Язык Тилода (рассказ)

ЯЗЫК ТИЛОДА

Квартира моя расположена высоко, лифт не работает, внизу сидит консьержка – от незваных гостей я защищен надежно, даже чересчур. И всё же как-то они пролезают, все эти расклейщики объявлений, продавцы ножей, борцы за экологию, мошенники и сектанты, пролезают и стучатся в мою дверь – как раз тогда, когда я, выпив чаю и запахнувшись в халат, сажусь за свою диссертацию о роли и значении русского «ща».

Случилось так и на этот раз. Только я начал работать, только сложился в моей голове очередной изящный период, как раздался звонок в дверь. «Черти вас принесли», - была моя первая мысль, вторую же подумать я не успел: столь странным на этот раз оказался мой гость.

Был он похож на обветшавшего интеллигента – сальные волосы, потёртый пиджак, рубашка не первой свежести и мятые брюки, подпоясанные жёваным-пережёваным ремнём. Шляпа, которую он держал под мышкой рядом с непонятным свёртком, и вовсе была гостьей из прошлого – подобный фасон вышел из моды лет тридцать назад. Таких субъектов я встречал время от времени в курилке исторической библиотеки, где они спорили о перспективах белых в гражданской войне, хвастались ненапечатанными статьями и утирали друг дружке нос ненаписанными монографиями.

Было в нём, правда, что-то отличное от этих людей, нечто непонятное и даже немного пугающее. Он казался полубезумным – в глазах его присутствовал странный блеск, как у людей, узнавших что-то чрезвычайно важное и спешащих поделиться этим со всем миром.

Гость заговорил первым. У него оказался слабый, надтреснутый голос, словно давным-давно он вволю надышался книжной пыли, а вот откашляться с тех пор так и не смог.

— Вы – Саша Владимирцев? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил:

— Я вам писал.

— Во-первых, — сказал я, — никакой я не Саша Владимирцев. И вы мне не писали. Я вообще вас впервые вижу.

Секунд десять он пристально меня рассматривал, а затем сказал:

— Да, вы не Саша, у Саши были усы. И как это я сразу не заметил? Но ничего, вы тоже годитесь. Разрешите войти?

— Не разрешаю, — сказал я и закрыл за собой дверь. — Сначала объясните, кто вы такой и зачем вам я.

Незнакомец задумался. Лоб его сморщился, брови заходили вверх-вниз.

— Зачем мне вы – это, конечно, вопрос, да. Я вам, разумеется, никакого письма не писал. Я и Саше Владимирцеву-то никакого письма не писал, это у меня так, вырвалось. Но какая в сущности разница – писал, не писал? Намерение было – значит, все в порядке. Перед Языком я чист, это самое главное.

— Вы что – сумасшедший? — спросил я.

— Ну, разумеется, – ответил он. — У меня и справка есть – показать? Вот, смотрите, — он достал из кармана мятую бумажку. — Чёрным по белому написано: ши-зо-фре-ния! Между прочим, я в Алексеевке пять лет отлежал.

— Лучше бы вы и дальше там оставались, — сказал я. — Я вызываю полицию.

Как по мне, прозвучало это из моих уст вполне угрожающе, но незнакомцу все было трын-трава.

— Вот поэтому-то я и пришел именно к вам, — сказал он. — Другой бы на вашем месте что сделал? «Ах, я чайник на кухне забыл выключить!» – а сам тишком, ползком, и к телефону. «Алло, полиция, приезжайте поскорее!». Выдумал бы ещё, что у меня бритва в кармане припрятана! А вы – честный человек, и я – честный человек. Я же не притворяюсь, что я нормальный, мне это вовсе ни к чему. Просто для самой сути дела совершенно не важно, здоров я или болен. Понимаете?

— Предположим, — сказал я. — И что же вы от меня хотите? Чтобы я впустил вас себе в квартиру?

— Конечно, — сказал он. — Понимаю ваши опасения, всё таки незнакомый человек, но вещи я вам могу рассказать очень интересные, а если всё же боитесь – ну, посмотрите на меня и на себя. Вы – человек спортивный, подтянутый, а я – развалина, по мне давно могила плачет.

Слова его мне польстили: действительно, за этот месяц я, поднимая гантели, сбросил почти пять кило. Весу во мне, правда, оставалось немногим меньше центнера, но прогресс был налицо.

— Хорошо, — сказал я, и мы прошли на кухню. Там уже кипел чайник, и на столе стояла вазочка с печеньем.

— Что же, — спросил он, — чаю-то не нальете? Я бы выпил горяченького, такая холодина на улице!

Но чаю я ему не предложил, а потому он вздохнул и перешел к делу.

— Начнем с того, что я филолог, кандидат наук. Мог бы быть доктором, но диссертацию мою зарезали. Чепуха, бред, антинаучно, наконец – а можно подумать, что человек, который изобрел колесо, только наукой и руководствовался! Дудки! Он, может быть, забавлялся только, этот человек: подметил кое-что, сопоставил у себя в голове – и покатилось под горку. Весело! Я ведь даже выводов никаких толком не сделал, так – высказал предположение… Но это я заговариваюсь, а вам ведь, наверное, интересно, о чем она была, моя диссертация?

