Рана сохраняет кровь (подборка стихов)

● ● ● ● ●

а напоследок не скажу,

боясь проговориться,

закладку просто положу

на чистую страницу.

я буду снегом на покров,

октябрьским, неверным,

как подростковая любовь,

неровной, дерзкой, первой.

не вспомнишь имя – вздернешь бровь,

поморщишься брезгливо:

был молод, закипала кровь,

как кипяток бурлила.

не верь ни сердцу, ни глазам,

мы больше не знакомы,

я – перечеркнутый абзац,

я – фото из альбома,

на дне, на самой глубине,

на грани света,

в несуществующей стране.

спасибо и на этом.

не уходи, оставайся там,

лучше уйдем мы:

от нового года к старым годам

по белизне зимы.

оставь себе колокольцев звон,

шум предрождественской суеты,

мы только музыку заберем,

чтоб не сбрендить от немоты.

один и тот же диск крутить,

один и тот же трек:

в тишине тяжело пережить

чертов железный век.

глухой октябрь, каменный ковчег,

душа моя стремится на ночлег

туда, где держат пальцы над огнем,

где греют тело чаем и вином,

я ночи жду, я жизнь держу в горсти,

душа в висках стучится: отпусти.

терпи, терпи: не ровен час – и край:

твое «живи», мое «не умирай»

я выпал из чужого рукава,

летел к земле, выписывая петли,

не торопился слишком и не медлил,

упал на землю, точно на кровать

и повторял, как будто в алфавите

слов не осталось, кроме этих слов:

не отпускайте, просто сохраните,

как сохраняет небо след полета,

как рана сохраняет кровь.

в замерзшем мире

одно осталось:

смотреть на тени

и греть ладони

в огне неясном.

танцуй, покуда

мир не погаснет,

покуда день не

сольется с ночью

и превращайся

в подобие тени

найдут нас после

земные, злые.

а детям скажут:

такая участь

у всех героев

так железная ручка дверная в морозный день

обжигает фаланги пальцев, и темнота

острой боли обволакивает и льнет –

ее речи нежны, хоть и путается, и врет.

то не дверь скрипит, не ветер в фортку стучит

это муза Память с тобой говорит в ночи,

отвечай ей молчанием, губы сожми плотней,

говорить на равных давно бессмысленно с ней.

и луна в окне поблескивает как слюда

закрывай глаза – там течет речная вода

под землей течет, в темноте близорукого сна.

боль под гнетом железной ночи погребена.

Отстучи мне письмо морзянкой,

все слова превратились в пыль,

речь назойлива как шарманка,

кисло-сладок высокий штиль.

мы в каком-то угаре, запале

растранжирили все слова

место в мире – только для брайля,

пара точек: «Люблю. Жива».

мы отравлены злыми словами,

мы больны, но это – пустяк.

небо выше, земля под нами,

все как встарь, но что-то не так.

шепчет, обволакивает, манит,

как тебя зовут? – не отвечает.

с ней свободно, нежно и просторно

эта жизнь тиха и трехаккордна.

боль устала – дай же ей покоя.

дай ей неба, дай цветов и поля.

тьма встает над нами, обнимая,

одеяло спящим подтыкая.

телевизор выключи, надоели,

на каком койне говорят, неясно

слушай хрипы сухие виолончели

два часа, two a.m., фонари погасли.

травы спят в лугах, спит вода в озерах

спит морская соль, дремлет хлорка в кране.

засыпай и ты, не до разговоров

я теперь просыпаюсь рано.

засыпай, и пусть тебе снится воздух,

потому что воздуха не хватает.

вот уже горизонт синевато-розов,

ночь проговорили, светает.

засыпай, хоть на пару часов, в самом деле,

в тишину забирайся как в панцирь,

и почувствуй, как стало легче телу:

грамм на двадцать.

карта мира внутри меня

не боится сошествия благодатного огня

не страшится большой воды

я сажал своими руками все эти сады

все эти горы каналы я ставил сам

говорил только с ветром

пел только небесам

я бежал из рая словно с войны

не знал из какой я страны

на каком языке говорил и пел

объяснялся с тобой как умел

не нуждаюсь в адресе и стране

карта мира шелестит во мне.

а слов у тебя – что зерна в горсти,

глаголы в императиве и пара имен.

ты там передай: никого не спасти

не сегодня-завтра умрем.

а пока бери альбом и марки клей -

дед собирал сорок лет назад –

флора, фауна, дальние страны, чей-то там юбилей.

повернись ко мне, не смотри в глаза.

ничего там нет – только пыль, прошлогодний снег,

никакой красоты и света – старо, темно,

это как просыпаться в три – и тяжелых век

разлепить не в силах, и утро тянет на дно.

а все же не спишь – немного холодной воды

на голову – и к окну, ожидать зарю.

повернись ко мне, и не жди никакой беды,

только не смотри в глаза, не смотри, говорю.

похороненный в бумагах, пыли и дыме,

как мы любили, боже, и где мы ныне.

этой весной – ты помнишь? – в конце апреля

плюс двадцать три и деревья зазеленели.

на всех языках мог назвать свое имя,

рассказать откуда родом и в любви объясниться,

а любви не имел, оттого как зовут, забыли,

а откуда родом – мало, что ли, людей в столицах?

век закончился, дом разорен, на плите – кофейник

уже выкипел, пахнет пылью и детским мылом

не реви, не считай долги, деньги и мгновенья,

поставь вон ту песню – она так ее любила.

живем в silentium’е, в не-

моте бетонных стен,

как будто будущего нет

и нам замены нет

как будто год прошел вчера

и снег прошел вчера

и чудится в бреду: жара,

печет уже с утра.

и кто-то изменил маршрут

из дома и домой.

все города и люди врут,

я не вернусь живой.

все ждут тебя – Рязань и Тверь

Самара с Костромой.

зима рифмуется не зря

с сумой, тюрьмой, чумой.

каждая дверь в квартире закрывается с гулким страхом,

надо встать, почистить зубы, заправить кровать.

«как пахнет морской бриз, мама?» – «никак не пахнет,

учи уроки и не мешай мне читать»

он пахнет, пахнет – йодом и керосином

(или это бензин?). застревает травинка в зубах,

и небо не Аустерлица, но середины

острова не отразится ни в чьих глазах.

это все сказки, лирика, пустословье,

им просто книжки продать надо побыстрее.

каждый свой жест подписываю «ваш, с любовью»

так и врастают в землю (иначе – стареют).

пока ты не станешь железом,

пока я не стану огнем

закроем глаза – и исчезнут

все страхи, когда мы уснем.

у памяти есть горизонты,

к которым день первый прилип:

прогулка на линии фронта,

захватанный дагерротип.

скажи, почему наша гибель

затаскана тысячей слов -

как розовость девичьих платьев,

как рифма «любовь» и «кровь»?

проснемся в каком-то музее

под пыльную темноту,

под едкий взгляд ротозея,

с химическим вкусом во рту.

о том, как лечиться от смерти,

мы знаем с тобой сполна

(здесь просится рифма «сердце»,

хотя она не нужна).

мы крепче и горячее

в обещанной той, другой –

в сердечном своем музее,

с одной на двоих виной.