мужу. Я ждал рождения первого слова. И оно родилось. До безобразия банальное. Я даже обиделся:

- Теперь у нас все в порядке?- сладко проворковал мне Аполлон.

- В полном! Заберите это,- я положил на стол конверт.

ххх

- То есть вы не из налоговой?

- Я который раз повторяю, вы не за того меня приняли.

- А как же…

- А с чего вы взяли?

   На пути к берегу я пытался объяснить нимфе и Аполлону их собственную цепочку умозаключений. Они отказывались верить. Когда мы в очередной раз вернулись к сказочке про девочку и НДС, яхта подошла к пирсу. Со мной попрощалась только Катя.

ххх

   Вечером на пляже мой сын безуспешно ждал свою пассию. Потом сходил в ее номер, там шла уборка, горничная сказала, что Катя и ее родители уехали.

ххх

- Папа, расскажи мне сказку.

- Жил был мальчик. Его почему-то принимали за сотрудника налоговой полиции.

- А это хорошо или плохо?

- Что?

- Быть из налоговой полиции?

Килька в томате

Килька плавает в томате,

Ей в томате хорошо,

Только я, едрёна матерь,

Места в жизни не нашел.

   В доме культуры консервного завода, затерянного в лесах между Москвой и Петербургом, идет смотр художественной самодеятельности. Судя по нарастающей страсти конкурса частушек, приближается финал-апофеоз. Главный бухгалтер Артемида Егоровна и старший экономист Афродита Захаровна терзают пьяненького гармониста. Он – главный эротический приз их частушечного сражения. Дамы по очереди выпускают друг в друга отравленные сарказмом и сермяжной порнографией стрелы частушек. Каждая следующая частушка должна быть острее предыдущей. Иначе гармонист этой ночью будет аккомпанировать сопернице. А если очередной фольклорный шедевр не вспомнится,- боль поражения будет преследовать участницу до следующего конкурса. Женщина, вовремя не вспомнившая частушку, похожа на рыбу, выброшенную на берег.

- Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?

   Я лежу связанный, с кляпом во рту в соседнем здании - на складе готовой продукции. Слева у стенки корчится и мычит туго спеленатый зам начальника упаковочного цеха Петрович, в центре склада группа бывших соотечественников из Азербайджана добивает бейсбольными битами начальника цеха Моисея Рюриковича. Если бы не тошнотворный чавкающий звук ударов, их можно было бы принять за сборную Азербайджана по бейсболу. Бандиты отбрасывают труп в угол, поворачиваются к самому крупному представителю братского народа. Тем самым они показывают мне доминирующего самца в их стае. Мандариновый Джо, старый знакомый! Интересно, узнает ли он меня. Это может пригодиться, если дадут сказать хоть слово. Волосатый монстр выбирает следующую жертву, поочередно тыкая в нас с Петровичем кривым пальцем, как в детской считалочке. Боевиков насмотрелся, сволочь. Если он выберет не меня, а Петровича, я проживу еще минут двадцать. Тело каменеет от напряжения, уши жадно ловят частушки. Я мысленно пропеваю каждое слово:

Я вчера с интеллигентом

Е…лась на завалинке.

Девки, пенис – это х…й,

Только очень маленький.

   Ангажемент на роль гармониста в доме культуры консервного завода я, ныне повышенный до звания товароведа, получил штыряя – играя по вагонам на аккордеоне  в электричке «Москва – Тверь». Заместителя директора впечатлило мое исполнение «Мурки», кроме того, их штатный гармонист Ипполит Иванович ушел в запой. В отделе кадров подозрительно повертели в руках диплом консерватории и взяли на испытательный срок. Я даже не смог обидеться. Когда вся страна продает и покупает дипломы, проверить их подлинность можно только в бою. Да и что такое диплом в 1992 году? Он годился только для почесывания в труднодоступных местах.

   А как мечтали об этом дипломе понаехавшие в Москву толпы юных  талантов. Удивительное было время, когда курсы валют менялись быстрее идеалов. Удивительное и короткое. Через пару месяцев выжившая в конкурсе десять человек на место «могучая кучка» разделилась на три лагеря. Идеалисты - рыцари скрипичного ключа, сохранившие любовь к музыке и веру в профессию, возмечтали «сесть» в оркестр. Ездить на зарубежные гастроли и жить на сэкономленные суточные. Суточные выдавались в СКВ (свободно конвертируемой валюте). Неидеалисты быстро «расселись» по ларькам,- торговать ликером «Амаретто» польского разлива и спиртом «Рояль». И те, и другие мечтали «сесть» в кабак. То есть играть в ресторанном ансамбле. Это позволяло за удачный вечер заработать сумму, равную суточным длительных зарубежных гастролей или же зарплату торговца в ларьке за месяц. Мне повезло оказаться в числе кабацких сидельцев.

- Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?

   Наш ресторанный «Квартет имени денег» бурлил страстями похлеще Датского королевства времен Гамлета. Гитарист Эдик пел только «фирмУ» - песни на всех языках, кроме русского, и презирал клавишника Толика, который пел исключительно «совок» - композиции отечественных авторов. Солистка Люба когда-то была женой Эдика, потом Толика, теперь снова Эдика и пела все. Меня они нашли в переходе метро «Тверская» - «Пушкинская». Я играл французские вальсы-мюзетты, - это перекликалось с кухней ресторана, и пел уголовные песни, что соответствовало запросам публики.

