Словарь Паутиныча

АБВГДЖЗИКЛМНОПРСТУЦЧШЯ

Лето

ЛЕТО – к сожалению, это единственная статья, которую я, верный своим принципам, могу написать в это время года. А впрочем, могу ли? Возможно ли сознание Л.? О Л. я могу писать только летом, но летом невозможно писать вообще. Хотя летом я могу думать только о Л., думание это совершенно бесплодно. Летом невозможна жизнь. Лето, я тебя проклинаю. Распаренные члены отказываются подчиняться голове, существо мое томится и распадается. Сон разума рождает чудовищ. Никогда в другое время не приходится так тщетно напрягаться, дабы собрать себя воедино.

Л. – это сплошное томление, сожаление, вязкость. Это то состояние, которое я сильнее всего ненавижу. Это сплошное неконтролируемое беспокойство. Тебе кажется, что время уходит, что ты должен что-то успеть, находиться в другом месте, изменить свою жизнь. Летом ты как-то особенно ясно ощущаешь, как жизнь струится между пальцами, между ног. Дни проходят особенно незаметно. Только что был май, и вот уже август. Л. прошло, а ты ничего не сделал. Ты теряешь себя, ты поддаешься и расслабляешься. Л. – это Лета. Это беспокойство забвения.

Вероятно, лето измеряется возможностью ходить на пляж – единственным чисто летним занятием. Тогда Л. – это летние дни, которых может быть мало и в самом лете. Тогда июнь или август могут оказаться не летними месяцами. В отношении Л. мы как-то особенно строги. Нам ничего не стоит сказать: это не Л. Или: но наше северное Л. – карикатура южных зим. Мы ждем все время какого-то образцового Л., до которого Л. реальное всегда недотягивает. Где мы видели это идеальное Л. – в фильме, на картине, в книге, в телепередаче? Может его и нет вовсе, как нет и никогда не было книжной, литературной и музыкальной России. Впрочем, это наше недовольство летом так трудно отделить от недовольства жизнью, бесплодно и бессмысленно преходящей. Нам жаль нашей молодости, которая – кажется почему-то – должна была быть какой-то совсем иной.

Литература

ЛИТЕРАТУРА - искусство, заключающееся в выдумывании историй. Вот самое полное и лучшее определение. Как и любое искусство, Л. для человека - это соблазн и в то же время иллюзия. Раньше возможность превратиться в слово воспринималась как иллюзорная форма публичности и бессмертия. Многие люди стремились к тому, чтобы стать известными (не разбирая, что несет за собой эта известность) через свои или чужие тексты. Другие боялись такой публичности как огня. И в том и в другом случае Л. воспринималась как возможность (соблазн или ужас) позора.

Ныне Л. утратила во многом эту свою магию публичности, и юные честолюбцы уповают на кино, телевидение и прочие разные шоу. В этом смысле равнозначно, писать ли стихи, сниматься ли в фильме, или попасть на "Поле чудес".

Вместе с тем налицо вырождение этой прославляюще-позорящей функции. Если поэт, страдающий от одиночества, не имеющий читателя, мог надеяться обрести с помощью стихов своих друга в потомстве, то телевидение и даже кинематограф позволяют только засветиться, сделаться "героем дня".

Лифт

ЛИФТ – устройство, вмонтированное в дом и предназначенное для подъема людей на различные жилые уровни (официальная версия).

