ЗОБ (пьеса)

(пьеса)

Действующие лица:

Ленин (человек 33 лет от роду)

Надя Крупская (его любящая жена)

Бонч–Бруевич (его эпигон, эксцентричный мужчина неопределенного возраста и рода деятельности)

Сталин (он же Троцкий)

Клара Цеткин (молодая особа, неравнодушная к Ленину)

Валентин Иванов (живое воплощение легенд и концептов редакции «Ликбеза»)

Место действия: предположительно Шушенское

Акт 1

Уютная светлая комнатка. На столе тарелка борща. Ленин неторопливо прихлебывает из нее. Тут же Крупская.

Ленин: Наденька, посмотри, открыта ли заслонка?

Крупская (подходит к зеркалу, оглядывает себя): Да, Володя.

Ленин: Хорошо… Посмотри теперь, закрыта ли она?

Крупская (достает из–за спины морковь и с хрустом откусывает ее)

Ленин (оптимистично): Архихорошо. Так я и думал…

Пауза. Затем Крупская приобнимает сидящего Ленина. Он тоже делает движение навстречу. У сердечного зрителя должно возникнуть ощущение грядущего любовного объяснения.

Крупская (взволнованно): Володенька, почему люди не летают, не летают так, как птицы?

Ленин (с лукавинкой и прищуринкой): Так вот, о борще: неплохо бы еще тарелочку. Как, Надюша, есть у нас еще борщ?

Крупская (твердо): Не дам. Цурюпа приходил вчера, просил оставить.

Ленин: Но вчера мы еще были не здесь.

Крупская: Ну да, он вчера и приходил.

Ленин: А–а… (воодушевляется, светлеет лицом; говорит, энергично жестикулируя) Ты представляешь, Надюша, как все будет хорошо! Фабрики, заводы, бесплатные пирожные. Для всех в раздачу! Радостные лица людей! И все вместе, сообща, соборно, взаединщину… (попутно лепит из хлеба чернильницу) Да, молочка бы, Надюша.

Крупская достает из–за спины бутыль молока, льет его в чернильницу. Глаза ее мечтательно устремлены вдаль. Молоко заливает всю чернильницу и затем стол. Ленин быстро и проворно подставляет рот под струю молока.

Затемнение

Акт 2

Ленин устало сидит в кресле. Подле него Крупская. Бонч–Бруевич в почтительной позе, стоя читает телетайпную ленту.

Бонч–Бруевич (монотонно): «Юденич под Гатчиной. Надо быстрее делать революцию. Троцкий»

Ленин: Бонч, друг Бруевич, запишите лизорюцию: «Я в Шушенском, приехать не могу тчк. Буря мглою небо кроет зпт, Вихри снежные крутя тчк.» Ну и подпись: Ленин тчк.

Бонч–Бруевич (благоговея): Еще несколько телеграмм, учитель?

Ленин (утвердительно кивает и машет)

Бонч–Бруевич: «Ирод, тайно призвав волхвов, выведал от них время появления звезды, и послав их Вифлеем, сказал: Пойдите, тщательно разведайте о младенце, и когда найдете, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться Ему.»

Ленин (живо): Запишите: всякое доброе древо приносит и плоды добрые… (замирает в раздумье, потом щелкает пальцами) Ну и наоборот.

Бонч–Бруевич: Прихворал Цурюпа, шлет привет.

Ленин: Да–да. (потирая руки) Так что, Наденька, тащи борщец! (Крупская не реагирует) А ты, Бончушка, ступай. Хватит на сегодня. Отдохни, любезный.

Бонч–Бруевич (как акробат, придерживая папку с бумагами подбородком, рассовывает по карманам какие–то листки, затем надевает шинель, бормочет): И вам настоятельно рекомендую. (уходит)

Ленин (изменившимся тоном): Наденька, я хочу тебе открыться…

Крупская (делает испуганные глаза, приподнимается, роняя сетку, наполненную вилками, ложками и прочими столовыми штучками)

Ленин (указывая на сетку): Наденька, что это?

Крупская: Цурюпа приходил. Хотел украсть. Отбила.