— Да не особенно, — сказал я и демонстративно зевнул.  — Но вы же всё равно – пока не расскажете, не уйдете?

— Конечно, — согласился он. — Вы – молодец, прямо на лету схватываете. Так вот диссертация моя была об одном языке. Язык Тилода – не слышали?

— Нет, — сказал я.

— Так я и думал. Очень древний язык, похож чем-то на филиппинский, но сложнее, со множеством нюансов. Интонация, суффиксы, прононс – ну да ладно, теперь его, по всей видимости, можно с чистой совестью считать мертвым. Тогда, в девяносто третьем, когда я занимался этим вопросом, во всем мире на нем говорили только семь человек, и все они были глубокие старики.

— Очень интересно, — сказал я.

— А вы не перебивайте, слушайте. Главная особенность языка Тилода заключается в том, что в нём совершенно отсутствует такое понятие, как «свобода»…

— Ну и что? — снова перебил я. — У эскимосов, например, семьдесят слов для обозначения снега, так и что же с того? Каждый народ что видит, о том и поет. Может быть, тилодцам этим просто не хватало свободы? Может быть, — продолжал я, не обращая внимания на укоризненный взгляд собеседника, — их веками заставляли вкалывать на каких-нибудь банановых плантациях? Черт возьми, да там могло быть всё, что угодно!

— Не всё, — сказал он неожиданно спокойно, даже весомо, и я в первый раз за время нашего разговора заподозрил его в притворстве. Он показал мне справку, да, и там совершенно точно было написано «шизофрения», но разве не может быть такого, что всё это просто розыгрыш? Что прямо сейчас со своею скрытой камерой надо мною насмехаются режиссер какого-то юмористического шоу, а с ним и вся его команда?

— Покажите ещё раз справку, — потребовал я.

— Пожалуйста, — сказал он, и справка вновь появилась на свет. — Пока вы будете её рассматривать и проверять на подлинность, послушайте меня – я расскажу вам кое-что интересное.

— В ваших словах, — начал он, — есть определенный смысл. Конечно, история народа безусловно отражается на его языке, и произойди с тилодцами нечто, что заставило бы их усомниться в возможности свободы – если разрешите, я не буду вдаваться в толкования этого многострадального слова – я был бы полностью на вашей стороне. Но в том-то и дело, любезный… Как вас, кстати, зовут?

— Артём Александрович, — ответил я машинально. Справка, судя по всему, была подлинной, и всё же меня не оставляли сомнения.

— Так вот, любезный Артём Александрович, в том-то и дело, что ничего такого в истории Тилода не было. Это был маленький островок в Тихом океане, который открыли только в середине двадцатого века. Возможно, туда и заплывали иногда пираты, но… Нет, говорить о каком-то влиянии тут просто нет смысла – всё ограничивалось тем, что они набирали пресную воду.

Отрицание тилодцами понятия «свобода» имело под собой совсем другую причину. Видите ли, Артём – могу я вас так называть? – жители Тилода считали, что любые их действия – обрядовые, бытовые, все без исключения – суть лексемы некоего божественного языка. Именно это и обусловило то, что повседневная жизнь тилодцев была подчинена великому множеству ритуалов. Для каждого поступка у них имелся строгий кодекс правил и предписаний, своего рода регламентация грамматики и синтаксиса «высказывания». В совокупности, считали тилодцы, действия их народа и остальных людей образуют ту или иную божественную фразу. Бытие как непрерывная речь Творца – неплохо, да? Говорю, следовательно, существую!

Но важно даже не это. Важно то, что тилодцы верили: существуют некие «слова-поступки», которые ведут за пределы божественной фразы, особые действия, придающие отдельному знаку – вам, мне, кому угодно – свой собственный, не зависящий от замысла божественной Речи смысл. Вы понимаете меня, Артём? Нет? Попробую объяснить.

Согласно тилодцам, обычная наша жизнь имеет служебный характер. Мы рождаемся, умираем, ненавидим, любим, разрушаем и творим лишь для того, чтобы складывались должным образом фигуры божественной Речи. Божественная Речь – вот что оправдывает наше существование во Вселенной. Буквы существуют для того, чтобы складываться в слова. Отдельный знак ничего не стоит, вырванный из общего текста – он есть ничто. Но давайте отойдем от абстракций, спустимся на нашу грешную землю. Ведь этот отдельный знак, как я уже говорил выше, это вы или я, да-да, вы или я, и ответьте-ка на вопрос: разве вы – ничто? Разве содержание вашей личной Речи, той самой, что всю свою жизнь вы держите перед миром, отличается принципиально от речи Творца? Глядите в оба, Артём, за масштабом тут прячется сходство. У вас атомы, у него – горы, но над вами обоими одинаково стоит Язык. Свободы нет, говорили тилодцы – есть лишь возможность, положив в основание собственный знак, повести свою, не ограниченную чужой грамматикой Речь. Это и будет дано человеку, нашедшему для себя единственно верный «поступок-слово». «Для себя» – в данном случае значит, что такая лексема у каждого человека своя. Хотите, я покажу вам человека, нашедшего собственную лексему? – неожиданно предложил он мне.

