Вологодские ведьмы 1953 г. (стихотворение)
Шевцов АндрейВОЛОГОДСКИЕ ВЕДЬМЫ 1953 г. (стихотворение)
По мотивам устного рассказа Евгения Головина
Тем днём, не боясь, что они под осинами,
Старухи с глазами по-девичьи синими
Кружили в траве с толстоногим обабком…
Я кланялся в пояс магическим бабкам.
Чешуйник от летнего солнца зачах;
Они были в ватниках и в кирзачах.
В округе места – по-медвежьи берложные…
Я съездил в Кириллов, купил им пирожные:
Эклеры, «картошку» в картонной коробке.
К двум сёстрам-старухам потопал по тропке.
В избу на краю небольшого села
Под вечер полынная горечь вела…
Впотьмах, как ожог, я почувствовал ссадину,
Когда продирался сквозь глушь палисадную.
Я долго стучал в дверь замшелой избушки,
Но, как мертвяки, затаились старушки.
Внутри, словно в подполе, было темно,
Лишь пальчиком пламя грозило в окно.
К стеклу подошёл со спокойствием стоика…
По древнему лику дубового столика
Две бабки рассыпали жёлтое просо;
И было бы всё заурядно и просто,
Но около свечки, что между старух,
Топтался весь чёрный, как уголь, петух.
Тряся гребешком и серёжками чёрными,
Выискивал зёрна глазами учёными.
Старухи, водя налитыми плечами,
В записочках что-то углём помечали, –
Свернув и согнув, словно букву «зело»,
Бросали туда, где склевал он зерно.
Трясли головами с пудовыми космами –
Не хаос волос, завихрения космоса…
Я стукнул в окно полутёмного зала;
Одна – поманила, другая – сказала
Мне чагой губищ: «Ну, входи уж, сынок…»
Шагнул на подгнивший и шаткий порог.
«Я сам из Москвы, вот принёс вам пирожные».
Старухи молчат, как столбы придорожные...
«Хочу угостить вас – понравились очень».
Затеплились девичьи синие очи.
Возник самовар; ловко спрыгнул под стол
Петух, потаённого мира посол.
В углу одеяло валялось всё рваное…
Был чай фиолетовым, словно с лавандою.
Сверчок, как разбойник, вскочил мне на шею…
О птице чернильной спросил ворожею,
Цветочек свечи тут едва не потух.
«Матвей он Иванович, а не петух!»
Струхнул, как прохожий на кончике ножичка,
Когда остаётся до сердца немножечко.
В углу за спиной что-то зашебуршилось...
Кольнуло живот мне, как дратвенным шилом:
Из кучи тряпья, и седа, и нага,
Как стебель белёсый, пробилась нога.
Не знаю, была то мужская иль женская…
В растресканной пятке – земля деревенская.
Ну, думаю, мне что за чёртово дело,
Чьё спит у них в горнице старое тело?
Пью чай фиолетовый, не суечусь,
Смотрю на-цветок-на-клинок – на свечу.
Но кто эти бабки? Что люди – не верится…
За левым плечом всё шевелится, вертится.
Слетает с той кучи тряпья одеяло.
Язык деревянный – не крикнуть: «О, дьявол!»
Мгновенье и выпрыгнут все волоски –
Так ужас сдавил мне клещами виски.
Раздетая девка лет где-то семнадцати
В разорванной сталинской (sic!) комбинации
Стряхнула тряпьё и метнулась за двери.
Старухи ей вслед даже не поглядели.
Упала у чёрной печи кочерга…
Но чья же была та седая нога?
Вопрос зацепился крючком, полуякорем…
В болотах русалки пронзительно крякали, –
Колдуньи учили ходить без опаски.
Два года в избушке прожил, словно в сказке.
Носил Валуну в синий лес пирожки,
Рвал травы волшебные, грыз корешки…
На Севере матери издревле царствуют.
Нет смерти, нет страха, нет даже и старости.
В магическом мире наш взгляд неприемлем:
«Не умер – пошёл покумекать под землю…»
Вернувшись из мрака глубоких могил,
Пойти ревенанты к ведуньям могли.
Делить, как мы делим – для них несуразица.
Покойник, живой – нет существенной разницы.
Пришёл, попросился к ним кто-нибудь в гости –
Устраивай на ночь в углу свои кости…
Стал золотом красным обычный свинец:
В тот раз превратился в девицу мертвец.