Ленин: Ну так вот…Я – шкаф… (расхаживает нетерпеливо по комнате и сдержанно жестикулирует) В одном губернском городе жил урядник. И был он, Наденька, человеком необыкновенного ума, силы и красоты. Была у него красавица–жена и три сына. И вот когда он выдал замуж свою последнюю дочь, пришел к нему некий человек и стал говорить: «дай мне вон тот сюртук». А он в ответ: «Я сильный, ловкий и не отдам его тебе». А божий человек речет: «Уйду я, но пожалеешь ты…» (резко отворачивается, садится на стул, сутулится, охватывает голову руками)

Крупская (бесцветным голосом): Ну, так я за борщом. (уходит, но моментально возвращается и говорит взволнованно от двери) Володя, я видела намедни сон. Я назвала его: «Друг на друга, или Правда»…

Ленин: Так–так.

Крупская: Мне плохо было. Я бежала по льду…

Ленин (вяло): Интересно, так.

Внезапно в дверь протискивается Бонч–Бруевич.

Бонч–Бруевич (говорит так, словно он и не уходил): А вот еще история. Когда я был мальчиком восьми лет от роду, папа покупал мне в бакалейной лавке леденцов, алтын на семь. Раз в месяц, в четверг. Я томился предчувствиями этого дня. Так я учился жизни.

Ленин (философски): А сегодня среда.

Крупская (задумчиво): И ты сказал мне: «Пойдем со мной, я сделаю тебя ловцом человеков». (достает морковь и грызет ее)

Бонч–Бруевич: Истинно говорю вам: придет отрок!.. И уйдет отрок.

Ленин: Так вот, всякий, кто от Правды приходит, слушает меня, слышит меня, да услышит меня.

Крупская (отворачивается в сторону, слышен хруст моркови, поворачивается, прикрывая рукой глаза)

Бонч–Бруевич (патетически): Сегодня я впервые почувствовал себя большим, взрослым. Я – Солнце! Я светел!.. Да, а вчера, Надюша, у меня лопнула подпруга. Помоги мне! (повышая голос до надрыва) Помоги!

Крупская: Люблю я зайцев. Они летают, крыльями машут. А я не летать, не крыльями махать не умею…

Ленин: Кстати, а может вам проповедь прочесть?

Крупская и Бонч–Бруевич (дуэтом): Ты утомился, Володя, приляг отдохни. Учитель, вам нужен сон, вы нужны нам, берегите себя, Учитель!

Бонч–Бруевич расторопно надевает шинель и уходит

Крупская: Я позабочусь о тебя, я всегда о тебе забочусь. Я поставлю тебе «Лунную сонату», ты ее так любишь.

Крупская уходит и сразу вслед за этим раздается скрежет металлической музыки. Ленин медленно оседает на пол и корчится в судорогах.

Занавес

Акт 3

Традиционная тарелка борща наедине с Лениным. Неожиданно в комнату смерчем врывается Троцкий и порывисто подходит к столу, за которым Ленин не отрывается от своего занятия.

Ленин (не глядя на Троцкого, протягивает ему для рукопожатия ладонь): Мир тебе, Лев Давидович. Присаживайся, хлеб да соль.

Троцкий (коварно хихикает, чешется и бросает в тарелку Ленина горсть дохлых мух)

Ленин (улыбается): Внутри ты ведь все равно хороший, Левушка. Да только не знаешь этого сам. Прощаю я тебя, Левушка. (невозмутимо ест суп, отпихивая ложкой мух) Да не оскудеет рука дающего.

Троцкий (говорит гневным, срывающимся голосом, дергаясь, как Петрушка): Ты почему здесь в палатке валяешься, как лентяй?! Другие вон работают, а ты вишь лентяйничаешь! Как потом пропущенный трудодень отрабатывать будешь?! Иди, таскай толстый конец бревна! А ну выходи из палатки, говорить будет! (во время всей тирады Ленин спокойно ест борщ) Думаешь, самый умный, Ленин? Бить буду. Больно. Очень.

Ленин: Ты бы сел, Лева. Морду мне набить всегда успеешь. Посидим, покумекаем.

Троцкий (моментально успокаивается, садится, говорит холодно): Ну говорите, Ленин.