Теперь не для протокола. Л. – это вместительный гроб, рассчитанный на несколько человек. Вы понимаете это однажды, когда кабина Л. останавливается между этажами, и в ней наполовину гаснет свет. Для вас это полная неожиданность. Поначалу вы изумлены, может быть, слегка раздосадованы, вы начинаете жать на все кнопки подряд, это, разумеется, ни к чему не приводит. Затем вы пытаетесь читать инструкцию на стене кабины, вас еще хватает на то, чтобы усмехнуться своему положению: ничего, скоро все это закончится, думаете вы (хотя и не знаете, когда именно). Вы топчетесь на месте, расстегнув верхнюю одежду, и прислушиваетесь к голосам внешнего мира: сейчас кто-нибудь, проходя мимо, догадается, что в лифте застрял беспомощный человек, и примет меры к его незамедлительному спасению... Ничего. Кажется, о вас уже успели забыть все. Тут вы соображаете, что если не производить шум, то, скорее всего, никто снаружи не догадается, что вы здесь, люди просто решат, что лифт испортился, и  будут ходить по лестнице. Вы начинаете стучать в двери кабины, сначала деликатно, потом все сильнее. Делаете паузу, прислушиваясь. Ни звука. Вас никто никогда не услышит. Впрочем, это, конечно, глупости. Вы оглядываете кабину: до противоположной стены рукой подать, потолок нависает над самой головой, пожалуй, проектировщикам следовало позаботиться о большем просторе для пассажиров... Да, потолок слишком низкий. Кабина Л. начинает казаться вам тесной (раньше вы этого не замечали). Внезапно, недостаток света превращается в недостаток воздуха, вам становится трудно дышать. Вы делаете несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться, дрожащей рукой расстегиваете воротничок. В вашей голове вихрем проносятся слепки каких-то общих идей, что-то насчет безусловной свободы человеческого духа.

Вы пытаетесь настроиться на этот лад, но у вас ничего не получается: пространство кабины продолжает сокращаться, и вы понимаете, что если выход не будет найден немедленно, произойдет что-то непоправимое. Вы начинаете стучать в дверь кабины обеими руками, громко, непрерывно, стараясь заглушить подступающую изнутри панику, которая разинула свой черный рот. Еще мгновение и вы провалитесь туда... Вы останавливаетесь. Снаружи по-прежнему тишина. Вы начинаете ощупывать себя, беспрестанно перебирая какие-то варианты действий и не в состоянии остановиться ни на одном из них, машинально отмечаете, как часто бьется ваше сердце. На некоторое время вы успокаиваетесь: мечущийся взгляд нащупал узенькую щель между дверьми и полом, сквозь которую видна полоска шахты лифта и тусклая лампочка в ней. Слишком узкая щель... Вы поднимаете глаза, и в тот же миг кабина падает на вас – со всех сторон сразу; она уже не вокруг вас, она облепила ваш мозг и продолжает сжимать его. Ситуация выходит из-под вашего контроля: безумная эскалация страха, феерия паники, она хлещет отовсюду... Это взрыв, направленный внутрь. И вот когда паника достигает наивысшего напряжения, своего апогея, открывается выход. Вы стоите на его краю – или кто-то другой, похожий на вас? – оползают стены кабины, тают контуры личности и вам вспоминается одна фраза из какой-то прошлой, очень далекой жизни: “звезда сама в себе гаснущая и падающая”. Но остается все же крошечный просвет, где живо сознание, что вы еще не переступили порог, еще висите на кончиках пальцев. Вслед за тем ваше тело совершает бросок через всю бесконечность плохо освещенной кабины Л., чтобы раздирать непослушными руками створки дверей, обламывая ногти, биться головой о стены, и кричать, кричать не переставая...

Примерно через месяц кто-то из жильцов припомнит, что у них в подъезде, кажется, был Л.

Любовь

ЛЮБОВЬ – как слово употребляется всегда в общезначимом смысле, однако никто до сих пор не смог дать ему окончательного понятийного определения. Когда говорят, что кто-то кого-то любит, нам кажется, что в понимании данного обстоятельства нет никаких затруднений; но это именно тот случай, когда отсутствие всяких затруднений как раз и указывает на наличие проблемы. Иными словами, Л. – это самопонятие или абсолютно простая интуиция, поэтому любое рациональное определение здесь оказывается одновременно как избыточным (ненужным), так и недостаточным.

