Человек-кактус (подборка стихов)

ДЕКАДАНСКИЙ РОМАНС

А что,  давай с тобой пойдём гулять по слякоти:
Терять в тумане ум, и выть на фонари.
Сплетать слова в узоры, обсуждая всякое:
Надежды, раны, мир снаружи и внутри.
Пусть мерно тают под ногами листья жёлтые,
Пусть сеть судьбы на миг покажется смешной,
Доверься ночи, а когда и ночь солжёт тебе,
Отринь доверие, и просто будь со мной.

 Гремят в карманах мелочь и ключи, и прочее,
А мы, забыв на миг оковы и дела.
Самозабвенно поиграем в одиночество,
А так же во врождённый дефицит тепла.
Я неудачно подберу слова что б снова быть
Неверно понятым – хотя имел в виду
Сугубо тёплое, конечно, только доброе.
Ты скажешь «может, я потом тебя пойму».
 
Возможно, вечность где-то есть, но всё хорошее
Всегда кончается. Часы твердят «пора».
И мир, навязчиво похожий на тест Роршаха,
Нас норовит опять расставить по домам.
Но что нам мир, смешавши воедино души, мы
Восстанем из любого праха, и в галоп.
И, перепутав где былое, где грядущее
Нырнём в такой финал, где нам уже тепло

ЧЕЛОВЕК-КАКТУС

Пренатальные психотерапевты искореняют депрессию в зародыше
Выдают за чистые монеты вкладыши и ландыши, жёлуди и овощи
По субботам к ним приходит грубый человек с тоскливыми глазами
И рычит показывая зубы в знак того что страшное настало.

В знак того, что этот чай отравлен, и сверх меры выросла квартплата,
И закрыты безвозвратно ставни, и поела моль шелка и латы.
Минотавры смотрят плотоядно, к гуманизму не стремясь нисколько
Звёзд армады, стаи и плеяды улетают на зиму далёко.

Истины, намотанные на ус, не сулят ни неба ни трясины.
Ну а я, я – человек и кактус: я целуюсь и колюсь щетиной
Я целуюсь и боюсь проснуться, я целуюсь и не помню кто я
То ли я расколотое блюдце, то ли я жилет, побитый молью.

Не над тем ли хищно хохотала моих глупых тайн больная стая,
Что земля робеет под ногами, явно тела моего желая.   
И души во мне не чая, яро ставят на меня силки и сети
И на мой ритм ложатся как попало пренатальные психотерапевты.

ЛУЧШЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ ВСЕХ ВРЕМЁН И НАРОДОВ

Я проснулся свободным от сказок о вечности,
И настырных иллюзий своей правоты.
Безучастно взглянул, как беспечно стоят часы,
И, бездумно дымя, догорают мосты.

Вяло тух рыхлый ворох бесследных усилий,
Но шагалось легко по обломкам зеркал,
И я понял - никто никогда не простит мне
Ни того, кем я был, ни того, чем я стал

ПЕСНЯ ДА ПЕСНЯ

Вот тебе сны – не в руку не к месту,
Вот тебе песня: песня да песня.
Вот отраженье: целуйся и пей с ним
Слушая, как явно и неуместно
Серый волк воет на космонавтов,
Кроет их трёхэтажным воем
А те продолжают гадать по экватору
Предсказывать миру эпоху застоя

Некто живёт в моём позавчерашнем
Дне. Изнурённо оскалясь на звёзды. 
Он не пугает меня, а мне страшно!
Я изнутри покрываюсь коростой.
Моя
Белая пешка, добравшись до дальнего
Края доски решила стать чёрной.
А я
Взял, и залез на родимую пальму,
Вернулся домой, и остался доволен.

Бейся, моё недобитое сердце,
Рвись, пот смердящий, на волю сквозь поры
Тело моё, с глупым ликом младенца
Гордо вступает в эпоху позора 

ВЫШЛИ

Вышли из дома - такие хорошие,
Сами собою невольно довольные,
Ежесекундно творящие прошлое -
Собственноручно, но непроизвольно.
Звёзды погаснут, кому-то не нужные,
Что-то ещё случится невнятное,
Вышли из дома, и стали наружные.
Будущее наступает на пятки.



ПРО СТРАННЫЕ МАШИНЫ
(Соавтор – Ксения Пичугина)

Зачем воруют листья странные машины
В ночном тумане сонных городов?
Гремя душевно едут они громить витрины
В которых стынет вечная любовь.
На них взирает отрок с улыбкой виноватой
В неглаженном и рваном пиджаке,
Которой поливает дождь с привкусом граната,
Ирги, и послевкусием соплей.
Он смотрит и не знает, куда увозят листья
Машины, только чувствует: беда!
И хочется ругаться, и хочется молиться,
И хочется забыться и пропасть.

А странные машины, об отроке не зная,
Трудолюбиво продолжают путь.
Проснутся утром люди, киоски и трамваи,
А листьев нет. И листья не вернуть.

ЛЮБОМУДРИЕ

Днём - недостойный служитель оклада,
Ночью - потеющий принц на горошине,
Кто же я - декадент или монада?
Кем я хочу стать, когда стану прошлым?
Бьются о ритм непокорные строфы,
Прячется глупое тело за раны.
Главный вопрос всех земных философий
Прост, но хорош - есть ли жизнь на диване?