Ленин: Знаешь, Левушка, жизнь – она штука сложная… Иной раз думаешь на черное, что оно белое. Ан нет: оно синее… А вот еще притча. Сеял сеятель, а дочь его в это время блудила. Плотник рубил дом, а дочь его в это время блудила. Грибник собирал грибы, дочь его в это время блудила. Плотник рубил дом, а дочь его в это время блудила. А ты говоришь: работай…

Троцкий (мучительно задумывается, но после паузы оживляется и поднимает вверх палец): А вот сказано: Дед Мороза нет. (с издевкой) Что ты на это скажешь, Учитель?

Ленин (рассудительно): А вот здесь – стоп, Лева. Углубимся в метафизический смысл слов. Известно, что русские слова бывают из–за границы, т.е. заимствованные…

Троцкий (недоверчиво): Ну и чо?

Ленин: Вот скажешь иной раз по–русски: «антаблемент», и екнет чей–то внутрях.

Троцкий: Говорите, пожалуйста, понятнее, Ленин. Вы не в бане.

Ленин: Или вот, к примеру, жизнь… Так живешь, бывало… А потом не живешь. Нелегко… Любовь вот тоже похожая вещь. То есть, а то нет. И так всегда.

Троцкий (чувственно): У меня тоже была женщина. Ее звали: «Валентина Николаевна Ризеншнауцер».

Ленин (поощрительно): Толковый работник.

Троцкий (в забытьи): Я ее любил. Она меня любила вдвойне. Но пришла беда. Ее взяли на войну… Да так и не отдали…

Ленин: может так и нужно?

Троцкий: Не знаю.

Ленин: А вы пробовали забыться?

Троцкий: Да.

Ленин: Ну и как?

Троцкий: Нет.

Ленин (участливо): А «Дихлофосом» пробовали?

Троцкий (в трансе): И все это я называл счастьем…

Ленин: А вы пробовали философствовать, друг мой? Вот к примеру яблоко. Можно его съесть, а можно сказать: яблоко не равно дому.

Троцкий (оживляется): Вот–вот, мне как раз жить негде.

Ленин: Душа, она, батенька, категория сложная.

Троцкий (пустым голосом): Я ей говорил: останься. Ведь была осень…

Ленин: Ну а как вам анекдот? Вроде – наука, а люди–то умирают!

Троцкий (опять срывается на истерику): Прекратите демагогию! Я вас лучше в сто раз! Это я убил Мирбаха! И Фанни Каплан – это тоже я!

Ленин: Господь с тобой, Левушка.

Троцкий (трагически–возвышенно): Я ухожу. Голова моя гордо поднята. Меня звали сниматься в «Андалузском псе», в главной роли! (показывает Ленину язык и уходит)

Ленин (стыдливо отворачивается): А есть ли вообще какой–нибудь смысл у бытия?.. Нет… но верить надо…

Акт 4

Ленин там же, в той же позе. Стремительно вбегает Клара Цеткин.

Цеткин (на бегу): Воха, это я, твоя Кларуха! Чо, не рад? Доннерветтер!

Ленин: Я болен. Болен мыслью.

Цеткин: Я из Коминтерна. Вот письмо немецких рабочих!

Ленин: Хорошо.

Цеткин: Читать?

Ленин: Потом.

Цеткин: Прости меня, Володья, я должна сказать тебе одну вещь.

Ленин (понижая голос): Какую?

Цеткин (тоже тихо): Важную.

Ленин (шепотом): Говори.

Цеткин: Скажу… Я люблю тебя одного и нелюб мне Третий Коминтерн.

Ленин: А как же люди? Они этого не заслужили. Они ни в чем не виноваты. Они просто люди.

Цеткин (страстно): Пойми, Володья, я женщина. Я не могу так больше жить!

Ленин: Вспомни Ивана Сусанина!

Цеткин: Я всегда о нем помню.

Ленин: Значит мои уроки не прошли для тебя даром.

Входит Крупская с кастрюлей горячего супа в руках. Женщины меряют друг друга презрительными взглядами.

Крупская: Здравствуйте, товарищ Цеткин. Вы неважно выглядите.

Цеткин: Гутен так, Крупская. Вы не лучше.

В дверь просовывается голова Бонч–Бруевича.

Бонч–Бруевич: Троцкий опять нагадил в передней. Я послал его в людскую.

Ленин (равнодушно): Ну и что?

Бонч–Бруевич: Ушел.