Прослушивание нашего разношерстного квартета проводил лично хозяин ресторана – мандариновый магнат из бывшей союзной республики с труднопроизносимым именем. Я сыграл «О, Paris», Толик прохрипел что-то из «Машины времени», Эдик промурчал «Love me tender», Люба простонала песню про паромщика. Мандариновый магнат дожевал лобстера, поковырял вилкой в зубах и повернулся к сцене. Он вспоминал русские слова, а мы изнывали от желания трудоустроиться. Люба не выдержала:

- Вам понравилось?

- Панимаэтэ… У всэх сэмьи… Нада как-та… па-чэлавэчески…

- Конечно! У всех семьи. По-человечески надо!

- Вот и я гавару… У всэх сэмьи…

   Мы поняли, что приняты на работу минут через сорок, когда услышали эту фразу раз двести. На всех этапах общения с Мандариновым Джо, как мы его окрестили, я слышал от него только эти слова. В ансамбле его понимал только Эдик – ресторанный музыкант в третьем поколении. Когда хозяин ресторана просил нас что-нибудь исполнить, он подходил к Эдику и напоминал, что «у всэх сэмьи». Эдик поворачивался к Толику и брезгливо просил его спеть серовскую «Мадонну», «Гоп-стоп» или «Извозчика». Каким образом он каждый раз угадывал желания босса, так и осталось тайной. Я подозревал, что Эдик и сам не знал, а правильные ответы диктовала вселенная или какое-нибудь ресторанное божество, купившее его душу. Кто мог предсказать, что я встречу Мандаринового Джо в упаковочном цехе консервного завода? Он и здесь главный.     

- Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?

   Надежды азербайджанского бейсбола отрабатывают удары на Петровиче. Его визг сквозь кляп вызывает стоматологические ассоциации. В происходящем есть определенная логика. Это не просто бандитские разборки. Начальник и его зам, сочетающие в себе жадность и глупость, рано или поздно должны были нарваться на возмездие. Одно дело обманывать государство, другое – кидать бандитов на три вагона черной икры. Пацаны рамсы попутали. Это понятно даже выпускнику консерватории.

Не ходите, девки, низом,

Там в кустах сидит бандит.

У него в штанах кувалда,

Всю пи…ду разворотит.

   Артемида Егоровна добивает соперницу в конкурсе частушек. Бандиты добивают Петровича в конкурсе «Гдэ кансэрва». Как только они его прикончат и вынут кляп из моего рта, я скажу им «гдэ кансэрва». Если сразу не убьют. От черно-волосатой массы отделяется самый молодой бандит, бьет меня ногой в живот. Насмотрелся на кровь, звереныш, пар решил выпустить. Ногу бережет, удар не сильный.

- Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?

  Параллельно с продвижением культуры в массы с ресторанной сцены, я двигал ее и в других местах. Это была беспорядочная музыкальная жизнь: от фольклорных коллективов до джазовых ансамблей. Не гнушался даже умирающей государственной филармонией. Это напоминало об академическом образовании и давало возможность периодически выходить на сцену во фраке. Я всегда считал, что мои музыкальные таланты превосходят сексуальные, но в филармонии оказался именно классическим путем – через постель. Заслуженная артистка РСФСР, судя по уровню ее пения, добилась звания тем же способом, и выбирала меня в качестве концертмейстера, не изменяя традициям. Она напоминала грозовую тучу. Два горящих глазика, мечущие молнии, а остальное всё – туча. 

   За возможность выйти на сцену во фраке я погружался в глубины самых смелых эротических фантазий, чтобы периодически подтверждать статус работника филармонии.

- Я тебе, сука, всю рожу расцарапаю, падла!-  спустя примерно три месяца заслуженная артистка РСФСР бросилась на меня за кулисами зала Чайковского, заглушая зрительские овации. За минуту до этого на сцене она пела песню, в которой были слова: «Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок». Она пела ее и раньше, но в этот раз черт дернул эту тучу именно на этих строчках начать раскачиваться из стороны в сторону на ножках-колоннах, изображая колосок. Этот Колосс вызвал у меня смеховую истерику.

   В итоге – расцарапанная рожа, отлучение от филармонии и никакого фрака. 

Ты, Матаня, с юморком,

Я любил тебя рачком…

- Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?

   Беда не приходит одна. Вылет из филармонии совпал с окончанием моей кабацкой карьеры. Заскучавшая певица Люба решила пощекотать нервы своим мужчинам и заявила им, что уходит ко мне, даже не поставив меня в известность. Меня, конечно, позабавило, что эта информация стала причиной драки между Эдиком и Толиком, без моего участия. Но из ресторана пришлось уйти.

- У всех семьи, надо по-человечески…- сказал мне Эдик.

Пере…б я всю деревню,

Повели меня на суд.

Впереди гармонь играет,

Сзади ё…аных несут.

   И, чтобы добить меня, в этот момент случились выпускные экзамены в консерватории, о которой я почти забыл. Оценки волновали меня мало, но вылет из общежития…

   Пропив остатки денег, обмывая диплом, я оказался на улице. С аккордеоном. Как выяснилось, уличное исполнение больше не приветствовалось, скорее каралось. Я посетил с дружественным визитом все обезьянники станций метро в центре Москвы. В обезьяннике 5-го отделения милиции, куда меня в очередной раз заграбастали менты за игру на Арбате, я познакомился с помятым жизнью лингвистом из Твери. Неопохмелившийся лингвист посоветовал мне направить мой талант в электричку «Москва – Тверь».

Поезд едет с ветерком

По лесной дорожке,

Мою милую е…ут

За мешок картошки.

- Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?

   Через несколько минут станет понятно, сколько я еще проживу. Важно говорить короткими фразами, которые бандиты поймут. Задача – сразу заговорить с главарем - Мандариновым Джо - и увязать в его первобытном сознании мою жизнь и их получение «кансэрвы».

   Мучения зама играют на меня. Бандиты устанут и утолят жажду крови. Держись, Петрович. Держись, родной.

- Гдэ кансэрва, сука? Гдэ кансэрва? Гдэ, сука, кансэрва?

   Остались мгновения. Когда они вынимают кляп, Петрович способен только пускать кровавые пузыри.

   Моя музыкальная карьера на консервном заводе по продолжительности была равна запою штатного гармониста Ипполита Ивановича. Но главный бухгалтер Артемида Егоровна, несколько раз обладавшая мной, как призом частушечного конкурса, сжалилась. Меня повысили до товароведа упаковочного цеха.

Обычно через постель получают роли в театре и кино, депутатские мандаты, яхты и лимузины. Я через постель устроился товароведом на консервный завод. Головокружительная карьера!

Я обклеил туалет заводского общежития лауреатскими дипломами и отправился постигать азы новой профессии.

   Масштабы воровства сначала изумили меня, потом восхитили. Начальник цеха Моисей Рюрикович был Моцартом от воровства, его зам Петрович,- как минимум, Вивальди. Они умудрялись украсть даже то, чего нет в природе. Проводили по бухгалтерии целые составы несуществующей продукции, трижды воровали деньги на строительство нового цеха, а потом пять раз на его модернизацию. При том, что сам цех строить никто даже не собирался. Отдельным гимном воровству была операция по ввозу астраханской консервированной осетрины под видом «Кильки в томате». Я лично занимался переклеиванием этикеток. И начальник, и зам гордо носили на груди след от раскаленного утюга – память о бандитских разборках, будто это был орден.

   Что они сейчас могут сказать в ответ на вопрос «Гдэ кансэрва, сука?», когда этой «кансэрвы» не существует.

Мы воруем, что попало,

Мы воруем все подряд,

И звезду у генерала,

Даже целки у девчат.

   Вот бы сейчас оказаться на сцене дома культуры, растянуть меха, отдаться на растерзание бухгалтерше или экономистке.

   Душа мошенника и ворюги, а по совместительству - заместителя начальника упаковочного цеха Петровича перемещается из одного ада в другой. Моя очередь. Если я скажу им, что консервов никогда не было, меня просто убьют. Надо выиграть время. Я выплевываю кляп, набираю полные легкие воздуха:

- Я покажу, где консервы. Я хочу жить. Я покажу, где консервы.

Эффект неожиданности сработал. – Тебе скажу. Ты главный,- говорю Мандариновому Джо.

   Герой боевика в этой ситуации назвал бы главным другого, вызвал бы между ними конфликт, а потом эффектно всех перестрелял. Только я -мальчик из хорошей семьи с музыкальным образованием, а не последний бойскаут.

- Гдэ кансэрва…

Хороший симптом, Мандариновый Джо не добавил слово «сука».

- Я покажу. В Москве на складе.

- Гдэ на складе?- сработало, пока живу.

- Я покажу. Я хочу жить. Я покажу.

- Здэс покажи.

- Здесь нет. Москва покажу,- моя мама – филолог может мною гордиться.

- Пакажэшь.

- Покажу!

- У всэх сэмьи… Нада па-чэлавэчески… Э! Я тэбя знаю, да! Ты рэстаран играл…- наконец-то Джо узнал мою окровавленную физиономию, до Москвы точно доживу, а там…

Главный бандит произносит что-то на своем языке, ко мне подходит поросшая шерстью горилла, замахивается…

   В багажнике бандитского мерседеса темно, тесно и воняет бензином. Судя по прекратившейся тряске, мы выехали на Ленинградское шоссе.

   Слово «консерватория» подействовало на азербайджанских бандитов успокаивающе. Все логично: консервы – консерватория.

- Только не обращайте внимания, там сверху музыка, а в подвале склад.

- Ты склад покажи, да!

   Один шанс из десяти, что мне удастся сбежать, пользуясь знанием консерваторских закоулков. Сколько раз я пробирался в Большой зал консерватории на аншлаговые концерты, пользуясь окошками в туалетах и пожарными лестницами. Лежа в багажнике, я почему-то вспоминаю Моцарта в исполнении Исаака Штерна. Божественная музыка, неожиданный Моцарт, звучавший по-одесски, форточка в туалете, которую открыли для меня однокурсники. Форточка!

   Консерватория шокировала бандитов симфонией звуков, раздававшихся изо всех окон одновременно. Остатками дистиллированной воды, валявшейся в багажнике, они смыли с меня кровь, выдали кожаный плащ, прикрывший рваную окровавленную одежду, и повели в храм музыки. Двое по бокам, один сзади. У каждого в карманах плащей по два пистолета с глушителями. Они их мне заранее продемонстрировали, чтобы не рыпался.

   Господи, как я давно здесь не был. Милая уютная улица Герцена. Очаровательный скверик. Памятник Чайковскому. Петр Ильич посмотрел на меня, сопровождаемого отморозками. В его взгляде я прочитал: «Ну, и кто из нас пидарас?».

   Если я попрошусь в туалет, не отпустят. Надо вложить эту мысль в их мочевые пузыри, мы все долго ехали.

- Если нужен туалет, то это здесь,- говорю я невинно и жду реакции.

