Есть люди настоящие (подборка стихов)

▼ ЕСТЬ ЛЮДИ НАСТОЯЩИЕ (подборка стихов)

● ● ● ● ●

Когда пищат стихотворений груды

(я их кормлю с пипетки, как котят),

выходят люди разные оттуда,

выходят, завывают, говорят:

– Нас тоже – били,

за руки – хватали

и за волосы – через лес несли,

на борозде крапивою пугали,

из тела душу брали-выжигали,

завязывали в мёртвые узлы.

Но ты, такого сроду не видавший,

что можешь ты сказать о жизни нашей,

когда у нас и радости полно,

какую ты не сможешь – в эти книги –

подобно шестиногой оленихе,

вытаскивать из высохших болот?

 (Я всех, пролезших, вышедших, не сдам,

как пешки, как рассыпанные карты.

Стихотворения растут, подобно львам,

но вырастают – всё же – леопарды.

Когда ж я волю этим людям дам,

то, кажется, взревёт огромный прайд.

И пасти скажут мне, как должно ртам:

– Они тебя как звери пожирают.)

● ● ● ● ●

Так терял я, терял… что – навряд ли вернутся обратно.

И тогда мне подумалось, что – на самом ли деле –

что – неужто и правда – я – так умею любить

(так безжалостно, больно, – что можно – за это – убить),

как не любите вы, – и навряд ли когда-то умели?

Нет, нельзя так любить, как люблю я снова и снова –

тебя (так не любят, а – умерщвляют и жрут).

Так любить – что каждое слово – звучит, как проклятье,

и руки – не лебеди, не стебельки, не объятья –

а – струны, удавы, жгуты, – обвивают и жмут.

Как положено зверю: медведю, тигру и волку,

о совести я говорю – ни шатко ни валко,

и кажется, что от этого мало толку,

но я – открываю – все колдовские клетки:

летите, бегите – мои – любимые детки,

мне вас уже – ни для кого – не жалко.

● ● ● ● ●

Есть люди настоящие: они

в движении на лошадей похожи.

О грации не думая своей,

и думать не догадываясь – тоже,

идут, идут, не маясь о себе,

не маясь ни о ком – о, как хотел я

ходить, как эти, в светлой пустоте,

но не хватило смелости и тела.

Когда слетелись ангелы с небес

глядеть, кого и что на свете гложет,

я с палкой шёл – в туманной дымке весь –

как жалкая стреноженная лошадь.

Я сам не свой под вечер просыпался:

я стал бессмертным на изломе дня.

И ангел мне печальный улыбался,

как будто в шею укусил меня.

● ● ● ● ●

– Сначала больничный пол был мне ужасно противен,

и я его мыла – только – в резиновых жёлтых перчатках

(перчатки рвались и пили тёмно-холодную воду,

под ногти мне заходили остатки чужих болезней).

Я мыла больничный пол, с утра и до вечера – мыла,

я мыла его, пока не стал он совсем родным,

пока не легла я – однажды – прямо на мокрую плитку,

не то чтоб устала, – а просто – как будто бы стала – тряпкой, –

говорит Альбина Сергеевна. А я продолжаю – молча:

"Это очень похоже, должно быть, на то, как с тобой мы любились:

о, эта суровая хватка, о, этот напрягшийся хвост.

Тебя не любил я и трогал – сначала – почти что с презрением,

зажмуриваясь, удивляясь, твоей густотою давясь,

а потом – совсем по-другому: как будто и правда – влюбился,

как будто с тобою родился и в жидкости – нашей – лежал", –

голова говорит на коленях, на твоих – как верблюд – коленях,

и ты голову гладишь и слушаешь, понимаешь едва, но молчишь.

Голова превращается в кошку и бежит под кусточек за мышкой,

а потом в колобка превращается – ни догнать его, ни проглотить:

так однажды сбежал он от девушки, так однажды сбежал он от мальчика,

а теперь он сбегает от дяденьки – весь изгрызенный, чёрствый, сухой.

И осталось ему – три репейника, чёрной соли три троеперстия,

три истерзанных до исступления, три измученных сердца. А ну,

три, Альбина Сергеевна Лобова, пол больничный – я кубарем выкачусь –

лысый, адовый, неузнаваемый –

головою гулять по нему.

● ● ● ● ●

Нет, не долго ходить – в шубе овчинной – подонку.

Про него на весь окоём дурная разносится весть.

Я тебя угадал-ухватил – за трепещущий хвост и за холку,

ощипал и обдул – вот какой ты – взаправдашний – есть:

ни одна не оплавилась из догорающих свеч

и зверь ни один из леса не выбежал блудный.

О, если гнилые слова можно было бы взять и сжечь,

о, если б они – как и всё на земле – горели,

я бы взял и поджог их, –

что – про тебя – говорили

и когда-нибудь скажут – все эти добрые люди.

Оплёванный всеми,

всех лучше и чище ты тут.

Но какие экземы

и язвы

на теле твоём цветут;

но какой ослепительный сад

из ран – раскрывается – красных,

что и мне – как же знать, как знать –

однажды – удастся ли разве –

как прежде – тебя распознать

в безобразьи – твоём – прекрасном.

● ● ● ● ●

Не стану я сам никогда ни добрее, ни злей:

жизнь моя – холмогорская кость резная;

но сколько вас, господи, ходит по этой земле,

а я – про тебя – никогда ничего не узнаю.

Узнаю про руки – другие, хмельные от пота:

поднимут они меня – все – из неведомой тьмы.

Кто-то подточит, кто-то подрежет, а кто-то –

плюнет и бросит; или же ляжет костьми.

Спасибо тебе, – за то, – что уже после них

я всё-таки понял – так поздно, нелепо и слабо –

что жизнь моя – кость – из рук ненаглядных твоих, –

из рук – ненавистных, забытых, исчезнувших – папа.