Французы, будучи людьми, более всех прочих искушенными в вопросах Л., не только изобрели “французскую Л.”, но и установили, что Л. есть... по сути своей illiusion amoureuse: любовная иллюзия. Конечно, не в том смысле, что это просто имитация реальности, плод миражирующего сознания и, мол, раз Л. иллюзорна, то надо ее поскорее разоблачить. Еще одна иллюзия! Напротив, реальность Л. состоит как раз в том, чтобы производить любовные иллюзии, их поддерживать и множить, питать ими субъекта (вторичным продуктом любовной иллюзии может выступать, например, чувство ревности). Особенность любовных иллюзий заключается в их самодостаточности – они не являются эрзацем или имитацией в строгом смысле слова;  короче говоря, у нас просто нет других любовей (кстати, по-французски можно сказать “мои любови”). Более того, illiusion amoureuse и есть то самое ценное, что мы можем почерпнуть в Л., ибо они единственные не похожи на окружающую нас “объективную” реальность. А поскольку они не похожи на реальность, то они похожи на нас с тобой, дорогой читатель, и, следовательно, с их помощью мы можем лучше понять самих себя и природу своих чувств.

В данном случае нам будет достаточно одной только любовной иллюзии и вовсе не обязательно выяснять, что же за ней стоит, например, в виде ее физиологической подоплеки. Поэтому мы легко можем принять тезис о том, что Л. происходит вследствие смешения различных соков организма в известных (или малоизвестных) пропорциях; впрочем, мы не будем и особенно настаивать на этой гипотезе.

Вообще говоря, если призадуматься, состояние влюбленности, предполагающее выбор объекта, исходя из его, объекта, свойств и качеств, необъяснимо. Почему кто-то любит Машу, а не Катю, хотя вы ее терпеть не можете и скорее предпочли бы Катю? Никаких особенных резонов – если посмотреть незаинтересованно – Маша для этого не предоставляет, а всеми ее достоинствами можно любоваться и на расстоянии. Итак, почему (представим в общем виде), если имеются X, Y, Z ... и т.д., я должен остановится на N, хотя этот ряд потенциально бесконечен? Почему именно сейчас должна была произойти кристаллизация моего чувства, ведь N сама по себе ничуть не предпочтительнее X или Z (иначе все бы сходили с ума по N) и, восходя только к качествам N, этот выбор обосновать нельзя? Вывод состоит в следующем: мы должны предположить здесь фактор чистого воображения.

Читатель, посуди сам, можно ли любить Иру, Наташу или Таню за то, каковы они есть в реальности? Вопрос риторический. Следовательно, их нужно вообразить, т.е. исполниться иллюзиями. А тогда мы их и “черненькими” полюбим. (Это, конечно, не означает, что мы должны придумать себе романтический образ и отнести на его алтарь свою жизнь; “чистое воображение”, в традиционном его понимании, это такой род воображения, из которого устранены все следы произвольной активности).

Конечно, любовные иллюзии, как теперь понятно, далеко не то же самое, что иллюзия любви, но и осознание многочисленности заблуждений на этом пути не упраздняет веры в любовь как таковую. Всякое легкомыслие в этом вопросе исключено: Л. требует такого же целомудрия, как и занятие философией, либо литературой.

И еще одно замечание. Должно констатировать, что если Л. является состоянием исполненности любовными иллюзиями, то не-любовь – это и в самом деле иллюзорное состояние, только это иллюзия со знаком “минус”, так сказать, в негативе. То есть никакого морального, интеллектуального и физического удовлетворения такое состояние доставить не может, оно абсолютно бесплодно и противно природе человека. Уж лучше, дорогие мои, любить и пребывать в иллюзиях, чем не любить и не пребывать...

Борись за свою любовь, читатель, и помни: утверждение “у меня отняли мою любовь” так же бессмысленно, как утверждение “у меня отняли мою свободу”.