Время накроет подушкой последствий
Акутогаву, и всех сопричастных.
К праху придут херувимы и бесы,
Выпьют по сто, и поймут тебя:
Счастье.
Будут стоять - неторжественно, сонно.
Прах - это скучно: не пляшет, не дышит.
Кто-то из них, (или из посторонних)
Скажет, но так, что б никто не услышал:

"Каясь в упущенных тропах к свободе
Кутаясь в тёплые бездны безумия
Лучше быть пешкой видеодрома,
Чем звёздой
Шоу Трумена
Ничто не ново в миру, в нём не нов и я.
Но, пока бьётся пульс в мышечных тканях    
Когда я слышу слово "философия"
Я, рефлекторно, хватаюсь за камень!

Встань и иди и ты - мёртвым быть пошло,
Мёртвых так много, что чисел не хватит,
Будь хоть трусливым, будь хоть осторожным,
Спи хоть на улице хоть под кроватью,
Делай хоть пламя, хоть огнетушитель,
Пусть живут все - Бог узнает своих!"
И замолчит. И, сердито, решительно,
Пнёт прах в сердцах, и исчезнет в ночи.

Ибо сей Лазарь сломался. А бесы,
И херувимы уйдут вслед за ним.
Прах будет молча смердеть в знак протеста,
Вот о чём: "нетушки, я уже был 
Снявши себя не рыдают по эго,
Клеткам моим надоело быть вместе,
Как Ринго, Джорджу, Маккартни и Леннону,
И философия тут бесполезна".

Ну так и что же хотел сказать автор?
Кто прав? Покойный или беспокойный?
Надо жить, или сгнивать безвозвратно?
Плюнуть в огонь или прыгнуть в колодец?   
Прах не храпит, второй - тоже не дремлет,
Бродит по жизням - и липким и скользким,
Автор грустит за незапертой дверью.
Кто-то прав. А кто - вопрос философский
А философия - бесполезна!

ПОМИНАЛЬНАЯ ПОЭМА: МОЙ ДРУГ ИГНАТ ЛЕБЯДКИН

1

Мир похож на покрытую ливером сталь
Это - ливер детей и отцов.
Капитан Лебядкин вчера написал
Об этом десяток убогих стихов.
Эти стихи не похожи на тексты,
Которые мог сочинить человек,
Он размазал их щедро по стенам подъездов,
А потом лёг лежать под нехоженый снег.
И лежал до утра, беспокойно зверея,
Засыпаемый бурей, как спящий медведь.
И не спал. Лишь чесал свои зрячие бельма.
Утром утро настало. И я вышел в свет.
Я достал его из-под окрепших сугробов:
Я копал наст ногтями, как червь роет плоть,
И мы дружно дружили до самого гроба:
До двух разных, но, в сущности, схожих гробов.
Капитан много пил. Ел поменьше, но чаще.
Он менял цвет лица, как Йуготтский Ми-го.
В книге жизни он числился в списке пропащих,
Солнце светло светило, но не для него.
Он кричал по ночам, бреясь - резался бритвой,
Мою юную юность сломал, пропил дрель.
А потом пришла смерть – благородный Никифор,
И смела его со свету. Стало темней

2

Полные мухоедства стаканы.
В них мы – капитаны и тараканы.
Мы – человеки и пароходы,
Люди, а иногда и уроды,
Нелюди, а иногда и красавцы.
Скалим клыки, имитируем яйца,
Ищем себя во всемирной грязи.
Пишем шедевр, а выходит «Mersi»

3

На тебе нет лица, ты твердишь как оракул,
Что боишься теней, через них смотрит некто:
Смотрит из-за кулис мирового спектакля
Как ты утром лицо моешь от винегрета,
Что незаметно прошедшей весной
Клён презирал тебя всеми листьями.
Слушай…
Это уже не смешно.
Даже не страшно. Просто немыслимо

4

Так кончается мир, но не взрывом а вздохом.
А потом продолжается. И в новостях
Ничего о тебе, ибо мало ли дохлых.
Ничего не случилось. Прости и прощай.

Вены не режу, не мажу лик ваксой,
Даже не лезу в петлю.
Я бы хотел сейчас тихо спиваться,
Но, к сожаленью, не пью.

Кстати, как атеист, свечек тоже не ставлю.
Как буддист – игнорирую, что тебя нет.
Ты бы был мной доволен, и взял б в капитаны,
Я пошёл бы лежать под нехоженый снег.

Твой призрак бродит по нашей берлоге
Как тень отца. Я – лёд.
Я знаю твёрдо, что жизнь будет долгой,
Память – как повезёт.

Так кончается вздох, но не мир. Я забуду
Свою скорбь, даже если хочу не забыть.
Если очень приспичит – помою посуду.
Постираю носок. Подлатаю свой быт.

Время вылечит всё, что не надо лечить
Вероятно, ему видней
И кончается каждая жизнь, но не мир
Будет много и нас и дней,
Много-много часов и дней,
И смертей много, и детей

5

- Тут у меня не докончено, но всё равно, словами, - трещал я, перекрикивая Шостаковича, - Лирический герой подходит к краю сцены, и говорит: "Лебядкин? Весьма смутно помню такого, весьма смутно. Могу припомнить лицо, если сильно постараюсь. А могу и не припомнить, и на этом фоне чувствую себя паршивейшим человеком. Да, я знаю, что таков порядок вещей, и я - одна из этих вещей, одушевлённый предмет с точки зрения русского языка, и я знаю что раны заживают. Я помню, что Христос сказал ученикам оставить мёртвых мёртвым, и не предлагаю никому слишком увлечённо поминать усопших. И всё же - хочу, но не могу истребить в себе инфантильное желание: что бы мир хотя бы на миг объективно останавливался, когда уходит каждый из нас"