В каждом выдохе колеса (подборка стихов)

▼ В КАЖДОМ ВЫДОХЕ КОЛЕСА (подборка стихов)

Узкая долгая улица

Кажется тут

я впервые осознала силу цвета

золото южного солнца

лазурь июльского неба

изумрудный листвы

охра старой штукатурки

серость булыжника

переплелись

но не смешались

и сотворили узкую

долгую улицу

ведущую

к пока невидимому

морю

Мама

светилась

простой красотой

неяркой блондинки

и синее пляжное полотенце

наброшенное на плечи

ловко оттеняло

молочную белизну

её сарафана

Мы говорили

обо всём и ни о чём

я отдавала ей город

в котором она не была

как ломоть

янтарной спелой дыни –

сколько бы ты ни съел

потом

обязательно захочется

ещё

Море

оказалось

бурливым и ветреным

поверхность

бесконечно переливалась

косяками серебристых

волн

– Пора возвращаться

Мама

слегка улыбнулась

а я

отчётливо поняла

что мы одногодки

и у нас

никогда

не было и не будет

синего пляжного полотенца.

На всю жизнь

Моя бабка

Мария Петровна

многое пережила.

Эмансипацию

Революцию

Коллективизацию

гражданскую

отечественную

застой

перестройку.

Родила троих детей

Похоронила двух мужей.

Летом неизменно

сидела на дачном крыльце

дымя папиросой

чистила

ножиком

со съеденным лезвием

бесконечные

вишни

сливу

китайку

и следила за внуками.

– Ба, а что в жизни

было самым невыносимым?

– Во второй раз терять

мужчину

который вернулся.

Это смерти подобно.

Ответила она

не задумываясь

не отвлекаясь от яблок

не выпуская папиросы изо рта.

Мне было пятнадцать.

Запомнилось

Молитва

Когда мать варила

суп из щавеля

моя бабка на предложение

попробовать его

всегда отвечала отказом

сморщивая сухое загорелое лицо:

переела в деревенском детстве.

из еды

она больше всего любила

свежий белый хлеб.

Другая моя бабка

когда клеили обои

проводила по ним белой рукой

унизаной венами и перстнями

и тихо говорила:

– Такие не сваришь…

да и клей сейчас совсем другой.

С сорок третьего года

она ни разу не побывала

в ЛенинградеПетербурге.

Когда вспоминаю их

твержу одну молитву.

Прошу Его

чтобы мои дети

с удовольствием ели щавелевый суп

и использовали клей и обои

только по назначению.

Бесполезность парных вещей

Секретарша уходила в декрет

лениво собирала личные вещи на рабочем месте

/любимая красная кружка

крем для рук

пилочка для ногтей

дорогая помада

дешёвая пудра

крепкий никогда не цветущий кактус

в терракотовом горшке/

легко роняла предметы

бережно придерживала глобус живота

обтянутый синим комбинезоном

не идущим к её русым волосам

и бледной коже

отвечала невпопад

улыбалась своим мыслям

наконец

освободила место преемнице.

После её ухода та нашла

в глубине пустого ящика стола

золотую серёжку с некрупным бриллиантом

позвонила владелице

она ответила на звонок не сразу

выслушала и рассмеялась рассеянно:

– Оставьте её или возьмите себе

мне некогда за ней возвращаться.

Новая секретарша повесила трубку

хмыкнула удивлённо

/нашлась миллионерша безмужняя/

постучала алым ногтем по столу

поправила и без того идеальное

каштановое каре

расправила мнимую складку

на прямой чёрной юбке

приступила к разбору договоров

и до самого вечера отгоняла

от себя назойливые мысли

о бесполезности

лишившихся пары вещей.

Счетчик сценариев

В пустом зале

Экран

открытого сердца

небрежно склеенная

кинолента

треск

шуршание

мелькают кадры

радужное детство

серая юность

алая молодость

чёрно-белое настоящее

будущее

отливает перламутром

нереальности

вот я

бегу от себя к тебе

вот ты

идёшь навстречу

мы

делаем

одиннадцатый шаг

улыбаемся

касаемся пальцами

лиц

разошлись

за минуту до…

счётчик сценариев

в моей голове

уже

беспристрастен

Аритмия

Любованье полётами чаек,

хрустальным снегом,

вершинами стройных гор –

что из этого списка

делает счастье полным?