Ленин: Наденька, займись этим. (Крупская вынимает из–за спины совок и веник. Цеткин победно смотрит на нее) и ты, Клара, помоги ей. (Цеткин сникает, обе выходят из комнаты)

Занавес

Акт 5

В кресле–качалке вальяжно развалился Валентин Иванов. С двух сторон его окружают Крупская и Цеткин, держащиеся за подлокотники кресла.

Валентин Иванов (вальяжно): Я люблю вас обоих. Я хочу быть бухгалтером ваших тел.

Цеткин (туманноулыбаясь): Но ведь приход с расходом не сходится никогда.

Крупская: Если бывсе вернуть назад. Если бы еще один день.

Валентин Иванов: Вы знаете, я не силен в арифметике, и все равно я могу видеть, что вас здесь двое.

Крупская: А может мне раздеться?

Валентин Иванов: Я изыскан, я упаду в обморок. А, упав в обморок, я не смогу видеть, как вы разделись.

Цеткин: Зачем вы так? Доброта – она безгранична.

Валентин Иванов: Если предположить вслед за вами, что добро не имеет границ, то значит, оно не имеет и начал. Следовательно: добра нет и есть зло. У вас был неверный постулат. Я доказал вам это убедительно и просто.

Цеткин (после паузы): Я считала вас настоящим мужчиной, а вы слизняк! Вы неспособны даже на это.

Валентин Иванов: Если допустить, что я – это слизняк, а слизняк – это я, то получается, что реальный слизняк – это тоже я. Тогда все реальное есть слизняк. Верно ли это? Вы даже без философии поймете, что нет!

Крупская: А вот выговорили, что не сильны варифметике. Почему?

Валентин Иванов: Ну это совсем просто. Если бы я был силен в арифметике, то я не был бы так способен к философии. Арифмометр суть не есть философ. Верно и обратное. Суть ясна, я думаю.

Цеткин: Так вы еще и не здешний?!

Валентин Иванов (выстреливая пальчиком): Не вполне верно. Здешность – категория расплывчатая. «Здесь» мы говорим издесь, и там, и вообще. Поэтому я с успехом опроверг и этот ваш тезис.

Цеткин (в тон ему): Допустим, но как же быть тогда с любовью?

Валентин Иванов (смущается и рдеет): Я вот как раз недавно стих написал (читает по бумажке)

ЭЛЛЕГИЯ

Все было внезапно –
Отверзшись от сна,
Тебя увидал я
Средь горя и зла.

Мой разум, дотоле спокойный,
Мой пристальный, вдумчивый взор,
Тебя различили, как в полночь,
Венера мерцает средь гор.

Вошла, как легкое мгновенье,
И тихо села у окна.
Как средь пустынного гумна
Авроры тихое рожденье.

Хочу я искренне рыдать,
Твои ланиты созерцать,
И чувствам лиру посвящаю!

Крупская (после продолжительной паузы): На деревьях бывают листья, а на людях не бывает ничего. Почему?

Валентин Иванов (снова рдеет, но говорит агрессивно): Я вам не мальчишка какой! Я просто бобыль. Я питаюсь помидорами. Катаева читала? «Белеет парус одинокий»? Вот я оттуда, с этих пыльных страниц!..

Крупская: И мне вас совсем не жалко…

Цеткин (убедительно): Напротив, мне его жалко. Он хороший…

Валентин Иванов (опустивголову): Зачем, зачем мне этот мир?..

Затемнение

Акт 6

В полутемном коридоре Бонч–Бруевич и Крупская.

Бонч–Бруевич: Я лучший друг Ленина. Вы тоже к нему близки…

Крупская (часто дышит, но говорит холодно): Ах, я не понимаю вас, Бонч.

Бонч–Бруевич: Будучи отроком, я читал разные книги. Так, оказалось, Фрейд врал. Любовь – это совсем не то. Куда теперь пойду я? Старый, дряхлый, изнуренный флегмонами и фурункулами…

Крупская: А вы Библа читали?

Бонч–Бруевич: Я то, я то… А я люблю вас!

Крупская: Меня? За что?

Бонч–Бруевич: Вы большая, добрая. Вы как вареник.

Крупская (смущенно улыбается, поводит плечами): Да, мое тело как флейта… Стоит только подуть…

Бонч–Бруевич (меланхолически): Я вот думаю на БАМ поехать…

Крупская (печально): И моя гувернантка говорила мне: «Барышня, у вас очень, очень здоровая печень. А еще я любила ромашки. (что–то грустно поет)

Бонч–Бруевич: И сады на кончике ножа?

