Каждое утро Митяй просыпался с мыслью о новом колесе для мопеда. Он поднимал голову, оглядывал блеклую муть вечно запущенной комнаты с запахом несвежего супа, тянулся непослушной отлежанной рукой к пустой пачке сигарет и, убедившись, что сигарет там действительно нет, привычно говорил:

- Ма, ты спишь? Ма, денег дай на колесо. Ма…

Ма уже не спала и думала о том, почему ей доста-лась столь незавидная бабья судьба с «залетом» в семнадцать лет, с рано умершими в деревне роди-телями, с опостылевшей коммуналкой, в которой постоянно менялись жильцы (и она завидовала тем, кто «пробивал дорогу в жизнь», скапливал на квар-тиру и исчезал навсегда), с инфантильным и не приспособленным к жизни сыном, которого она не смогла когда-то воспитать, увлеченная недолгими связями, и у которого была лишь единственная страсть в жизни, оберегавшая его от ранней гибели – мопед. 

- Ма, дай денег,  всё равно ведь найду… - негромко, почти нежно молвил Митяй, щурясь на майское солнце.

Ему, двадцатилетнему парню, не было стыдно за это попрошайничанье. Клянчить деньги на колесо было так же естественно как когда-то, в младенчестве, просить у матери грудь, или подростком, прибежав голодным из школы, требовать «есть чё пожрать» и «на сигареты». Мать есть мать. Она не откажет. 

- Ма, я знаю, что ты не спишь. Дай денег.

- Иди, заработай, - слабо откликалась мать, вороча-ясь за искусственной перегородкой, отделявшей мужское пространство от женского. 

- Заработаю. Ты ща дай… - не сдавался Митяй.

……………………………

После школы Митяй поступил в городскую «фаза-ну». Сначала, опьяненный романтическими ветрами юности, связавшись со стритовщиками и неплохо играя на гитаре, он мечтал поступить в музыкальное училище. Но мать, угнетенная жизненным опытом, воспротивилась этому, сказав, что музыкой сыт не будешь. И велела идти учиться на электрика. 

В «фазане» Митяй впервые осознал жестокую слу-чайность появления его в нелепом мире, и музыка в душе подростка умолкла. По природе своей юноша был добр и кроток сердцем, но подобно музыке, отвергнутой матерью как «лишнее», он не находил места этим качествам в новой среде, - строго де-лившейся на «правильных пацанов» и «лохов». С «правильными» водиться было хоть и безопасно, но страшно. Неизвестно, когда «правильный» залепит тебе по морде, - тогда ли, когда у него дурное настроение и кулак блуждает в поисках жертвы, или, когда, лыбясь, он собирается пожать твою по-датливую руку.  С «лохами»  нельзя было водиться по определению. Хотя к ним нередко причислялись те самые (близкие по духу) ревнители музыки, смиренно носившие позорный «штамп» и длинные волосы, развевающиеся на ветру, как боевые зна-мёна.

Три года, проведенные Митяем в «фазане», оже-сточили его и подготовили к жизни в нелепом мире, дав некоторые специальные навыки для физического существования. Митяй научился определять фазу в проводке, красть ценный кабель и сдавать его барыгам, не доверять людям, а еще у него обна-ружилась неудержимая страсть к мотоциклам. 

………………………………

- Ма, дай денег. Ма, у тебя суп пропал. Воняет, ма… - говорил Митяй и на следующее утро.

Ночью ему приснился странный сон. Будто отец, - никогда им в реальности не виденный, молодой спортивный мужчина в цветастой рубахе, с зага-дочной полуулыбкой на лице, в черных лакирован-ных туфлях и солнцезащитных очках, - повел его, еще мальчика, в парк кататься на чёртовом колесе. В руках маленького Митяя таяло мороженное, но ему почему-то не хотелось его есть, а хотелось смотреть на отца и говорить с ним. Но отец только молчал и улыбался своей странной улыбкой. Они медленно поднимались все выше и выше, - ветви тополей были совсем рядом, так что можно было коснуться их ру-кой, но Митяй этого не делал, а только смотрел на отца. Мальчику нравилась отцова улыбка, но не нравились черные солнцезащитные очки, прятавшие глаза,  в которые так хотелось заглянуть… Они подня-лись на самую высоту, где кажется, что колесо замерло, остановилось, и стало страшно. Но это всего лишь зрительный обман, ничего не страшно, ведь отец рядом, вот он снимает очки, улыбается, а вместо глаз вращаются два новеньких колеса… 

- Ма, ну сжалься надо мной, - кривлялся Митяй, - мне уже хрень всякая снится. Дай денег…

Мать безмолвствовала и неспешно собиралась на работу, натягивая за перегородкой рваные чулки. На новые денег не было, да еще кредит надо было вы-плачивать за Митяев мопед. Этот мопед стал притчей во языцех для всех жителей коммуналки. И не было того, кто бы ни запнулся об его железо в потемках узкого коридора. 

