Неприятные элегии (цикл стихотворений)
Таран ИванНЕПРИЯТНЫЕ ЭЛЕГИИ
ПОРТРЕТ
Нет, не жалоб на жизнь
ожидают от нас наши дети
и не мудрых речей,
и даже не праведных слёз –
а бездонности глаз,
наших глаз на случайном портрете, –
том, что к ним не Господь,
а мусорный ветер донёс.
17 января 1993
Виктор Богданов
+ + +
Вороний час. Синеет за окном.
Беру я томик омского поэта
Непризнанного. Что мне нужно в нём?
Да ничего. Была б душа согрета…
Я обращаюсь сам к себе на вы,
Я ночью лишь себя способен слушать.
Но после возвращенья синевы
Вода
рассвета
наполняет
душу.
Элегия
Душ фонарика мочит умершие травы,
И по ним я иду с сигаретой домой.
Грех молитвы Господней ослаблен, оставлен.
Ад причастия пройден тобою и мной.
Ад и грех – у меня, у тебя. Где же вера?
Фонари далеко, а со мною – туман.
Прошлой ночью мне снилась прозрачная сфера,
В середине её – золотой таракан.
И я вспомнил Поплавского. Дома я вынул
Из своих чертежей спиритический круг.
Дар имеет, мне верится, точное имя
В циферблате заученных с матерью букв.
+ + +
Лампадофор вечерний
Мне заменил отца.
Нет больше звёзд, и терний,
И милого лица.
Ты ненавидишь ясность,
В которой смысла нет,
В которой нет Пегаса.
Ты больше не поэт.
Настроение
В тишине сгущалась мудрость окружающего мира.
Всё неправильно, неточно на исходе февраля.
Я иудушка-христосик в роли Вашего кумира,
И меня ещё не скоро примет мёрзлая земля.
Есть движение и в звуке. Ночь вибрирует, как голос,
И распахнуты просторы малой Родины моей.
Красотой окаменеем, друг! …Мы, камни, раскололись,
И из времени в пространство вдруг донёсся стон чертей.
+ + +
Высокая нота зимы
Звучала в пустующем храме.
Где завтра окажемся мы?
Что дьяволы сделали с нами?
Свобода врывается в дом.
И лёгкость. Советы… Ответы…
Всё так же видны за окном
Берёз одинокие ветви.
Неприятная элегия
Упала тень от птичьего крыла
На сор у теплотрассы, у помойки.
Стою, где тётя лошадь подмела,
Вернувшись с многочасовой прогулки.
Я нюхал дух кофеен и дождей.
Далековато было до заката.
Я не один. Гулял с душой твоей,
Как твой палач. Как в юности когда-то.
Всё это – тоже август. Может быть,
Умеет пустота себя хранить.
Вульгарный пессимизм
Мир превращён в унылое ничто
Проклятием последнего поэта,
Но Богу Слову не насущен трон
Для сотворенья мартовского света.
Я забавлялся гаденьким стишком,
Который сам же сочинил в потёмках.
Нет никаких стихов в моей котомке,
Простой, как смерть. И я иду пешком
До злых друзей, отчаянно зовущих
То славу, то признание, то месть
Врагам. И жизнь смиренью учит
Моих друзей. Я высоко. Но здесь
Мир превращён в унылое ничто.
Бунтарь
Лбом пробивая сладкое стекло,
Я вырвусь из блаженства на свободу
От всяческой свободы. Пятна слов
В моём сознаньи водят хороводы.
Зачем мне Ленин, если я поэт?
Я иванизму-таранизму верен –
Идее своеволия, а свет
Её в который раз признал за ересь…
Сигареты
(Свобода от свободы)
Я не раскаиваюсь в том, что я смолю
За сигаретой сигарету
И вспоминаю лето, Лету,
Окутанную дымом жизнь мою.
«Армада»… «Оптима»… Погарский примачок…
Мне равнодушие дороже, чем здоровье.