Крупская (испуганно): Ножи бывают острыми? Вы – нож?!

Бонч–Бруевич: Приблизительно, семь–восемь аршин.

Крупская (близко к истерике): Ну зачем, зачем вы меня обижаете?!

Бонч–Бруевич (флегматично–растерянно): Я полагаю, это следует обсудить.

Крупская (срывается и кричит): Ну что вы все время курите!

Бонч–Бруевич (печально и твердо): Я больше никогда, никогда не буду.

Крупская (рыдает): И не смейте мне говорить об этом человеке! Я ненавижу его, вас, эти стены, облитые желчью! (монотонно) А–а–а!

Бонч–Бруевич: Ну и фиг с вами (по–военному щелкает каблуками, круто разворачивается и уходит)

Занавес

Акт 7

Смерть Троцкого: Троцкий на столе,завернутый в газеты. Черты лица скривила предсмертная улыбка, в руках – горящая электрическая лампочка. Все персонажи, включая Сталина, вокруг стола в темных балахонах. Нет лишь Ленина. Скорбное молчание…

Цеткин: Когда?

Крупская: Сегодня.

Цеткин: Что?

Крупская: Сердце.

Цеткин: Сердце…

Бонч–Бруевич: А вы, Валентин Иванов, что думаете об том?

Валентин Иванов:Что я могу? Что мы, в сущности, все можем?

Бонч–Бруевич: Ну ведь нельзя так бездушно.

Валентин Иванов (агрессивно): А в Чапаева стрелять было можно?!

Бонч–Бруевич: Довольно спекуляций. (резко и неожиданно повышает голос) Троцкий умер! (все вздрагивают)

Сталин: Таварищ Бонч–Бруэвич, такой трагичэский мамэнт, а у вас дажэ сапаги нэ чищэны!

Бонч–Бруевич: Нучто вы, товарищ Сталин, я тут не причем. Вы у Валентина Иванова спросите.

Сталин: Всэ вы так норовитэ. Придэт час, и вы поиметэ!

Валентин Иванов: Я всегда так считал!

Стремительно и свободно в распахнувшуюся дверь входит Ленин. В руках тарелка борща, из которой он на ходу прихлебывает.

Ленин: Че тут затусня, ребята?

Цеткин: Троцкий умер. (лампа в руках Троцкогогаснет)

Ленин: Вижу, не слепой. (садится на табуретку, ставит тарелку на пол, но тут же вскакивает и, засунув руки за проймы жилета, энергично мечется по комнате) Ну как вы живете?! Фарисеи, стяжатели, филистеры! Откройте фрамуги ваших душ (распахиваетнастежь окно) Ветер, душите свежим ветром!

Персонажи, оставаясь безучастными к словам Ленина, неторопливо грудятся вокруг стола, образуя плотный круг, и начинают раскачиваться из стороны в сторону и тупо мычать.

Ленин (взволнованно и сбивчиво): Вы, вы как мухи! Вы не понимаете. Ведь можно по другому, совсем по иному. Есть другая жизнь и там нет места таким, как Троцкий… Говорил я вам: не убий, не укради, не чихни. А вы, вы… (тяжело кашляет, задыхается, машет рукой) Кто, кто со мной? Кто?! (ложится на пол и свертывается калачиком у тарелки борща)

Продолжительная пауза. Персонажи выстраиваются в шеренгу. Лица их непроницаемы и бесстрастны, словно маски. Наконец, Цеткин выходит из шеренги и становится рядом с Лениным. За ней идут по одному Бонч–Бруевич, Крупская, Сталин. Последним – Валентин Иванов с восклицанием: «И меня запишите!»

Занавес

Акт 8

Все действующие лица сидят за длинным обеденным столом. Однако, поначалу освещенытолько профили Ленина и Сталина, остальная публика – в тени.

Сталин (потирая руки): Ха–ха! Вот и шах Дабру!

Ленин: Не торопитесь, батенька, туру–то и прозевали.

Сталин: Да что там тура, у нас туруханский край имээтся!

Ленин: Где добро, там и дух славянский.

Сталин: Тожэ мнэ, Корчной выискался.