Зная, что мать в таком настроении не прошибешь, Митяй, раздраженный и взлохмаченный, отправился на общую кухню покурить, не забыв хлопнуть при этом дверью. Мопед с одним колесом, стоявший на своем обычном месте, у стены, вернул Митяя к жизни, дав силы прожить как-нибудь и этот день, с надеждой отыскать запрятанные матерью деньги.

На большой грязной кухне, стесненной древними газовыми плитами (поставленными, вероятно, еще при Сталине), находился тридцатилетний мужчина, - с редкими зализанными после душа волосами, в длинном полосатом халате, - и варил яйца. Доцент философского факультета Ростислав Лейкин не ладил с Митяем. А Митяй, в свою очередь, ненави-дел Лейкина. Ему не нравилось в доценте всё – его пижонский халат, прилизанные волосы, яйца, кото-рые он (будучи холостяком) варил себе каждое утро, вкрадчивые интеллигентские замечания…

- Дмитрий, ты вроде бы взрослый человек, а смывать за собой так и не научился… - мямлил обычно Лейкин, склонный к пространным монологам. Ми-тяй, нервно куря в окно, на слова доцента почти не реагировал. Иногда только бурчал нечто невнятное, выдыхая вместе с дымом еле слышное «бля». Спо-рить с Лейкиным было бессмысленно.

Однажды, на этой же самой кухне, Митяй стал сви-детелем философской беседы, которую вел Лейкин со своим университетским коллегой. Митяй по обыкновению жадно курил в окно. И вряд ли бы он стал слушать «философский бред», приправленный словечками вроде «субстанция» и «карма», если бы ни выражение, за которое уцепился его слух – Ко-лесо Сансары. «В череде нескончаемых перерож-дений в Колесе Сансары существует лазейка к пол-ному освобождению…» - запомнилась ему сюсю-кающая речь Лейкина. Не лишенный воображения, Митяй представил бегущую в разноцветном колесе мышь, вроде той, что была у него когда-то в детстве, и которую он похоронил в чайной коробке недалеко от подъезда. Отравил он ее сам, экспериментируя с мамиными лекарствами, но слезы, пролитые над чайным гробиком, были самые настоящие, детские, и скрепленные в виде креста кленовые веточки стояли бы еще долго, если б не бездомная кошка…

Теперь Митяю было не до философии. Он слышал, как лязгнула общая железная дверь – мама ушла. Допинав пару окурков из пепельницы, Митяй от-правился разыскивать деньги.

Он перерыл все известные тайники – пустые ка-стрюли, шкафы, собрание сочинений Пушкина (ли-стая, бегло прочел «беги, сокройся от очей…»), заглянул под горшок с бледной геранью, плюнул в горшок, пощупал рукой под матрасом, поставил стул, достал пыльный фотоальбом, из которого по-сыпались, кружа, старые фотографии, - где он мла-денчески улыбается, разинув рот, где мама, молодая и красивая, купает его в ванной, а незнакомая тетя строит смешные рожицы… Денег нигде не было.

…………………………

Солнце больно слепит глаза. Митяй щурится на нелепый мир, привыкнув к затемненному шлему. Он стреляет сигарету у прохожего, реагирует на щелканье рекламных щитов, сторонится улыбчивых горожан, возбужденных очередным праздником. Каким – неизвестно. Высохшая глотка просит пива, длинные руки болтаются как веревки, ноги несут к пивному ларьку. Выпив пива, Митяй словно обновился, повеселел, стал осматривать местность. В сердце ёкнула нотка сочувствия к людской радости: чё там, праздник это тема,  шарики там всякие, карусели… а мне бы теперь догнаться, да на колесо у кореша занять – ваще было бы зашибись, -  рассуждал Митяй. Он достал сотовый и набрал приятелю:

- Здорово, брателла!

- Здорово, Митяй. 

- Чё, как сам?

- Нормально всё, со своей гуляю. 

- Понятно. Ты это… Бабосов не займешь на колесо? Ты ж в курсях, меня со старой работы погнали. А новую пока не…

- Извини, братишка. Бля буду, сам на мели.