- Стой, да!

   Бандиты по очереди идут в туалет, когда последний возвращается, я, изображая страдание, прошу:

- Можно мне тоже, не могу больше терпеть?

   Я все точно рассчитал. Облегчение после туалета подействует на них расслабляющее, могут и разрешить.

   Бандиты переглядываются, что-то лопочут на своем языке:

- Иди, да, быстро. Мы здэс,- подвигал пистолетами в карманах плаща.

   На окне в туалете стоит банка от «кильки в томате», служащая пепельницей. Крайняя кабинка со спасительным окном занята. Судя по немелодичному кряхтению, это надолго.

- Слушай! Выручай! Мне срочно надо в эту кабинку!- шепчу, приложив губы к самой двери.

- Вам что, больше срать негде?

- Мне окно нужно, чтобы вылезти, меня сейчас убьют!

   Господи, благослови валторнистов! Молодой человек поверил моему шепоту и выскочил, в одной руке держа штаны, в другой футляр с валторной.

- Спасибо тебе, только не выходи, пока я не вылезу! У двери вооруженные бандиты.

   Молодой человек, похожий на Бетховена в юности, мгновенно удалился в соседнюю кабинку. Экстремальная новость подарила ему вдохновение.

   Какая сволочь забила форточку гвоздями!

   Я хватаю банку от кильки, надеваю ее на кулак, замах.  Осколки со звоном падают мне под ноги. Полет со второго этажа длится бесконечно. Я слышу крики бандитов, приглушенные хлопки выстрелов, треск выбиваемой двери.

   Долгое время я мечтал вернуться в Россию, пока не выяснилось, что Мандариновый Джо теперь депутат законодательного собрания, а по схемам начальника упаковочного цеха и его зама теперь работает государство. Европа, Америка и Австралия так и не стали для меня родиной. Как же сложно найти консервы «Килька в томате» здесь в Венеции. Каждый год к пятнадцатому сентября я исхитряюсь эти консервы «достать», как это называлось в юности. Отмечаю мой второй день рождения. Я расчехляю аккордеон, пою матерные частушки, закусываю водку килькой. Первый тост за начальника упаковочного цеха, второй - за его зама. Я знал, где они прячут кассу. Это позволило мне сбежать за границу и комфортно существовать уже многие годы. Третий тост за меня:

     Килька плавает в томате,

Ей в томате хорошо,

Только я, едрёна матерь,

Места в жизни не нашел.

Snowman.

Блюз.

   - Эй, нигер, я возьму выпивку и отнесу свою задницу вон в тот угол, а ты поставь реальный джаз, а не это дерьмо…

   Если бы эту фразу произнес герой американского боевика «серии С» где-нибудь в Гарлеме, ему бы по сценарию оторвали голову, не дав договорить. Я умудрился изрыгнуть этот бред в Венеции… В сказочном городе, в котором писали вечную музыку Арригони и Мерула, Ферро и Марини, здесь начинал творить великий Вивальди, Петр Ильич Чайковский написал свою четвертую симфонию, да и все великие композиторы в той или иной степени стремились сюда, надеясь выловить свою музу в одном из каналов. Здесь каждый поворот головы, даже каждое движение взгляда обрекает вас на эстетическую истерику, открывая еще более прекрасную Венецию, которая измывается над вами всеми своими каналами. Это похоже на гонку без финиша. Только здесь примитивное человеческое существо может осознать нескончаемость вселенной, почувствовав бесконечность совершенства. Мне же, за несколько часов до наступления дня рождения, который я приехал праздновать именно в этот волшебный город,  противоестественным образом удалось отыскать в Венеции негритянский джазовый клуб.

   Первое, что я сказал бамену, войдя в это отвратительно некурящее заведение с вывеской, нарушающей права человека - «Vietato fumare» (курить запрещено):

- Это не джаз! Это Пьяццола!

   Спокойный, как жертва передозировки наркотиков, бармен со следами высшего образования над отвратительно белым воротничком показал мне коробку от играющего диска, проведя ухоженным ногтем под соответствующей надписью:

- Латино джаз, сеньор!

   Праведный гнев сдавил дыхательные пути. Хорошо, что мои, а не барменовские. Я осмотрелся. Разочарование росло. Я был обижен в лучших чувствах, как Вини Пух, которому подсунули неправильных пчел. Это были неправильные негры! Трезвые. Некурящие. Мило беседующие о чем угодно, но не о джазе, наркотиках и убийствах. Об этом ли снимаются голливудские боевики!

   Я готов был расплакаться, как ребенок, которому подарили машинку с неоткрывающимися дверцами. В этом заведении было все: негры, джаз, которого я таки добился, проведя своим ногтем под нужной надписью, здесь была даже русская водка польского розлива. Не было души. Я понял, что эта роль, эта высшая миссия отведена мне. Тут я как раз и изрек про «задницу в угол».

   В глазах бармена за линзами вшиво-интеллигентского непонимания я разглядел шевельнувшуюся мысль. Клуб повернул ко мне комедию рафинированно улыбающихся масок, похожую на страшный сон подвыпившей Дездемоны.  Весь этот Институт благородных девиц имени Патриса Лумумбы замер. Было ощущение, что от негодования они вот-вот начнут цитировать в мой адрес стихи Ариосто. Во мне кипел праведный расизм. Хоть бы морду  набили, что ли… Душу согревала только божественная Элла Фицджеральд:

- Summer time...