Я смотрю

на серое небо,

на холодные волны,

понимая, что до сих пор

уходила лишь по-английски:

ни ключа, ни записки,

ни звонка, ни забытой одежды.

Вроде, смелость и риск,

пополам с надеждой,

что вернут и задержат,

хотя бы в памяти.

Только жизнь –

не поставленный

смертью памятник,

это воздух, что ищешь

незрячими пальцами.

Исчезает ответ

на беспомощное «останься»

и властное «подожди»,

выбивается из груди

неровными стуками сердца,

заглушается

силой солёного ветра,

отражаю

в точнейшей душевной призме

извечный асинхронизм:

переизбыток

нежности в организме,

при недостатке тепла и света.

Выбор

А выбор мой, как прежде, чист:

месить загаданного глину.

Судьба – простой тетрадный лист,

исчёрканный наполовину

врачебным почерком любви

/в графе «инициалы» – прочерк/.

Мне кто-то говорит: живи.

Но трижды прозвенел звоночек

и первый близится антракт.

Есть время выверенным жестом

покинуть камерный спектакль,

в партере уступая место

иному зрителю – уму,

и мудрости в простом наряде.

Лишь оперённые поймут,

как неуютно птице в стаде,

когда протягивает жизнь

клочок засушенного сена.

Но кто-то говорит: держись,

дыши и верь.

Покинув стены,

по зову тихому небес,

ты раскрываешь важно крылья,

и кто-то говорит: воскрес

ещё один, не без усилья.

А ты, оставив позади,

театр, хлев, небес дорогу

услышав, наконец: войди,

впервые «да» ответишь богу.

Начало

Если захочешь, вернись в начало…

ты – эмбрион, окружённый водами

как ещё люди обозначают

слитность небесно-земной породы?.

Плаваешь в них так легко, податливо –

ангел, забывший болезнь кессонную,

словно не мучила суррогатами

тело, в тоске февралей бессонных,

 не задыхалась во льду и пламени,

 что до крови разрывают душу…

Ниточкой длинною пульс дыхания

вьётся в тебе изнутри-наружу,

волнами, лаской с морскими схожими.

В любящих водах легко согреться –

видишь, как бьётся под тонкой кожею

 точка,

что стать

обещает

сердцем?

Крылья голубки

Думаем параллельно о ста вещах…

Как бы мне научиться себя прощать,

без раздела обид на понятные части,

как тебе избегать причастий

от глаголов прошедшей страсти,

сколько нам предстоит напастей

отводить от простого счастья?

Чья вина, или чья заслуга

избавление от испуга,

как понять, что нашли друг друга,

а затем, не пойти по кругу,

если будущее незримо,

тянет прошлого серым дымом,

настоящее – пантомима…

Но стираем неумолимо,

слой за слоем, остатки грима,

перед зеркалом, так ранимы

оба, в старых своих доспехах,

ошибаясь, считая смехом

отголоски пустого эха…

Можем думать и говорть

без конца, обо всём на свете,

болью смятые крылья

голубки-любви

расправляет попутный ветер.

Наблюдая её полёт, замирает душа твоя…

понимаешь, что без неё

нет ни света, ни бытия?

В каждом выдохе колеса

Слово

одежда без рукавов

из покорной судьбе тонкой материи

для неназванного

на стыке осей

параллельных миров

Наш мир

слепленный из глины общего тепла

отнятый у львиной гордыни

зажатый в раскрытой любовью ладони

достоин последнего взгляда

как ни крути

В остановке нет смысла

если движенье не станет итогом

пока есть сансара морского песка

В каждом выдохе колеса

живёт молчанье дорожной пыли

в сотом вздохе

будет ли слышен намек на первый?