Черный Иван
рассказ
Второй раз проезжая мимо вдававшегося в пшеничное поле соснового клина, Анютин старался внимательно вглядываться в кромку бора, и в том же месте, что и три часа назад, заметил какое-то шевеление. Что-то там было, кто-то прятался в молодом сосняке, почти рядом с проселком. Не человек, нет. Но если зверь, что ему делать в 20 метрах от дороги, по которой уже два дня курсируют самосвалы? Да и с поля шум какой от комбайнов...
Иван выжал сцепление, машина прокатилась немного и стала. Заглушив двигатель, Анютин приоткрыл дверку и выглянул. Вот, снова кто-то переполз от одного дерева к другому и затаился. "Тьфу ты, зараза!" - почему-то шепотом произнес шофер. Поглядел - никто не ехал навстречу и никто не догонял. Комбайны были все-таки далековато, появятся на уклоне минут через 10-15. Он не боялся, но чувство то ли тревоги, то ли тоски, появившееся еще в первый раз, когда он приезжал здесь, нахлынуло снова. Надо было ружье прихватить, подумал Иван, и чего дома не догадался, ведь даже за столом ему несколько раз вспоминался этот околок бора.
- О-го-го! - крикнул Иван и сразу же заметил, как замаячил неясный темный силуэт вправо-влево в редкой траве. Тень от деревьев мешала разглядеть, какой леший там крутится. "Ладно", - как будто бы не себе, а кому-то другому сказал Иван и потянул из-за спинки сидушки молоток с длинной замазученной ручкой. Он еще раз поглядел на дорогу - пусто. Первый комбайн медленно начинал вырастать из-за бугра: сначала размываемый волнами испарений бункер, потом кабина, мотовило... Иван сжал в руке молоток и пошел. Он смотрел, не отрываясь, в то место, где темнело какое-то живое существо, либо прятавшееся от него в испуге, либо хитро его поджидавшее...
- Е-мое! - сорокалетнего мужика прошибла испарина. Он остановился в двух метрах от крайней сосенки-десятилетки, а еще в метре-полутора от нее, вжавшись в землю и впившись карими глазами в глаза Ивана, привязанный за шею к дереву стальной проволокой, трясся щенок. Черный, как жук-артиллерист, истощенный до последней степени. "Ты как тут?" - тихо спросил Иван и присел. Щенок колотился пульсирующей дрожью, мокрые, блестящие глаза опустились вслед за присевшим человеком. Иван осторожно протянул руку к дереву, и глаза щенка снова качнулись, повторяя ее движение. Обрубленный наискось конец проволоки больно впился в ладонь, и Иван вскрикнул, отдергивая руку. Щенок взметнулся и молча забился в проволочной петле, как делал уже не раз до прихода человека.
- Да брось ты, тихо, тихо, - взялся приговаривать Иван, крутясь рядом, но не подходя ближе. Потом повернулся и побежал к оставленной машине. Запутался ногами в побегах повилики, смешно взмахнул руками и грохнулся на дороге. Выругался, прижимая ушибленный бок, все-таки добежал до грузовика, вытряхнул из сумки раздербаненную булку хлеба, пожухлый огурец и две поблекших, переросших редиски... Вернувшись обратно, Анютин увидел, что щенок лежит, вытянув задние лапы. Сердце ухнуло вниз, он хотел было тронуть собачонку, но его опять остановил холодный, пронзительный взгляд. Иван, не зная как поступить, развел руками: в одной огурец, в другой - кусок неровно отломанного хлеба и забормотал, как нашкодивший парнишка: "Я тебя разве, а? Я тебя разве?"
Щенок лежал поперек бурой, сантиметров пятнадцать в ширину, взрыхленной полоски земли. Она огибала дерево почти правильным кругом. Видно, щенок тут был уже давно - Иван представил, как уходил к дороге подонок, привязавший его, уходил, отряхивая руки от прилипшей смолы и сырой земли. Как смотрел ему в спину еще ничего не понимающий щенок, неуверенно повиливал хвостом, сучил лапками - и присел в недоумении, когда увидел, что дорога пуста. Как ждал потом, вскидывался на шум каждой проезжающей машины, и как отбрасывала его назад проволочная привязь...
