Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

Как объяснить Вселенной заповедь "не убий"?

* * *

в последнее детство…

перед прыжком в ржавую рожь взросления,

ты умираешь от заражения

мысли.

испускаешь иллюзии, как каракатица

невесомое облачко чернил, хотя

тебя никто не преследует.

так будущее сливается с настоящим, так

небо и море — любовники —

сливаются в мнимой черте горизонта, и это похоже 

на синюю кастрюлю

с синей крышкой, неплотно прикрытой, а внутри

варится янтарный осьминог солнца.

***

а мы с тобой в  деревне

с убогим совхозом, церквушкой, 

и ржавым шишкастым остовом КАМАЗа

парим над временем,

над туманными джунглями реальности

и озерами ностальгии. сидим на мосту, болтаем ногами.

там хвойный пупок леса,

и  сладкие ветхозаветные стога,

где мы предавались страсти, пили парное молоко,

ты в куриных перышках на спине, нашкодившая лисица,

и сенокосец поселился в твоих волосах, а я молчу,

но ты не закричишь...

 

 а здесь листва перегнила

под мускулистыми лошадиными ногами октября,

да обгоревший паспорт в железном ведре.

уже и не вспомнишь - из-за чего жизнь началась,

и кто уже гостил в этом теле, саду  до меня.

грубые копии прошлогодок, скорлупа на столе,

покрытом клеенкой, стопки школьных тетрадей

под навесом в летней уборной.

но кто-то держит нить за начало, как за горло,

где же наше ночное море? 

гнилые деревяшки во дворе молятся

на языке разбухших заноз богу перегноя, 

и сад печален,

как скрипач, умирающий от туберкулеза.

в пальцах артрит и мелодии, в легких - облачный яд. 

а ты же держишь головную боль как свадебное кольцо,

и не можешь разглядеть - какой же пробы

прожитое время,

кто мы  на самом деле - фальшивые или настоящие?

сколько в нас примесей, пустой породы,

а сколько крупиц запрещенного урана?

прожили жизнь и не узнали,  не добурили,

не проявили все фотопленки, пеленки,

жизнь нагло выпрыгивала из рук

как пойманный осетр  - чешуйчатая стальная молния-

из рук мальца.  жизнь пошла на компост

в райском/дьявольском саду

черновым наброском человека.

куском ватмана.

***

я могу воссоздать первую любовь по запаху,

одним взмахом выхватить из небесной синевы

яро бьющуюся форель.

теплая тень, улыбка, футболка с мелким орнаментом.

девочка-невидимка, и сквозь нее

струится переливчатая мелодия тонких стволов —

березовая рощица за павильонами детского сада.

но скомкан трамвайный билет до луны.

первая любовь: в озеро с крокодилами и пираньями

вылили пузырек простоволосого счастья.

конденсат света, сказки, мур-мур, ры-ры.

акварельный мужик принимает душ.

и не жаль цветных разводов под ногами.

любовь — это свет в начале тоннеля, сужающегося

в загадочную золотистую темноту.

я люблю женщину, которая не любит меня.

опускаюсь к ней на парашютах страниц,

пока она пьет эспрессо на балконе.

она плавает в моих стихах, как эмбрион в лирическом желтке,

и я стучу пальцем по монитору — эй, привет.

каждое утро я заставляю ее принимать душ из чернил:

каждое утро она завтракает кусочком меня,

рану посыпает солью, вяло жует круассан,

говорит на шелестящем жаргоне зеркал, что постарел 

за прошедшую ночь. 

тогда я беру шпатель, печенье,

цементирую трещины, извилины,

пока мозг не говорит: хватит.

любимая, мы заблудились с тобой

в шагающем лесу событий.

и прошедшее тянется за нами, как пустой гроб

проснувшейся Белоснежки.

***

целовались в конюшне

загорелое по плечо рука точно протез 

пристегнутый на родинки  

к бледной мраморной статуе 

выгоревшие на солнце волосы 

лески лески голубая рыбка взгляда 

жадная требовательность тихое ржание 

инопланетное понимание 

в громадных лошадиных глазах

искорки ревности она сжалась

как револьверная пружина

длинная толстая коса спрятана под футболкой

скрипка или снайперская винтовка в чехле

а снаружи 

водопады лепестков обрушивали 

цветение яблонь

мир не замечал нас откладывал 

наши жизни нашу любовь про запас

как медвежий жир но однажды 

через миллиарды миллиардов лет 

Господь впадет в спячку

ледяную космическую и вспомнит 

расщепит  вкусных питательных нас 

посасывая звездную лапу 

конюшня целующиеся подростки

водопад лепестков..

фаустпатрон

дождливое утро со сладостным запахом бензина —

бокал с мокрыми болтами и пыльцой цветущих лип.

нам некуда спешить: человечество никто не ждет.