- А, ну ладно тада, давай…

Митяй потемнел лицом, сплюнул в сторону (на цветочную клумбу), ему стало нехорошо. Пиво за-кончилось, денег не было. Оставалось пойти домой, лечь на кровать, уткнуться лицом в подушку и уснуть, - стать героем радужных сновидений с но-венькими колесами и покемонами (он ни за что бы ни признался, что видит во сне покемонов). Митяй не знал, кто виноват в том, что он так несчастен и одинок, и оттого бессмысленно пинал туфлей бе-тонную урну. Внимательный полицейский, проходя мимо, недобро посмотрел на парня, и тот перестал. 

Митяй шел, словно мертвец, среди пестрой толпы горожан на звуки печальной музыки. Имея природ-ный слух, он догадывался, что музыка не из теле-фона, а что где-то совсем рядом играет живая скрипка… На противоположной стороне дороги, у супермаркета (фасад которого украшали бытовые сцены из жизни счастливых покупателей) стояла хрупкая нимфа, в старомодных клешеных джинсах, и играла на скрипке. Митяя и девушку разделяла шумно-вонючая река пестрых машин, в которых сидели довольные люди, похожие на рыб, с выпу-ченными глазами, посылающие друг другу сигналы «опасности» и «покоя» беззвучным ртом.  

Жить теперь – значит слышать музыку, значит смотреть на плавные движения девичьих рук, рож-дающих небесные звуки, значит оказать ей каким-то образом внимание – улыбнуться или постоять рядом (возможно, ей это будет приятно). Так чувствовал Митяй, но подойти к девушке все же боялся. 

Люди шли мимо, как бы не замечая девушки, и каждый думал про себя, что музыка дарится ему одному. Дети замирали, глазели на скрипку, подда-ваясь неясному чувству, прораставшему в их чутком сознании, но матери дергали их за тонкие ручонки и вели дальше. Митяй пару раз проходил мимо нимфы, изображая равнодушного горожанина, но вскоре пересилил себя и, когда девушка собирала выручку из чехла, приблизился к ней и сказал:

-  Красиво! - и невнятно добавил: - Я люблю вас…

Нимфа улыбнулась. Время замерло. Здание магази-на накренилось в раздумье – уничтожить сейчас эту ошибку природы или посмотреть, что будет дальше. Деревья подавились соками земли и затрепетали листвой. Ангел поставил магазин на место. 

- Вы, должно быть, несчастный человек, если так сразу любите, - промолвила нимфа.

Митяй услышал лишь то, что давно хотел услышать от человека и сказал:

- Такое в падлу говорить, но вы – не они… Из вас музыка исходит. Я очень одинокий человек и у меня нет денег на колесо… Я месяц не касался трассы и не держался руля.

- Так вам нужны деньги? – ангельски пропела нимфа и по-детски протянула кулак с мятыми бумажками.

- Не, я вас полюбил, а теперь деньги… - в страхе от-шатнулся Митяй.

- Возьми как у сестры, которая тебя пожалела, - перейдя на «ты», нежно говорила она. – И когда бу-дешь ехать по трассе, – свободный как ветер, навстречу первой звезде, - помни, что ты не оди-нок…

……………………………

- Ма, ты спишь? Ма, дай денег опохмелиться… - слабо стонал Митяй.

 Он упорно боролся с мыслью о потраченных вчера, в привокзальном кабаке, деньгах, подаренных нимфой, но мысль неумолимо жалила его в боль-ную голову. Он не помнил, как туда попал, помнил только, что угощал  малолетнюю путану беляшами и поил ее водкой. «Трасса – это моя жизнь, - говорил ей Митяй. – Сердце мотора – моё сердце.  Когда я один в поле, знаешь, эти поля, на которых растет пу-стота… Всё, всё – моё… Я не знаю, куда еду… хоть к чёртовой бабушке… Тебе не понять, малая. Небо, дорога, пустота… Я свободен, когда еду к чёртовой бабушке… и срать на всех хотел… Тогда я живу… Понимаешь?» - «Ты прям такой романтик, - кокетничала девица, - возьмешь меня с собой?»

- Ма, помираю… Ма… - не унимался Митяй.  – Дай хоть полтос. Болею, Ма…

Ма не отвечала. Она умерла этой ночью неизвестно от чего. В сердце что-то заклокотало, жизнь проле-тела, как сонная муха, перед глазами - и стало темно. Доцент Лейкин в разговоре с соседом высказал предположение, что женщина, вероятно, не выдер-жала утомительного вращения в Колесе Сансары и слепого натиска бытия, предпочтя выйти за его пределы…

………………………….