...Через неделю щенок уже поднимался с лежанки в углу сенок и почти не шатался. Со второй недели он с маниакальным упорством принялся неотступно следовать за Иваном. Однажды ночью Анютина растолкала жена, напуганная шумом и треском. Иван подскочил, кинулся к двери, толкнул ее наружу и увидел два грустных карих глаза. Щенок переступил порог и сел на Иванову ступню. Куски коричневого дерматина, которым была обита дверь, свисали на пол. Вернувшись в спальню, Анютин лег с краю. В темноте, невидимый, зацокал коготками щенок. "Чего это собаку в дом", - сонно буркнула жена. "Пусть," - ответил Иван и опустил вниз руку. Щенок ткнулся в нее холодным носом, лизнул и, умостившись, затих.
Спустя год щенок превратился в крепко сбитого средних размеров дворового кобеля. Черный как смоль, с широкой грудью, чуть кривоватые передние лапы, короткие стоячие уши, наполовину закрученный хвост. К чужим он не подходил, зато от Ивана не отставал. Хозяин в машину, и пес за ним, Иван пилит дрова, а черный кобель стоит рядом и жмурится от летящих в морду опилок. На работу, на рыбалку, и, конечно, на охоту. Ни на подшибленного зайца, ни на упавшую от выстрела утку, пес никакого внимания не обращал. Он просто хотел быть рядом с Иваном, это, похоже, и было его основным инстинктом. Анютина и деревенских удивляло только то, что пес ни разу не подал голоса, и не отзывался ни на одну кличку. Решили, что тогда, в бору, щенок или "связки нарушил", или "переорал от страха".
В феврале Ивану выделили путевку в краевой санаторий. Он поначалу засобирался, а потом спохватился: с собакой-то что делать? Жена и сыновья взялись уговаривать - езжай, мол, а пес с нами не пропадет. Тот разрешал пацанам себя тормошить, послушно приносил мяч - но только в том случае6 если не надо было спешить туда, откуда был бы виден хозяин.
На остановке от волнения Анютин ополовинил пачку сигарет. "Ну, иди!” - подтолкнула Ивана жена к открытой двери "ПАЗика". Иван заскочил в салон, пес ткнулся было за ним, но створки, вихляясь, ударили по морде и отрезали от хозяина. Иван сидел, опустив голову, вцепившись в поручни, будто кто-то собирался отдирать его от них. Когда выехали за деревню, он поднял голову: все в автобусе смотрел назад. Спросил, бежит ли еще. Да вроде отстает, ответил ему колхозный бригадир ехавший в тот же санаторий. И крикнул водителю: "Че ты тянешься, как змеюка! Поддай!" "ПАЗик" завыл и стрелка спидометра поползла за 60. "Останови-ка!" - Иван поднялся. "Сдурел ты, - бригадир потянул Анютина за полушубок. - Я че там один делать буду?" "Да не переживай, - отмахнулся Иван, - отдадут завтра кому-нибудь путевку".
Поставив чемодан на заснеженное гравийное шоссе, Анютин закурил. Далеко, на повороте, появилась маленькая черная точка. Иван улыбнулся и пошел навстречу. Собака со всего маха ударила его лапами в грудь, и он упал. лежал, и ничего не мог понять - пес мотался вокруг и оглушительно, зло исходил лаем. Анютин сел прямо на дорогу, щелкнул застежками чемодана, пошарил в его тряпочном нутре, вытащил бутылку "Ермака". Зубами сорвал жестянку-колпачок, глотнул.
- Эй ты, великий немой, - перекрикивая собаку, сказал Анютин. - Может, через год вообще заговоришь, может, тебе и имя человечье давать надо? Иваном, как я, будешь, а?
На Ивана пес откликался примерно так же, как и на Мухтара - то есть, никак. Скоро в гараже, где работал Иван, Анютина стали звать Белым, а собаку - Черным Иваном.