добро и зло саморастворятся, как нож в кислоте,

престав быть злом и кислотой.

однажды и мы исчезнем, не оставив причин.

нас разделяют не времена, но окаменевшие личности,

горгульи Notre-Dame de Paris,

пористый шлак идей.

дьявол бродит среди нас, как сумрачный рыбак по мелководью,

и тихо охает — мальками душ едва прокормишься.

о где же ты Фауст, друг, с фаустпатроном осеннего тумана...

здесь раньше шумел корабельный лес, а теперь поросль

стандартных зубочисток с мятными кончиками

в прозрачных колпаках.

мне не нравится запах эпохи —

плотный, галлюциногенный душок тотальной сытости.

запах потребителя. так пахнет новенькая пластиковая мышеловка,

приторный дым, тонны сахара в мешках —

все, что осталось от мыслящего тростника.

бетонные сады

...ночь; мы лежим на кухне на расстеленном одеяле, 

девичьи груди, моченые яблоки, 

бесстыдные позы, выпавший снег плоти, 

мелко натертая темнота - синяя свеча на терке. 

и воздух насыщен любовным планктоном, посланием. 

здесь есть немного тараканов, но нам все равно, 

мы пьяные от юности и вина, пересыхает во рту, 

поцелуи на щеках и шее

шевелятся точно пойманные креветки. 

вот и мы молодые -  лежим ниже уровня моря, уровня жизни,

а над нами как бетонные сады, висят этажи, 

квадратные тонны спящих взрослых и детей.

да, мы на первом этаже  высотного дома, 

нам постелили на кухне у друзей

после дня рождения М. чугунный ангел хранитель

делает маникюр, холодильник 

вздрагивает во сне, на подоконнике 

танцует цветок алое,  тихие голоса прядут тихие слова,  

звуки пляшут отдельно от уст 

как марионетки над спокойным морем . 

да, нам не нужна твердая, как копыто,  земля. 

мы можем спать на лету 

крепко обнявшись, как смерзшиеся окорока в морозилке.

и созерцает сквозь гардины  муаровый циклоп сознания,

не парализованный счастьем и  девушкой,

совокупляются лошадь и кентавр, а часть души,

чуждая соитию, животной страсти,  да от всего отстраненная, 

смотрит на звездное небо /зачеркнуто/ на линолеум, 

на потолок, на цвет и лоск шерсти, вздрагивание ее ушей, 

большие коричневые глаза - влюбленные жуки в молоке. 

и пусть реальность  утром хамовито вскрикнет "вставайте, пора!" 

и нас стальными клешнями разорвет быт, 

разъединит смерзшиеся ляжки ангелов 

в микроволновке событий.

фотографии островов

ребенок не научился прятать разочарование.

а лес наполняется снегом, как вены холестерином, 

наш домик в деревне - ковчег для четверых и всей свиты: 

собака, кошка, нутрии, куры, теленок в закутке, 

а лес наполняется снегом, как память белым мокрым пеплом 

прожитого, но почему же я ничего не могу разглядеть? 

трактор чистит дорогу мощной клешней, фырчит, тарахтит,

а электро-глаза без век и ресниц дрожат, как у краба, на  спицах.

зачем я приехал сюда - в холодную белизну - писать новый роман?

улитка с ноутбуком. здесь настоящая зима, ее можно потрогать пальцем -

как спящего гризли - аккуратно выломав лед в закупоренной берлоге:

чувствуешь запах прели и мокрой псины, ягодное дыхание?

бессонный зверь, я вернулся к тебе, 

жить с тобой в гудящем тепле, есть жаренную картошку,

цедить сироп твоих золотых волос, просто так касаться тебя 

не ради похоти или продолжения рода, 

и разбирать по утрам монотонный бубнеж вьюги.

я смотрю на зиму из твоего лица, все мы прячемся 

за толщей стекол-одиночеств, смотрим в иллюминаторы,

и зимняя ночь проплывает мимо и над нами словно круизный лайнер,

там  созвездия-миллионеры пьют квазарный сок 

и щебечут непонятные фразы на языке черных дыр,

а лес наполняется нашими стеклянными трофеями, статуями, 

милым бессмыслием,  мельтешат белые хлопья, 

но не твои ресницы - осмысленные жнецы с шелком, серпами и сажей.  

все эти воспоминания - фотографии островов. на некоторых есть мы. 

но мировая необитаемость сводит с ума и я уже смотрю на мир 

в прошедшем времени, как звезда, испустившая свет 

и свет вернулся к звезде, отраженный от будущей монолитной тьмы.

любимая, мы одни.  и лисица кричит в лесу - так издает  писк 

наш старенький картридж на принтере. 

распечатай же зимние вечера, где есть мы, наша семья,

пока зимний лес заполняет меня, 

сколько же священной голодной пустоты 

снаружи и внутри,  

готовой принять любой осмысленный хлам, звук, лик.