Вскоре, после смерти матери, Митяй связался с добродушными мошенниками, ежедневно поивши-ми его водкой и усыплявшими без того шаткую бдительность словами жалости и уверениями в крепкой мужской дружбе. Уже через месяц Митяй вынужден был поселиться у самого заботливого из них, - подарившему заветное колесо, кормившему и поившему за свой счет, разве что не читавшему на ночь сказки. А еще через месяц парень оказался на улице, мыкаясь по старым знакомым, которые сто-ронились его, как чумного, и посылали куда по-дальше.

Митяй согнулся, осунулся, стал моргать левым гла-зом и питаться из мусорных куч. Память серела, узи-лась, меркла, и уже не было сил и желания что-либо вспоминать из той жизни. Пообвыкнув, Митяй уви-дел, что он не один, что город наполнен такими же как он бродягами, до времени скрывавшимися от его глаз в потайном ярусе жизни. Здесь были и поэты, и технари, и заядлые кулинары, готовившие замысло-ватые блюда из того, что иные сочли негодным или излишним. Изучая новую жизнь, Митяй обнаружил, сколько интересных и полезных вещей содержится на городских помойках. В «том мире» вещи были упорядочены и подчинены размеренному быту людей, а здесь всё лежало в одной пёстрой куче, которую можно было не без удовольствия ворошить палкой и находить искомое. Куча одарила Митяя сенсорным телефоном (какого он раньше и в руках-то не держал), джинсами с модной дырой на коленке, футболкой с надписью «freedom» и много еще чем - годным для существования.  Кучи были разные. Одни, скажем, у ресторанов – побогаче: с экзотическими суши и итальянскими пастами, иные (в частном секторе) – совсем никудышные: с рваным тряпьем, газетами и коробками из-под телевизоров. Помимо этого, оказалось, что нет нужды тратиться на спиртное. Нужно лишь дождаться особого часа, ближе к рассвету, когда шумные компании с тачками (возбужденные рёвом сабвуфера и алкоголем) разбредутся, оставив после себя недопитые бутылки с пивом, или еще каким недешевым пойлом. Митяй ежедневно ходил по намеченному маршруту, нацепив черный рюкзак, и на судьбу не роптал. Как сказал народ, склонный выражать «ужас бытия» в емких и нехитрых фразах: человек ко всему привыкает.

Кончилось лето,  жизнь шла своим чередом.

………………………….

Осенью, в один из теплых деньков, слоняясь по городским пустырям,  Митяй увидел на обочине трассы молодежную тусовку и вереницу рычащих друг на друга машин. Ему стало интересно, что бы это значило, и он подошел поближе.

- Вы кто? – спросил он у курящего в стороне парня, в темных очках.

- Стритрейсеры, - добродушно усмехнулся тот.

- Чё, гоняете? – заискивающе спросил Митяй.

- Чё, интересуешься? – улыбался парень. 

Митяй пугливо отвел глаза и отошел в сторону. А то побьют еще ненароком. Вон, какие крутые. 

- Прокатиться хочешь? – весело спросил стритрей-сер. 

Митяй с недоверием покосился на него, как битая собака, ища в вопросе подвох, и отошел еще на пару шагов, едва не угодив в яму.

- Ты чё такой трудный? Поедешь со мной? – удив-лялся парень, и снял очки. В его серых глазах не было и намека на злую шутку.

Митяй утвердительно кивнул: да.

- Оу, у тебя новый пилот! – выкрикнула из толпы стройная блондинка в косухе, когда они садились в машину.

- Окстись, детка! - ответил ей гонщик, и уверенно нажал на газ. Машина взвыла и понеслась… В это же время сорвалась еще одна тачка, за рулем которой скалился бородатый соперник. 

По сторонам желтели пустые поля. Мелькали стол-бы, деревья, пугливые птицы… Митяй зажмурил глаза и почувствовал, как бешеная скорость сладко щекочет его сердце. Он представил, что уезжает навсегда, далеко, прочь из этого города – туда, где нет людей и машин, холодных сентябрьских ночей, сытых подростков и полицейских (одинаково зверски бивших его ногами), акций и скидок, хипстеров и рэперов, митингов и парадов с бравурными мар-шами, - где его ждет нимфа, на высоком холме, одна, под светом первой звезды… А гонщик с лю-бопытством поглядывал на оборванца, давил на газ, и хрипло подпевал голосу, кричавшему из его мощных колонок: а ты катись колесо, катись колесо, катись отсюда, катись колесо… катись отсюда и всё…