Я памятник себе…(о поэтах Михаиле Гундарине и Владимире Буеве)

Я памятник себе…

«Exegi monumentum aere perennius»

Quintus Horatius Flaccus

Великие поэты верили в вечную жизнь своих стихов. А что делать тем, кто великим себя не считает? Им тоже нужно читательское внимание, если уж не любовь и благоговение.

Хотят признания поэты, но с этим очень нелегко. Если когда-то лирики пытались (и, надо сказать не всегда безуспешно) соперничать с физиками, то теперь они явно проигрывают не только банкирам или топ-менеджерам крупных компаний, но зачастую и представителям среднего бизнеса. Одно может утешать: у физиков дела обстоят не лучше.

Но поэты не опускают рук, они пишут, публикуются и ждут ответа на свой вдохновенный труд. И есть люди, у которых они ответ находят.

Помню случай из семидесятых годов прошлого века. К нам в редакцию позвонил Александр Щуплов, увы, уже покойный и уже забытый поэт. Саша незадолго до этого работал у нас, а в тот момент трудился в альманахе «Поэзия». Была среда, утром вышла «Литературная газета», и мы уже успели прочитать на её 16-й странице пародию Александра Иванова на Сашины стихи, о чём ему и сообщили. Даже по телефону было понятно, что Щуплов довольно улыбается: видите – мэтр отметил, это вам не хухры-мухры. Стало ясно, что для рядового поэта внимание к его стихам главного пародиста страны, пусть не орден, но уж точно медаль.

Будем честными: со стихотворными пародиями дела сегодня обстоят неважно. Википедия, которая якобы знает всё, в статье о пародистах среди упоминаний известных актёров, читающих в том числе пародии, называет среди наших современников лишь рэпера Сяву, а из поэтов- пародистов лишь Александра Иванова, умершего тридцать лет назад.

Но вот поэт Михаил Гундарин нашёл выход: он публикуется в паре с Владимиром Буевым, пишущим пародии на его стихи. Как же выглядит этот тандем? 

Михаил Гундарин

РОМАНС

Мы виделись — давно. Блистающая даль

Ударит по глазам, но слезы не прольются.

А может, все не так — ведь за окном февраль.

Сметая со стола, зима разбила блюдце.

Осколок ледяной, пронзающий зрачок,

Напомнит о твоей забаве и привычке —

Сосульки обрывать, потом, собрав пучок,

Ломать их по одной, как я ломаю спички.

Не этим ли огнем зажжен весенний свет,

Которым ты и я по-разному довольны:

При чтении этого стихотворения вспоминается известная история из сказки Андерсена. Осколок волшебного зеркала попадает человеку в глаз, и он начинает видеть всё вокруг искажённым. Другой осколок попадает в сердце, и он готов без сожаления расстаться с теми, кого ещё вчера горячо любил. У Гундарина это – просто ледяной осколок, но суть не меняется.

Зима выступает в стихах метафорой оледенения чувств и омертвения души. И хотя где-то ещё маячит зажжённый весенний свет, он не в силах растопить равнодушие лирического героя. В итоге противопоставление льда и огня (героиня ломает сосульки так же, как герой ломает спички) завершается ничем:

Ты — не сказала «да», я — не услышал «нет».

Мы виделись давно… И никому не больно!

Ни любви, ни разлуки, в романсе Михаила Гундарина, хотя романс – жанр, посвящённый именно им, так и не получилось.

И вот ответ.

Владимир Буев

МАДРИГАЛ

Совсем не говорить теперь ни да, ни нет.

Одежд не надевать ни в белый цвет, ни в чёрный.

Побед не будет — да! Но и под старость лет

Беда не поспешит ко мне дорогой торной.

Зима ли блюдца бьёт, иль за окном февраль,

Осколок ли из льда пылает и струится,

Я слёз не стану лить: теперь моя мораль —

Котлетку прожевать и ей не подавиться.

Уходишь — уходи, не стану я, пардон,

Ни за руки хватать, ни в поцелуи рваться.

Я возрастной мужик, уже не охламон.

И ты стара, не след нам вместе тусоваться.

Владимир Буев уловил несколько основных линий «Романса» и сделал их опорой своего пародийного «Мадригала». Основой его пародии стала неопределённость и незавершённость взаимоотношений лирических героев. Пародийно усилив её в самом начале «Мадригала», Буев неожиданно вносит некую свою ясность: герои – люди немолодые, он – «возрастной мужик, уже не охламон», она просто стара (как пел в своё время бард Михаил Кочетков: «Вы всё ещё беззубы в каталке у огня»). Какая уж тут любовь, какая тут разлука!