Теперь выплывают из темноты остальные персонажи, сразу принимаясь шумно обедать, стуча ложками. Ленин и Сталин так же, оказывается, занимаются своими тарелками. Рядом сидят Крупская и Цеткин.

Крупская: А мне, думаешь, легко с ним?

Цеткин: Что ты, он не такой, как все остальные.

Крупская (горестно усмехаясь): Да, не такой… А эти его ужасные друзья – Бонч, Цурюпа, это чудовище Валентин Иванов?! Про 26 бакинских комиссаров я уже и не говорю…

Цеткин: А мне, думаешь, легко было троих одной поднимать?

Крупская: У меня и бумага есть, там все написано.

Цеткин: Неужели так и сказал?!

Крупская: Целую неделю белила потолки.

Цеткин: А он на меня такими глазами смотрел!..

Крупская: Сын мельника ко мне сватался. Сулил многое. И что? – осталась тверда!

Цеткин: Все равно я тебе завидую…

Сталин приобнимает Валентина Иванова. Они негромко переговариваются.

Валентин Иванов: Я думаю, всем следует этим заняться.

Сталин: А из поэтов я люблю Пушкина, а из писатэлэй… напротив – Пушкина.

Бонч–Бруевич (задушевно разговаривает сам с собой): Давным–давно жили–были три зайца…

Все персонажи говорят одновременно и негромко. Ленин обходит стол, пытаясь заговорить с кем–нибудь. Наклоняется к Цеткин.

Ленин: А шторм все крепчал и крепчал. Вот так и мы,люди. (Цеткин что–то бормочет по–французски) Ведь в каждом из нас есть свои непознанные глубины, вершины, стремнины… Как, вы этого не видите?

Цеткин (просто): А мне замуж хочется.

Ленин: Вижу… (исступленно) Вижу! Грядет страшное: забудутся интересы демократии и этого… как его… народовластия! Не будет гластности, открытости. Да что там открытости – открыток не будет!

Ленин подходитк Бонч–Бруевичу

Ленин: Или вот лягушка. Вроде – маленькая, зеленая, глупая… Ан нет! – большая,красивая, хорошая.

Бонч–Бруевич: Нет,вы поглядите только! Все это я, и все это во мне – корь, скарлатина,болезни.

Ленин (закатываетглаза): Чувствую, будет большая болезнь! Болезнь вроде тела, а на самом деле – души. И будут ей болеть – сначала люди плохие, а затем и хорошие…

Ленин подходит к Сталину.

Ленин: Ну вы подумайте только – 40 лет живу на свете, а годов мне 33! Вот и не найдете, что возразить на это.

Сталин: Нэ жить нада – бароттся!

Ленин (спокойно): Не живи – борись.

Ленин теряет к Сталину всякий интерес и подходит к Валентину Иванову.

Ленин: Не думаешь, не гадаешь – и вдруг Пушкин. Стоит, дышит, пишет. А ты что сделал?

Валентин Иванов: А вы думаете, я козявка, букашка, меня можно раздавить? Ха–ха, не тут то было! Я богатырь земли русской, русич я!.. Я вот тоже притчу знаю: «Три молвы, или Барсуки». Поймали как–то абиссинцы абиссинца иговорят ему: «Кто ты такой, что ходишь тут?» Он же говорит им: «Я абиссинец, брат всем вам». Но стали они смеяться над ним, показыватьпальцем: «Это ты, неабиссинец, взял наши дискеты в большом количестве!» Стали они бить его, и убили…

Ленин: Больше всего я люблю обои. В цветочек, желтенькие такие. Кстати, вы работу мою последнюю читали?

Валентин Иванов (трогательно): Возьмите меня в будущее…

Ленин (сурово): Не возьму. Вы – перец! Вы пахнете перцем!

Ленин отводит в сторону Крупскую.

Ленин: Надюша, кто такие эти люди, кого ты пригласила? Пусть уходят! Бараны, они не понимают меня. А помнишь Сибирь, Струве, как все было хорошо…

Крупская: Иди, Володя, тебе пора. Народ ждет тебя, ты нужен ему.

Ленин: Какой народ? Разве это – народ? Вот Юрий Гагарин – это народ! Иван Тургенев – народ, вот этот тоже, Туполев… Все, Надюша, подай мне брюки, мы уезжаем…

Затемнение

Акт 9

Бонч–Бруевич и Крупская рядом на диване. В комнату врывается Ленин.