   И я держал речь… Похожую на коктейль «Лонг Айленд», в который сливается практически все содержимое бара. Мой состоял из английского с итальянским, а для связок я вспоминал все самые грязные ругательства, почерпнутые из американского кинематографа:

- Мои черные братья! В джазовых клубах Нового Орлеана, на родине джаза…

   Меня понесло. Я никогда не был в Новом Орлеане, но в этот момент все дороги резко свернули с направления «Рим» и повели именно туда. Рассказывая о нем, я говорил о переживаемом когнитивном диссонансе, попутно объясняя дрессированным венецианским неграм свои пожелания. Это была программная речь кандидата, только что ставшего президентом где-нибудь в Зимбабве. Передо мной в этот момент расступилось бы Адриатическое море, если бы я задумал организовать исход этих негров из Венеции в Новый Орлеан. В конце я произнес несколько малопристойных слов про аудио систему, воспроизводящую музыку, с которой призывал их вступить в близкие отношения, не описанные ни у Фрейда, ни в уголовном кодексе.

- … а еще у нас в Новом Орлеане, в джазовых клубах звучит ЖИВАЯ музыка!

   И тут я услышал первый робкий fuck  в свой адрес! Даже «Негоден», услышанное однажды в военкомате, не оказало на меня столь благостного воздействия. Один из этих одуванчиков-негативов порылся в ДНК и извлек оттуда хоть что-то близкое русскому сердцу:

- Если ты такой крутой, сыграй нам что-нибудь… - и он трогательно добавил еще один несмелый fuck.

   Моя черная, с музыкальной точки зрения, душа только этого и просила. Я сел к фортепиано и стал наглядно демонстрировать этим эскимосам-мутантам, кто из нас негр. «Сент-Луис Блюз» отвлек их от безалкогольных коктейлей. «Джорджия» призвала к напиткам покрепче. Когда я стал издеваться над популярными итальянскими песнями, ввергая их в пучину джазовых обработок и импровизаций, в клубе стало светлее, - мои негры обнажили улыбки, сверкающие, как альпийский снег. Некоторые стали подпевать. 

   За окнами засыпала Венеция. Истоптанная миллионами ног, утомленная вздохами восхищенных туристов, вспененная очаровательно курносыми носами гондол. Я курил под дверью на улице, - негры полюбили меня, но курить в заведении не разрешили, подарив еще одну возможность полюбоваться ночной Венецией. Удивительные венецианские фонари расположены ровно на такой высоте, чтобы осветить всю красоту ночного города для загулявшего туриста, не лишая его возможности созерцать звездное небо, на случай приступов романтизма. Их свет странным образом не меняет отношения человека к освещенному объекту. Такое чувство, что тебе предлагают: ты посмотри и составь свое мнение. Венеции все равно, что о ней подумают. Она индифферентна и прекрасна.

- Слышь! Snow White (Белоснежка)! Давай угоним гондолу и поплывем в Новый Орлеан!

   Сказал мне негр, спрыгивая со стола, на котором он только что танцевал рок-н-ролл. Остальные готовы были присоединиться. Наверное, в них заговорила кровь предков, прибывших в Венецию в качестве гребцов на галерах, и руки потянулись к веслу. Я представил себе картинку: длинная гондола, по бокам сидят мои негры, а я прохаживаюсь с плеточкой, с помощью которой периодически объясняю им неоспоримые преимущества демократических институтов.

   Негры не унимались. Передо мной встала угроза лишения шенгенской визы. Моих черных братьев в полиции пожурят, слегка оштрафуют и отпустят, а для меня въезд в Венецию может закрыться на годы. Нужен был жесткий отвлекающий фактор. Я посмотрел на часы и понял, что до наступления моего дня рождения осталось две минуты.

- Мои черные братья! Через две минуты у меня день рождения…

   Остальное они не дослушали. Крики, свист и топот были, наверное, слышны даже в Милане. Только один подозрительно светлый негр, похожий на сотрудника местного КГБ, на всякий случай попросил предъявить паспорт. После чего меня схватили бледные ладони черных рук, похожие на экзотических змей, и отнесли к фортепиано, к моему счастью забыв о гондолах и Новом Орлеане.

   Вошедшая парочка американских туристов, приехавшая в Венецию отдохнуть от толерантности и политкорректности, была сметена мощью негритянского хора:

Happy birthday to you,

Happy birthday to you,

Happy birthday fucking snowman (не самый лучший Снеговик),

Happy birthday to you.

Час Прометея

Сиртаки

Moderato, accelerando

   Резкий удар в бок. Печень. Напоминает, что на часах 22 часа 57 минут 00 секунд. В очереди за амброзией передо мной двое: Горгона с полудохлыми змеями на голове и какой-то гунн у кассы. В десять водку продавать перестанут, у меня три минуты. Гунн в разных сочетаниях употребляет все три знакомых ему русских слова, но никак не может объяснить продавщице, что пришел за хлебом. Если я его убью, меня, конечно, оправдают. Но тогда я не успею купить водки. Пусть живет.

   22.57.20. Тень орла заслоняет мутный закат над Северным Бутово. Это по мою печень. Сердце трепыхается в правом боку. Взрываюсь:

- Милая! Дайте ему батон и половинку черного! Уже без трех минут!

- Вы по-ихнему понимаете? – продавщица, утомленная толерантностью и переизбытком конфессий, подозрительно машет на меня ресничками, осыпая тушью прилавок.