Отметим, что пародийно осмысляя текст «Романса», Владимир Буев не прошёл мимо наиболее яркого, с нашей точки зрения, образа: «Сметая со стола, зима разбила блюдце». Он был в чуть изменённом виде вставлен в пародию: «Зима ли блюдца бьёт».

Пойдём дальше.

Михаил Гундарин

Только ты и свобода твоей беды.

Сколько вынуто ключиков из глазниц!

Мы опять на пороге Большой Воды.

Море носит бутылки и мертвых птиц.

Море ищет пожатья твоей руки,

пропуская сквозь пальцы мои слова.

Нарисуем линии, уголки —

вот и вышла повинная голова.

Вот и вышла свобода лететь навзрыд,

обращая все встречное ни во что.

Время рухнуло в море, но мир стоит,

и на вешалке виснет ничье пальто.

Это молодость, впрочем, а не звезда,

это тема, но будет еще темней.

Где выходит на берег твоя беда,

там и будет кому позабыть о ней.

В этом стихотворении, в отличие от предыдущего, можно отметить более характерный для Михаила Гундарина накал страстей и обилие не поддающихся интерпретации сложных сюрреалистических образов (например, ключики, вынутые из глазниц). Но в остальном всё, в общем, как всегда: опять разлука и опять беда. И, как это часто бывает у Гундарина, параллельно образам лирических героев возникает образ природной стихии. В «Романсе» это была зима, здесь – море, олицетворяющее одновременно свободу, изменчивость и текучесть. При этом море явно выступает союзником героини: оно ищет пожатья её руки, пропуская меж пальцев слова героя. И тот пытается хоть как-то выйти из этого положения:

«Нарисуем линии, уголки —

вот и вышла повинная голова».

Но море уже перестаёт быть водой и становится свободой:

«Вот и вышла свобода лететь навзрыд,

обращая все встречное ни во что».

Не знаю, подразумевал ли это автор, но в полёте навзрыд легко представить нагую домработницу, оседлавшую превращённого в борова соседа-сластолюбца и несущуюся на бал сатаны.

К финалу стихотворения сам Михаил Гундарин признаёт: «это тема, но будет еще темней». И темнота наваливается на читателя, как ничьё пальто, виснущее на вешалке в тот момент, когда «время рухнуло в море, но мир стоит». Забегая вперёд, скажем, что с вешалки его снимет в своей пародии Владимир Буев.

Итак, пародия.

Владимир Буев

И летит мимо всё, что ни есть на земле.

Пусть не Гоголь, но вижу кругом беду.

Не подумай, что дядька навеселе.

Просто в первый я раз перед морем стою.

То гагара застонет, то чванный гордец.

Буревестник — ботинком в него я швырну,

чтоб не гадил он сверху (какой наглец!),

ведь Воде я Большой сейчас руку пожму.

Что за ересь: свобода летит к тебе,

и морская рука у тебя в руках!

Рисование ноликов на песке —

То, что замков строительство в небесах.

Мы устанем друг друга любовью шпынять,

Обвинив себя сами, зайдя далеко.

Всё забудь. Мне пора. Завтра рано вставать.

...Заберу я с собою чужое пальто.

О стихах Михаила Гундарина можно сказать, что это явный постмодернизм и, как всякий постмодернизм, они полны «аллюзий и ассоциаций», как говорили во времена исторического материализма. Владимир Буев в своей пародии с удовольствием подхватывает эту игру с читателем в ассоциации и быстро доводит её до гротеска. Если у Гундарина присутствует лишь пушкинская «свободная стихия», то у Буева тут как тут и Гоголь со своей бедой, а, судя по наличию гагары и гадящего сверху буревестника, где-то рядом затаился Горький.  И вся эта компания не воспринимает мир как трагедию, лирический герой Буева призывает лирическую героиню, явно доставшуюся ему от Гундарина не шпынять друг друга любовью. И тут же после этой сентенции отправляется восвояси, поскольку ему «завтра рано вставать», захватив чужое пальто. Действительно, зачем хорошей вещи зазря висеть в центре мирового катаклизма. Так умирает античная драма.

Но, как писал Михаил Булгаков, дальше, читатель, дальше.

Михаил Гундарин

Разорви картонный чехол эфира,

Расскажи о том, кто сейчас в отъезде

(Сердцевину правит чужого мира

Сквозь густой холодок созвездий).

Покажи нам правила без награды,

Золотые лилии вне закона,

На пороге тяжелого перепада,

На ступеньке плацкартного, блин, вагона.

(Это зряшный шум припоздавшей речи,

Голоса, летящие с остановкой

В заповедной точке живой картечи —

Просто клятвы любви неловкой).

