У окна

У ОКНА

-- Сергей, нам надо поговорить, -- Лена сидит на диване, на коленях пепельница, и курит одну сигарету за другой. Докуривает до половины, затем тычет в пепельницу и ломает.

-- Хорошо, давай поговорим, -- он стоит у окна и молча наблюдает за рекой живых огней на дороге.

-- После всего, что случилось с Катей...

-- Она хочет рожать, ты знаешь?

-- Да. Но все равно придется ложиться на сохранение... Сережа, я устала.

-- Я тоже устал. Вечно эти нервы... Кто мог знать, что все так обернется?

-- Я чувствовала: что-то происходит, и это длится уже давно.

-- Ты меня упрекаешь? Ты считаешь, что я во всем виноват?

-- Как ты боишься быть виноватым!

-- Я ничего не боюсь, мне неприятно.

-- Тебе нечего бояться, ты как всегда ни в чем не виноват. Но наши с тобой отношения -- они меняются. Они уже изменились.

-- Как они изменились? В чем?

-- Это трудно сказать. Но разве ты не чувствуешь?

-- Нет уж, скажи, договаривай.

Она откладывает пепельницу, встает, подходит к нему, кладет руки на плечи.

-- Сережа, я тебя больше не люблю.

-- Что? Что ты сказала? -- он резко разворачивается к ней лицом, и ее руки летят в стороны, как от удара.

-- Я сказала правду.

-- Что ты мелешь, Лена?

-- Ты всю жизнь давил на меня. Я была при тебе, для тебя, с тобой. Я ждала тебя вечерами, я готовила тебе кофе по утрам, я выслушивала твои жалобы, подбадривала тебя, вдохновляла, читала и хвалила твои рассказы. Растила Катю. Но я сама -- одна. Понимаешь: одна. Ты забрал меня у себя самой. А еще ты забрал дочь. Ты дождался, когда она вырастет, и забрал. Она доверяет только тебе, слушает только тебя. С чем я осталась, Сережа? С чем?

-- Леночка, то, что ты говоришь, -- это глупости. Я всегда любил тебя, одну тебя, всегда. За 20 лет всякое бывало, мы многое пережили, но ты -- ты стала частью меня, органом... Мы с тобой -- один организм, одно тело.

-- Нет, Сережа, мы давно уже не одно тело. Мы -- разные тела. Я постоянно чувствую, что как будто и не жила вовсе. Как будто меня и не было. Это страшно. Мне страшно жить.

-- Боже мой, ну скажи: что я могу для тебя сделать? У меня нет другой жизни, нет жизни без тебя... Ты что, полюбила другого мужчину? Ты нашла себе кого-то?

-- Никого я не нашла. Это ты всегда искал на стороне: творчества, удовлетворения, смысла.

-- Так, черт возьми, заведи себе мужика! Съезди к морю, отдохни, развейся, смени обстановку. Поживи в свое удовольствие. Что я -- тюремщик, цербер? Сорок пять -- вообще кризисный возраст. Но зачем так сразу: не люблю?

-- Ты всегда рассуждал как циник. Для тебя женщина -- это конфета: развернул, съел, бумажку выбросил. И пошел дальше. От меня осталась одна обертка! Уже давно -- одна лишь обертка.

-- Хорошо, Лена, что ты предлагаешь? Что ты намерена делать? Уйдешь?

-- Возможно. Если все не изменится.

-- Опять ты за свое: изменится, изменится. Как оно должно измениться? В какую сторону?

-- Не знаю. Я хочу почувствовать себя женщиной, а не этим вот уродом, которого я вижу в зеркале.

-- Женщиной! Но кто тебе в этом может помочь? Если ты меня бросишь, то сразу станешь женщиной?

-- Ты ничего не понимаешь. Ты -- глухой.

-- Ах, вот как! Ну и уходи! Собирай свои манатки и убирайся! Я черствый, глухой, слепой, бездушный. Только ты у нас свежая, зрячая и с душой. С огромной такой душой, которая одна только на целом свете и способна страдать. Все остальные - как бордюрные камни. Посмотри на себя: ты -- улитка. Ты замкнулась в своих придуманных страданиях, в своем мирке... Это ты потеряла способность чувствовать! Я тебе безразличен, и все другие безразличны, потому что ты у нас -- великомученица. Уходи, что же ты стоишь?

-- Не кричи на меня. Ты делаешь мне больно. Я тебя ненавижу.

Она бросается к нему и принимается лихорадочно расстегивать рубашку. Его ладони привычно ныряют ей под халат, нащупывают и срывают трусики.

Это длится снова и снова: волны в штормовом прибое, кричащие руки... Черные поезда несутся по заснеженным облакам. Оранжевый тигр выплескивается из граната. Другорядье, вторая строка, невидимая, пока читаешь первую, офорт и пастель, танец на раскаленной крыше. Волшебство и прозрачность мира -- без напряжения, без сдавленных суставов. Барокамеры, хлопки выстрелов...

Несмотря на все наши усилия, жизнь продолжается.