   22.57.40. Озирающийся, но довольный гунн, сопровождаемый шлейфом противоречивых запахов, удаляется. К прилавку подплывает бесформенная Горгона. Эта проторчит вечность. Я уже готов упасть на колени:

- Женщина! Дорогая моя! Без трех минут! Я же не успею! Пропустите! Умоляю вас!

- Вам, синякам, только б зенки залить! – завелась мгновенно, будто ждала. Даже змеи на голове проснулись и шевелятся.

22.58.00. Бутовский магазин – восьмое чудо света, торгующее всем: от алкоголя до удобрений, содрогается. Сизиф, по паспорту Сигизмунд Зигфридович, обреченный бесконечно толкать свою «Ладу-Калину» вручную, с грохотом упирает это беспородное чудище в ближайшее дерево и сливает свою скорбь с моей.

- За каким я поехал на машине! – фраза из ежевечернего ритуала вечная, как вселенная.

- Без двух минут, Сизиф! – я мысленно курю с ним последнюю папиросу на двоих перед казнью.

   22.58.20. Орел садится на толстую ветку у крыльца магазина, улыбается:

- Без двух минут, Прометей…- перелетает на кассовый аппарат, делает вид, что чистит перья.

   22.58.35.

- Женщина! Пожалуйста! У меня без сдачи!- это я снова Горгоне.

- Я тебя сейчас пущу, а ты потом будешь под окнами песни орать до утра! Девушка, мне кефир три и два процента… еще… это… как его…

  22.58.50. Время отмеряется ударами сердца. По два в секунду. Быстрее, быстрее, быстрее. Три удара в секунду.

  22.58.59. Орел завидует Горгоне, он в состоянии причинять только физические страдания. Почему же я боюсь его больше всего на свете?.. А его ли?.. Он – причина боли, а я помню себя только в связи с болью в печени. Почему?.. если подумать... Я посыпаюсь от того, что болит печень. Иду в магазин за водкой. Если успеваю купить, то выпиваю… и дальше просыпаюсь от боли в печени, а если не успеваю, то прилетает орел, клюет, я теряю сознание… просыпаюсь от боли в печени. И так целую вечность.

ххх

   Как-то вечером, примерно тысяч тридцать лет назад, или три… Словом, я проснулся от боли в правом боку и обнаружил себя прикованным к скале. После возлияний, устроенных накануне не то Дионисом, не то Вакхом, я не нашел в памяти ни одного воспоминания. Откуда взялись эти имена, и пил я вчера вообще?

   Что я здесь делаю? Кто я? Почему так болит справа под ребрами?

- Эй! Есть здесь кто-нибудь?..

- … будь – будь – будь,- разнеслось по долине внизу.

Где же тот, кто меня приковал? Или так и должно быть, а цепи и скала – это тоже я?

- Добрый вечер. Орел.

Странное существо возникло на ближайшем уступе.

- Простите?

- Орел.

- Что?

- Я – Орел. Меня Зевс прислал.

- Орел… Зевс…

Уже хорошо, что я не одинок.

- Ничего не помните?

- Что я должен помнить?

- Вас Гефест приковал, по приказу Зевса. А мне приказали, вот… -существо взглянуло на тень от скалы,- О, уже десять вечера!

Орел неожиданно подскочил, расправил крылья, заложил вираж над ущельем, подлетел ко мне…  и клюнул в правый бок.

- Эй, больно же!!!

- Вы думаете, мне самому это нравится?

- Зачем же? У меня там и без вас болит!

- А что делать, у меня приказ…

Орел снова клюнул меня в то же место, вырвал кусок кожи, брезгливо выплюнул его, с отвращением взглянул на струйку красной жидкости.

- Зачем же вы истязаете меня, если не голодны?

- Это, увы, не обсуждается. А вообще я предпочитаю на ужин седло агнца, ваш ливер меня не интересует.

- Тяжело вам…

- Я проклинаю тот день, когда свил гнездо на Олимпе. Место божественное, воздух чистый, но близость к Зевсу имеет свои недостатки. Не отвлекайте меня, пожалуйста, можно я быстренько доклюю, и спокойно поговорим.

   Орел стал методично разрывать мне бок, периодически сплевывая. Пока он проклевывал кожу и мышцы, я, кажется, привык к боли, но прикосновение его клюва к печени отключило сознание.

   Резкие порывы ветра привели меня в чувство. Орел сидел на уступе и обмахивал меня левым крылом, перекрывающим закат.

- Вам лучше? – надо же, ему хватает совести спрашивать.

- Да, спасибо, ваша… эээ… миссия закончена?

- На сегодня да. К сожалению, только на сегодня.

- Я могу поинтересоваться, что все-таки происходит?

- А вы, Прометей, ничего не помните?

- Прометей?

- Даже имени…- Орел загрустил.

- Меня зовут Прометей?

- Это значит Предвидящий,- покачал головой орел,- Вот люди! Когда они научатся давать имена?

- Люди дали мне имя. А кто они?

- Люди?

- Люди.

- Давайте я вам все коротко изложу, а то мне на Олимп пора, отчитываться.

Орел уселся поудобнее:

- Давным-давно вы подарили людям… Нет, что-то не с того я начал. Однажды вы спустились с Олимпа… ерунда какая-то получается… короче, вы вылепили из глины людей, чтобы нагадить Зевсу. Вам этого показалось мало, и вы подарили людям огонь. За это Зевс приказал Гефесту приковать вас здесь на Кавказе, а мне - каждый день переть сюда с Олимпа, клевать вашу печень. Представляете расстояние?

- Нет.