Понять, где происходит действие этого стихотворения, увы, просто невозможно: с одной стороны, это может быть космос, где «разорван картонный чехол эфира», а «сердцевину чужого мира» правит некто, «кто сейчас в отъезде». С другой стороны, лирический герой требует показать ему золотые лилии (видимо, на гербе французских королей), причём сделать это нужно «на ступеньке плацкартного, блин, вагона».

Впечатление такое, что, пытаясь придать планетарный масштаб известной ситуации, описанной в своё время Михаилом Львовским в одной-единственной фразе: «Вагончик тронется, перрон останется», автор просто запутался в нагромождении случайных образов и деталей. Зато масштаб события, как это часто бывает у Гундарина, действительно планетарный.

Не смог одолеть Гундаринский хаос и Владимир Буев.

Владимир Буев

Не болтай о пустом, немая дева.

Раз ослепнув, не различай предметов.

Не дождешься ты ни шального гнева.

Ни того, что люди зовут пиететом.

Шевеленьем губ меня не притянешь.

И морганьем в сердце не вкинешь зноя.

Я тебя провожу до вагона. Сядешь

Ты не в люкс, не в плацкарт, а поедешь стоя.

Все пустое: речь из гортани рвётся

и глаза вглядеться в меня стремятся.

Я не лекарь, тебе же, краса, неймётся.

И не смей больше на руку мне опираться!

Содержание своей пародии автор свёл от уровня межгалактического катаклизма, до простой бытовой ситуации: лирический герой Буева провожает на поезд слабовидящую деву (может быть, это муза Михаила Гундарина). Дева не различает предметов и тщетно пытается соблазнить героя шевеленьем губ и морганьем, но тот непреклонен. Он запихивает свою спутницу даже не в плацкартный, а в общий вагон, требуя при этом больше не опираться на его руку. Вот до чего доводит людей привнесённый в обычную жизнь космический хаос.

И последнее.

Михаил Гундарин

АВГУСТОВСКИЙ РОМАНС

Ты устала, я тоже устал,

Новый день не несёт исцеленья.

Помутился июльский кристалл,

Жизнь крошится, как будто печенье.

Не стряхнуть эти крошки в ладонь,

Не скормить их на улицах птицам.

Что еще? Угасает огонь,

Перевёрнута наша страница.

Посвежей-то метафоры нет?

Ничего уже нет, дорогая!

Только августовский полусвет,

Но и он догорит, полагаю.

Как писали критики второй половины прошлого века, модернизм проверяется классикой. И Михаил Гундарин, внезапно перейдя к классическому стилю, написал стихи, которые не надо тщетно разгадывать и с трудом понимать хитросплетения сложных метафор. Оказалось, что говорить о простых человеческих чувствах можно просто и лирично, вызывая у читателя успокоение и симпатию.

Тема «Августовского романса» привычна для автора: лирический герой расстаётся с дамой сердца. Но теперь это не омрачено ни выходящим из берегов морем, ни космическим катаклизмом. Образ, на котором во многом держится стихотворение – жизнь, крошащаяся как печенье. Он прост и понятен – другую  жизнь прожить нельзя, только свою: 

«Не стряхнуть эти крошки в ладонь,

Не скормить их на улицах птицам».

Герой принимает правила игры без всякой награды, которую автор упоминает в предыдущих стихах, а сам автор смотрит на ситуацию своих героев с лёгкой и доброй иронией.

И это настроение отозвалось в пародии.

Владимир Буев

ДОБРЫЙ ЛЕТНИЙ РОМАНС

Месяц август, и лету — конец

Я предчувствовать осень умею.

Вот метафоры свежесть — резец

Раскромсал нашу жизнь на затеи.

Взоры птиц обратились на юг.

Их куском пустоты не приманишь.

Без печенек теперь — как без рук.

Только сердце пернатым поранишь.

Прорицаю, что лету — труба!

Перевёрнута наша страница.

Не сорвётся в затеях резьба —

Сотни раз мне ещё пригодится!

В пародии Владимира Буева на этот раз нет гротеска и тем более сарказма. Она тоже – добродушная усмешка и не более того. Пародист, на самом деле, очень зависим от поэта, которого пародирует, и в данном случае это прекрасно видно.

Трудно сказать, как будет дальше развиваться необычное творческое сотрудничество Михаила Гундарина и Владимира Буева. Космические фантазии поэта оказываются приземлённо-бытовыми ситуациями под пером пародиста. Трагедия превращается в трагикомедию, драма – в фарс. Однако Михаил Гундарин, судя по количеству совместных публикаций, согласен с тем, что взгляд Владимира Буева на его стихи вполне приемлем. Поэт получил своё в меру кривое зеркало. Готов ли пародист оставаться и дальше таким зеркалом?

Впрочем тандем поэта и пародиста в чём-то вполне естественен, как свет и тень, реверс и аверс, инь и янь. Главное – чтобы это устраивало обоих.