Слегка ошарашенный услышанным, я кивнул.

— Смотрите, — развернул он свой свёрток и достал оттуда компакт-диск. — Здесь записано видео, автор – один мой знакомый, тоже филолог. У вас есть проигрыватель?

— Конечно, — сказал я. — Пойдемте, у меня как раз включён компьютер.

Мы прошли в мою комнату, и он засуетился у системного блока.

— Ну, где же эта кнопка? — бормотал он. — А, вот она… Так, засовываем, толкаем. Всю жизнь был не в ладах с техникой, — повернулся он ко мне. — Кассетники – еще туда-сюда, а вот диски… Смотрите, он не читает! Неужели испортился?

— Дайте посмотреть, — сказал я и, открыв дисковод, обнаружил, что диск лежит отражающей стороной кверху. Ох, уж эти гуманитарии, мелькнула у меня мысль – столько умных слов, а болванку – и ту не могут запихнуть по-человечески.

— Готово? — он смотрел на меня выжидающе.

— Да, — сказал я. — Сейчас запустится.

И видео запустилось. На экране возникла комната, и в комнате был человек. Он сидел на полу, посреди газетных вырезок, и сосредоточенно что-то из них клеил.

— Шляпа, — шепнул мне на ухо незнакомец. — Это он шляпу делает.

— Не мешайте, — попросил я. — Дайте разобраться самому.

— Не подумайте только, что это какая-то бессмыслица, — сказал он. — Видите ли, и Слово и Дело в данном случае могут быть чем угодно…

— Я понял, — сказал я, пытаясь скрыть раздражение. — Не мешайте.

Какое-то время мы смотрели молча. Человек на экране действительно склеил себе шляпу, надел ее и теперь ходил по комнате, разглядывая стены. Когда он неожиданно воскликнул «Ага!», я вздрогнул. Человек же достал из кармана мел и начертил на стене круг. Больше ничего он не сделал.

— Ну и что? — спросил я. — Круг, а дальше?

— А нужно что-то еще? — парировал незнакомец. — Смотрите: вот он совершил Поступок, а теперь найдет и Слово. Сейчас он исчезнет.

— Куда? — спросил я.

— Понятия не имею. Туда, вероятно, где сейчас пребывают другие, прошедшие тем же путем.

— А есть и другие?

— Кто знает… Не отвлекайтесь, всё вот-вот произойдет.

В томительном ожидании протекла минута-другая. Человек на экране продолжал свои поиски, где-то ощупывая стены, а где-то прижимаясь к ним ухом. Нетерпение моё нарастало.

— Ну, скоро? — спросил я шёпотом незнакомца.

Но ответил мне не он, а само видео. Человек на нём повернулся к камере лицом, улыбнулся и сказал: «Вот и всё». А затем произнес: «ЗИД» – и исчез.

— Это и было Слово, — сказал Незнакомец. — Слово и Поступок стали одним, и он ушёл. Это все, что я хотел вам показать.

— И что я должен со всем этим делать? — спросил я. Конечно, видео походило на какую-то второсортную фантастику, и всё же мне казалось, что оно было подлинным. Было в нём что-то настоящее, не постановочное – поведение, что ли, этого исчезнувшего человека. Действия его были абсурдны, и, тем не менее, в них присутствовала какая-то скрытая логика.

— Что делать?  переспросил незнакомец. — Не знаю. Теория говорит, что у каждого человека Поступок и Слово должны быть свои. Возможно, вам следует начать их искать. А можете ничего не делать – я вас не заставляю. Это просто информация к сведению. Что ж, — вздохнул он, — я своё дело сделал, а, стало быть, надо идти.

Я проводил его до двери. Странно было смотреть на него – маленький, безумный, с причудливой Тайной за душой.

— Куда вы сейчас? — спросил я с порога своей квартиры – уютной, чистой квартиры, где так хорошо писать диссертации о роли и значении русского «щ».

— К соседям вашим снизу, — ответил он. — Надо же ведь и им рассказать!

— Не ходите, — попросил я. — Там не филологи, как я, там алкоголики, — но было уже поздно. Подмигнув мне на прощание, он спустился на девятый этаж и минуту спустя уже вовсю трезвонил в квартиру. Я пожал плечами и вернулся к себе.

Какая странная встреча! Веря и не веря одновременно, я все же решил посмотреть, не сгодится ли вдруг услышанное мною Слово и для меня, не откроет ли оно передо мной какие-то новые пути, помимо тех, которыми мне суждено следовать? Конечно, как всякий честный человек, я хотел бы найти такое Слово сам, но раз уж представился случай…

— ЗИД, — произнес я в тишине коридора.

Но ничего не случилось, разве что зачесалась подмышка.