- Вам-то что, к утру печень зарастет. А я на рассвете вылетаю, к десяти вечера весь в мыле добираюсь сюда, домой возвращаюсь только к утру, а утром мне снова вылетать к вам. Меня жена уже в гнездо не пускает, у детей клювы какие-то подозрительные, явно не мои.

- Так кто такие люди?

- Вон, внизу копошатся. Совокупляются, жертвы приносят, воруют, истребляют друг друга. Зачем вы для них огонь крали?

- А я крал?

- Эсхил говорит, что вы не просто огонь сперли, огонь – это так, символ. Он утверждает, что вы им под видом огня божественные знание и мудрость контрабандой протащили.

- Эсхил - он тоже на Олимпе живет?

- Что вы! Он один из этих,- поморщившись, орел сплюнул вниз.- Ладно, мне пора. До завтра.

   Орел бросился вниз, расправил крылья и быстро растворился на фоне заката.

   Я подвел итоги. Меня зовут Прометей. Я вылепил людей из глины. Украл для них огонь, одарил знанием. Тем самым нагадил Зевсу, который главный на Олимпе. Меня за это приковали, и орел будет каждый день клевать печень. Жизнь удалась!

ххх

- Добрый вечер, Орел!

- Вы думаете, Прометей?

- Я тут в боку поковырял, чтобы вам не переутомляться, а вы лучше расскажете побольше.

   Орел осмотрел кровоточащий бок.

- Качественная работа, Прометей. Я пару раз клюну для протокола.

   Больно-то как!.. И это у них называется «протокол».

- Так вот,- орел вытер клюв о крыло,- сегодня утром я общался с несколькими жителями Олимпа,- на священной горе есть много несогласных с политикой Зевса.

- Зевс, это тот, которому я нагадил, а он меня за это приковал?

- Он самый. Я намекнул в узких олимпийских кругах, что имеется мученик, который мог бы возглавить освободительное движение.

- Мученик?

- Я имел в виду вас, Прометей. Многие боги согласны, а люди точно поддержат.

- Я вас не понимаю.

- Что тут непонятного? Вам не нравится ежедневное клевание печени, а мне отвратительно каждый день ее клевать, мотыляясь с Олимпа на Кавказ и обратно. У Гермеса серьезные претензии по налогам. Фемиду - вашу мать - не устраивает «олимпийское правосудие», Геру – кстати, по одной из версий, тоже вашу мать,- замучили венерические заболевания, а Венере надоел ее статус при Зевсе. И это только начало списка правозащитников. Олимпийские правозащитники – серьезная сила! Решайтесь, Прометей.

- Секундочку, так моя мать - Фемида или Гера? Насколько я знаю из наблюдений за людьми внизу, можно сомневаться в отцовстве, но не в материнстве.

- О чем вы говорите, Прометей! Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. Люди каждый день придумывают новые мифы, а на Олимпе из-за этого бардак,- птица явно занервничала и теряла остатки терпения.    

- Не совсем понимаю вас, кто же главный - боги или люди?

- Естественно, боги! Хватит трепаться!

- Тогда объясните, почему людские мифы влияют на жизнь Олимпа?

   Вместо ответа орел взмыл с уступа, стремительно подлетел ко мне и вырвал огромный кусок плоти из правого бока. Теряя сознание, я услышал только:

- Сволочь!

ххх

   Следующие несколько веков орел клевал меня молча, с ожесточением. Я пытался с ним заговорить, но в ответ получал лишь более жестокие удары в бок, так что желание общаться быстро прошло.

   Как-то вечером, во время одной из орлиных процедур, ко мне подошел молодой человек атлетического телосложения:

- Добрый вечер. Вы не подскажете, как пройти к Гесперидам?

- Здравствуйте. За этим утесом направо, потом вниз, а там спросите дорогу.

Молодой человек посмотрел на орла, чавкающего моей печенью:

- Вам птичка не мешает?- вежливо спросил он.

- Как вам сказать, приятного мало,- на самом деле я уже терял сознание.

Молодой человек, не переставая вежливо улыбаться, снял с плеча лук, вытащил из-за спины стрелу, натянул тетиву и выстелил орлу в шею. Орел икнул и рухнул в ущелье. 

- Так лучше?- спросил молодой человек.

- Спасибо.

- Геракл, меня зовут Геракл.

- Прометей. Извините, не могу протянуть вам руку.

- Это мы сейчас решим,- Геракл непринужденными движениями освободил меня от оков. Мы пожали друг другу руки.

- Кто вас так, Прометей?

- Говорят, что Зевс. Я сам ничего не помню.

- А-а-а. Я слышал этот миф. Круто папаша с вами.

- Папаша? А у вас проблем не будет, Геракл?

- Не думаю… Но вы, на всякий случай, посидите тут, а я с папой переговорю.  

ххх

- Орел??? Вас же Геракл вчера?..- моему удивлению не было предела. Я снова прикован, печень снова болит, и снова прилетела эта… птица.

- Миф не прижился. Вернули старую версию,- орел смачно клюнул меня в бок.

- Как это возможно? Кто вернул?

   Ответа я не услышал. Воскресший орел отличался изощренной жестокостью. С тех пор я не пытался с ним разговаривать.