В четыре года Черный Иван неожиданно обнаружил в себе охотничьи задатки. На открытии сезона ходила хорошо. К девяти утра Анютин снял пять косатых, но взял только две. Обмелевшее озеро было сплошь затянуто ряской и от берега метра на четыре пузырилась воняющая неубранным телятником няша. Пока лодку вытянешь из скрадка, пока протолкнешься до чистой воды - поди потом найди ту утку.
После очередных пустых поисков, порядком расстроенный Иван Белый, чертыхаясь, стал втаскивать дощатик на берег. Иван Черный, как обычно, пока лодка не определена к месту, стоял на носу, опершись передними лапами на борт.
- У, головешка смоленая, - ворчал Анютин. - в тебе ж не меньше пуда, вылез бы для приличия...
В это время на соседнем плесе раздался почти слившийся в один выстрел дуплет и громкое многосложное: "...Ать!...Туды!...Твою!" Иван присел, завидя пикирующих в его сторону шилохвостней, уходящих от выстрелов соседа Анютина. Иван Белый прижался щекой к прикладу, повел стволами за двумя утками и ударил сперва по нижней потом по верхней. Утки рухнули в камышовую стену.
- Ну, тезка, - сказал Иван Ивану, - видишь, куда пошла? Дуй за ней!
Пес заволновался, переступил ногами и, не зная, что делать, вильнул хвостом. Иван подошел, взял Черного за загривок и, перенеся через борт, опустил в няшу, Пихнул тихонько, приговаривая: ищи, Ванек, ищи тезка. И тот полез, оставляя за собой пузырящуюся, булькающую полосу...
А еще через два года, в конце ноября, два Ивана не вернулись с охоты. Жена Анютина обежала знакомых охотников, но никто ничего не знал. Искали всей деревней, кричали, стреляли, сигналили ракетами. Только к концу следующего дня участковый Глотов и лесник Костя наткнулись на след человека и собаки в дальней от села согре. Они продрались по кочкарнику и прелому осиннику на другую сторону и на самой кромке согры, возле замерзшего озерка, увидели пропавших. Анютина, привалившегося спиной к пню, и собаку, лежавшую у его раскинутых ног. Пес подпустил людей вплотную, но когда участковый тронул окоченевшего Ивана, так зарычал, что участковый взялся за кобуру. "Не надо, Петрович, - попросил лесник, - Садись, покурим, теперь спешить некуда".
У Анютина чуть не на всю шею зияла рваная рана. Защитного цвета бушлат поблескивал темно-красным ледком. Под наклоненным стволом полусгнившей березы валялось ружье, "Да-а, и на старуху бывает проруха, - сокрушался Костя. - Или сам невзначай на курок нажал, или потянул стволами к себе, а ветка в скобу и влезь. "А застрелиться он не мог?" - кося глазами на кобеля поинтересовался Глотов. "Не-е, - Костя затянулся сигаретой, - ему бы Черного жалко стало. Че теперь с кобелем будет?" "Дался тебе этот кобель, - участковый сплюнул, - может, это он, падла, ластился, и лапой на курок... Не перевариваю я их. Пробовал как-то завести щенка, а он, сволочь, цыпушек подавил. И этого прибить надо, не пустит ведь".
Милиционер поднялся и снова попытался осмотреть труп. Пес рыкнул и кинулся на Глотова. Лесник не успел помешать ему, и участковый, не целясь, выстрелил. Собака завертелась, кусая зад. Глотов пальнул еще дважды, и Черный Иван пополз, подвывая, размазывая по шершавому льду пятна крови.
На вторые сутки Анютина схоронили. Утром следующего дня вдова хотела пораньше сходить на могилу и обнаружила за воротами Черного Ивана. Правая задняя лапа и корень хвоста были разорваны пулей. Она тянула к нему руки, звала и плакала, а он отползал и отползал, прижимая уши. Выскочили из дома дети Анютина, подхватили пса, занесли в дом. Иван таскался по комнатам, тыкался во все углы, потом забился под кровать и не пускал к себе никого, пока не умер.