Кругом безмолвны голые деревья…
…Свободы не желать. Не думать ни о чём.
Идущие по грязи
Я ненавижу всех своих родных,
Умерших и живых. Им шлю проклятья.
Уродлив дом родной. Прекрасны мы:
Писатель, журналист и проблядь в платье.
Эх, матерись, путёвая шалава!
Эх, разойдись, бесстыжий клеветник!
Я ложкой своеволия проник
В нутро своей зловонной, тёмной славы.
Я Иисуса проданного ел
В нерукотворной церкви у больницы.
Никто не научил меня поститься,
Но я сейчас заметно подобрел.
Пускай я ненавижу всех родных,
Умерших и живых, им шлю проклятья –
Ушедшие гулять, прекрасны мы:
Писатель, журналист и проблядь в платье.
Последнее причастие
Когда я рек друзьям: «Долой мораль!»,
Меня попы от Церкви отлучили.
Я – господин Иуда. Знаю Рай,
Меня пить кровь из Бога научили.
Я Тело разжую, запью скорей
Дешёвеньким вином из магазина.
О Дево Богородице, спаси нас!
…Но не любовь, а страх в душе моей.
Антихрист говорит:
Мои стихи – от бесов. Ну и что?
Я – Он. Мне нужно у себя учиться.
Я – видящий зимы неверный тон,
В сверхчеловека могущий влюбиться.
Сверхчеловек умрёт, зима уйдёт,
А я, создавший их, навек останусь.
Хотите вы идти своим путём,
Но нет пути. И светит красота нас.
+ + +
Мне взять бы пример с Малларме или Анненского…
Я вынужден быть Лениным.
Виной – литераторы пьяненькие
Старшего поколения.
Таран Барабан Бумбум восстал
На их привычное, внятное.
Это было, когда над Россией летал
Огненный лик проклятый.
+ + +
У меня убавилось ума.
Я спокойно вышел на дорогу,
Равнодушную, нестрогую,
Что ведёт блаженного сама
К новомодным статуям в саду,
Что меня в сентябрь пригласили.
Ни за кем я не пойду.
Вот за это люди не простили.
Лох
Моряк у храма принял за нарика,
Цыганка за плату снимала сглаз,
А возле общественного туалета в парке
Ко мне пристал педераст.
На работе вместо зарплаты – подачки.
Мои конспекты – словно из жопы.
Моя сигаретная пачка
Всегда открыта для гопников.
Кто расскажет меня ради смеха?
У Тарана длинные волосы, чтобы мыть унитазы.
Всё, как видите, даже в зрелости плохо.
Утешает одно: я жить не обязан.
Крестовоздвиженский собор
Утешает этот храм взоры
Белизной деревенской печки.
Рядом ели растут узорные –
Берегут ворота в вечность.
На скамейке здесь выходными
Я с товарищем слушал звон.
Звон меня примирил с родными.
Был рассвет для него как фон.
А когда пришли все мы
Туда, где леса – под купол,
Я загляделся на светы
И о земном подумал.
Солнце в храме
Солнце в храме живёт. В мимолётности дня
Обитают луна и звёзды.
Табачищем дешёвым я провонял,
И пришёл я на службу поздно –
Первый раз причаститься. Херувимская песнь
Показалась тогда мне грустной.
Я не знал, что Господь Вседержитель есть,
До того, как стал жалким трусом.
Зима
Прощальный рассвет под музыку Моррисона.
Это девятое декабря.
Я вспоминаю горе своё.
Оно запоздало ко мне,
Но было не зря.
Отслужив не литургию, а литоргию
Возле ледяных скульптур,
Навек не твой,
Я долго стоял у твоего порога,
Но рифмы подсказали путь домой.
+ + +
Ночь темна – меркнет звук.
Из меня изгнан бес.
Мною преданный друг
Поклонился себе.
Рельсы, лезвие, яд –
Для него, для меня.
Перед смертью сиять
Можем мы в свете дня.