   Моим вниманием завладели люди внизу. Создал их я, если верить мифу,- вполне симпатичными, с богатой фантазией. Огорчало, что фантазия их направлена на утоление самых низменных страстей. Мифы они придумывали, чтобы оправдать свои преступления и безнравственность. У меня даже возникло сомнение,  из глины я их слепил или из чего-то другого. На моих глазах главный демократ Афин впарил публике миф о Зевсе и Кроносе. Под это дело он прирезал своего отца, мешавшего, по его утверждению, процессу демократизации. Ушлый купец спер армаду кораблей с товаром и придумал Посейдона, который корабли «утопил». Актеры, чтобы оправдать свое пьянство, придумали Диониса… Интересно, откуда тогда взялся Дионис в моих первых воспоминаниях? Путаница какая-то. Не могу понять: если я создал людей, вдохнул в них сознание, а они придумали мифы о богах, это значит, что и меня они придумали?.. Кто из нас кого создал? Я их из глины или они меня в мифах? Если они меня выдумали, как своего создателя и благодетеля, то, причем здесь печень? Они, получается, наказывают меня за то, что я их создал? Людей не устраивает жизнь, если они мстят своему создателю? Их жизнь – страдание, а я за это расплачиваюсь? Они говорят: «Мы не просили тебя, Прометей, нас создавать, никому не нужен твой подвиг. Страдай, как мы». Кто же все-таки был раньше, кто первопричина?  И - что существует на самом деле? Только миф?..

ххх

… Но тогда получается, что я сам, очередь в магазине, Орел, водка, идиоты, которые постановили не продавать ее после десяти вечера, – это все чья-то фантазия?.. Моя??? Ну нет, не мог я придумать такой бред, чтоб водку - только до десяти...

   22.59.00. Горгона попросила взвесить ей килограмм «Докторской». Я точно не успею. Сизиф – мой брат по циррозу печени - достает анальгин:

- Мы не успеваем, Прометей… Будешь?- добрая наивная душа, он предлагает мне обезболивающее. Если бы все было так просто.

   22.59.10. Орел улыбается, почесывает клюв о правое крыло.

   22.59.20. Сизиф горько хрустит анальгином, но не уходит,- желает испить чашу страданий до последней капли.

   22.59.25. Горгона тихо ликует. Она косится на меня, даже не обращая внимания на колбасу. И кто же тебя такую придумал?.. Точно не я.

   22.59.35. Продавщица, заметив, что Горгона отвлеклась, подсовывает ей обветренный кусок «Докторской», цветом напоминающий мою печень. Надо же, хоть кто-то извлек выгоду из моих страданий.

   22.59.40.

- С вас две тысячи двести пятьдесят девять рублей пятьдесят копеек,- продавщица не знает, что за магическое число произнесла она. Если составить эти цифры рядом, получится

   22.59.50. У меня десять секунд. Девушка успеет пробить чек.

   Девять. Горгона роется в карманах, поглядывая на часы-ходики над прилавком.

   Восемь. Продавщица не выдерживает:

- Женщина, не задерживайте очередь.

   Семь. Горгона медлит:

- У меня есть без сдачи.

   Шесть. По прилавку рассыпается мелочь, продавщица с Горгоной неловко ее собирают.

   Пять.

- Женщина, а две сто пятьдесят? Вы только мелочь дали.

   Четыре. Горгона окаменела, будто взглянула в зеркало:

- Одну секунду, где они у меня.

   Три. Горгона достает тысячную купюру.

   Два. Горгона достает сотенную и полтинник.

   Одна. Из часов вместо кукушки вылезает Орел:

- Ку-ку, Прометейчик. Уже десять.  

   Горгона отходит от прилавка, гордая, как Ника. Орел ехидно кукует в ходиках. Все… Пробил твой час, Прометей…

   Но что это!?... Продавщица хитро подмигивает мне, едва заметно кивает в сторону черного входа в магазин: «Я продам тебе водку, Прометей». Добрая самаритянка, я понял, кто ее придумал. Ее создала моя печень. Нет, ее создала боль моей печени. Но если так, то… она создала и все остальное? Кроме этой боли ничего не существует? Все сущее рождено этой болью?

   Орел почуял неладное, неуклюже вылезает из ходиков.

  Сейчас я с тобой разделаюсь, гадкая птица. Сейчас я со всеми вами разделаюсь. Чтобы уничтожить мифы, прикрывающие зло, и чтобы уничтожить зло, рождающее эти мифы, мне нужно просто остановить боль в печени. Пусть я исчезну, но вместе со мной сгинет все это. Еще одна бутылка водки не спасет ни меня, ни этот мир.

   Я вырываю из рук Сизифа пачку таблеток анальгина, грызу их вперемешку с бумагой. Изумленный орел застревает в окошке ходиков.

Сизиф участливо заглядывает мне в глаза, продавщица продолжает призывно подмигивать. Теперь мне уже все равно. Теперь все закончится…

   Медленно исчезает прилавок, растворяется Сизиф, от продавщицы остается только улыбка и подмигивающий глаз, а потом и они превращаются в дым. Крик орла звучит уже в темноте, это последнее, что я слышу:

- Сво-о-о-о-о-о-ло-о-о-о-о-о-очь!

ххх

   Нежный розовый свет пробивается сквозь закрытые веки. Сейчас я открою глаза. Сейчас, еще мгновение…

   Как прекрасно небытие. Силуэты гор утопают в закатном пламени. Если придется провести здесь вечность,- мне наконец-то повезло. 

- Ну и как тебе анальгин, Прометей? – орел, ухмыляясь, точит клюв о скалу. - Напугал ты меня вчера, в обморок грохнулся. Будто робкая нимфа какая-то...

- Ты???

- Ждал кого-то еще? Где там наша печень?..