Ленин (с порога): Крысы, там крысы, крысы! И эти бесконечные зеркала… Нет выхода, нет спасения!

Бонч–Бруевич: Ленин, вы очень мудрый, но я хотел бы навсегда уйти в страну ненужных телефонов. Туда, где люди любят друг друга просто так. Просто потому, что они люди…

Крупская: Невозможно обслужить столько персон, как невозможно прожить без тебя, Володя…

Ленин: Я и не требовал ничего этого от вас. Я просто хотел быть занятным….

Крупская: И все три из них оказались сырыми, неспелыми…

Бонч–Бруевич: Сталин заставляет меня танцевать мазурку. А я просто хороший парень, такой как он, такой как ты…

Ленин (вдохновенно): Двери открывались и закрывались, а петли – оставались на месте! Вот загадка, вот тайна!

Крупская: Я еще тогда подумала: какой миленький ситчек – куплю. И купила…

Бонч–Бруевич: Словно бы Самоделкин отпрянул…

Ленин: И обнажил под собою…

Крупская: …небольшую тарелку белого фарфора…

Бонч–Бруевич: …я ее бил и терзал…

Крупская: …она же стонала как щетка…

Ленин: И в лампе невечного огня сверкали…

Бонч–Бруевич: …пряники…

Крупская: …огненных…

Бонч–Бруевич: …слов…

Крупская и Бонч–Бруевич (вместе): Три случая из жизни, всего лишь только три.

Ленин: Опомнитесь! Встаньте! Встряхнитесь! Разогнитесь! Нагнитесь, присядьте, встаньте, не сбивайте дыхания! (Бонч–Бруевич и Крупская механически выполняют команды)

В двери гуськом заходят Сталин, Цеткин и Валентин Иванов.Они продвигаются по комнате, приседая и вставая. Делают круг, исчезают за дверями. Бонч–Бруевич и Крупская снова оседают на диван

Крупская (учащенно дыша): Мне тревожно, я жду репрессий!..

Бонч–Бруевич: Я прозрел, я вижу спутник Земли! Бип, бип, бип!

Ленин: Прозрел? Ну и ладненько… (загадочно уходит)

Занавес

Акт 10

Ленин, распластав руки как И.Христос, лежит на ковре со страдальческой гримасой. Подле этого условного распятия присела Крупская. Затем появляется Бонч–Бруевич.

Бонч–Бруевич (входя): Ну вот и все. Вагон пришел, пломбы готовы. Собирайтесь, Ильич.

Ленин (неохотно поднимается): Сбросим, наконец, маски… Я – Витус Беринг, это, во–первых. Во–вторых, я вроде как Ленин. Кто же я? Из какого я времени? Жил ли я уже или еще только буду жить в стране голубого пломбира…

Бонч–Бруевич (рассудочно): Вы всю жизнь учили нас, а сами оказались такой тупой. Тоже мне, Ленин называется!

Ленин: Я вижу сквозь кровавую мглу: шаги сапог по настилам мавзолея, костлявые руки, ноги, головы… Зачем я жил, зачем я ненавидел и любил, зачем я говорил про счастье людей, когда сам был несчастен?..

Бонч–Бруевич: Вы вили из меня веревки, словно бы я рыба. А я птица, я в пуху и перьях… Хочу быть подушкой.

Крупская: В горле застрял комок… Слезы навернулись… В боку колет…

Бонч–Бруевич: Я врал вам, что хочу на БАМ, я хочу на МАБ…

Цеткин (входя): А я тут уже устроилась преподавателем тригонометрии. Я стану урнингом, как все вы.

Сталин (входя): Я знаю, меня будут парочитт, проклинатт, и пугат мэня малыми дэтьми…

Общее возмущение. Возгласы: «Эка невидаль!», «Ну надо же!», «Ну и фиг с тобой!» Появляется Валентин Иванов.

Валентин Иванов (входя): Я тут единственный разумный человек. Я предлагаю поэтому всем отсюда тихо уйти, чтобы не было лишнего стыда…

Крупская: Ну что,споем нашу?

Все персонажи затягивают хором разные песни

Занавес

КОНЕЦ

Барнаул, 1991